Василий Дворцов: Русская цивилизация невозможна без языка Евангелия и Литургии

Уроженец Томска Василий Дворцов – прозаик, поэт и публицист, автор книг о современной России часто выступает в разных уголках нашей необъятной страны. Он президент фестиваля-конкурса «Поэзия русского слова» (Анапа), организатор и руководитель Некрасовских семинаров начинающих литераторов (Н. Новгород). В своих произведениях он размышляет о духовных исканиях человека, связи поколений, смысле творчества.

– Василий Владимирович, по специальности Вы реставратор. А почему решили заняться литературой? Художник и писатель – дополняют друг друга?

– По специальностям я: токарь, пожарный, сценограф, дизайнер, театральный критик, редактор, реставратор. Около двадцати профессий, из которых в двух-трех я достигал признанного мастерства. Только внутренней убежденности, что «это мое», необходимой для того, чтобы делать дальнейшую карьеру, становиться «главным художником», «главным редактором», никак не наступало.

А литературой я не «решил заняться», это была воля, жесткое повеление моего духовника. Он, как уже не раз случалось, вдруг, без всяких объяснений, на пороге моего сорокалетия буквально вытолкнул меня в неизвестную жизнь, в новую профессию, поперек всех моих планов. Было до бурного возмущения обидно – почему? зачем? Ведь все складывалось так хорошо: я заканчивал роспись второго храма, в мою мастерскую привозили на реставрацию иконы от Тюмени до Алтая. А что литература? Ну, была она приятным вечерним развлечением, ни к чему не обязывающим. В ответ на мои протесты батюшка на несколько лет просто закрыл наше общение. Пока я не смирился и не «стал писателем».

Что ответить на второй вопрос? Мы же каждое утро читаем «и на дела Твоя подвизаюся милосердием Твоим». Так вот и получилось, что безо всякого моего решения теперь литература – моя жизнь, живопись – хобби, а реставрация – подработка. Слава Богу за все!

– Вы родились в советскую эпоху. А как обрели веру?

– Будете смеяться: благодаря театру! Сцена и закулисье – мир эффектных иллюзий, мишуры цитатной умности и имитаций страстных переживаний. Этот мир бутафорных симуляций делает таким же иллюзорным и человека, наивно-искренне отдающегося ему. В романе «Каиново колено» я постарался описать процесс опустошения души игровым небытием, выедания внутреннего человека до его внешней корочки-маски. На сцене и в закулисье человек теряет в себе себя, из личности превращается в персону. Помните? «Персона» – производное от посмертной маски, надеваемой жрецами в ритуалах бога смерти Персу.

Я совсем юным сценографом приехал в Челябинск, и вот, в чужом городе, особо остро прочувствовал страх перед «неправдой» меня тогда окружавшего, меня захватывающего, поглощающего. И отчаянную тоску о настоящем. Божья милость – бродя в этой тоске по городу, «случайно» подошел к храму, рядом с которым располагались шумные автовокзал и торговые ряды, и потому ворота на время службы запирали. Я успел проскочить под рукой сторожа, и … все. Оказался дома, среди родных.

По прошествии многих лет, в самых мелочах помню те переживания сердечной радости первых, совершенно тогда не понимаемых, служб 1983 года: торжественные хоры всенощной перед Петром и Павлом, резную икону Усекновенной главы Иоанна Предтечи, Покров с осыпавшим город легким снежком. Помню свое первое Евангелие – в два столбца, на славянском и русском. А через полгода в Перми, после вечерней на принятие исповеди вышел весь сияющий сединой, старенький и худенький, почти безтелесный священник, и под его неожиданно тяжелой и горячей ладонью я насквозь пропалился счастьем прощения Господом.

– Вам важно поделиться опытом воцерковления с людьми – в своих книгах?

– Да мой опыт воцерковления совершенно рядовой для моего поколения! И для тех, кто постарше. Ведь все мы, «советские люди» вошедшие в церковную калитку, – едино наглядный пример милости Призвавшего нас в «шестой час» и даже замедливших «до девятого». На нас так явственна эта милость нежелания «смерти грешника, но еже обратитися и живу бытии ему». Есть, правда, у меня сборник рассказов на эту тему переломного, порой для человека внезапного обретения веры, сборник потихоньку пополняемый и потому названный «Нескончаемый патерик».

Только, простите, слово «делиться» здесь принципиально не то. Писатель, шире – художник, не «делится своим», иначе он быстро исчерпается. Мы же, верующие, понимаем: писатель – призван (!) на свидетельство переживаемого его народом. И потому неумны разглагольствования тех, кто считает, что, мол, «все уже было, все раньше и лучше написано». Господь каждому времени призывает своих свидетелей, ведь литературный процесс – процесс национального самосознания, процесс непрестанного созидания общенародной памяти, на которой возрастает будущее. И если этот процесс пресечется, то народ просто исчезнет. Отсюда непререкаемый реализм нашего русского искусства – в исполнение Девятой заповеди «Не лжесвидетельствуй».

– Совсем скоро мы будем праздновать День Победы. У вас есть поэма «Правый мир», посвященная подвигу деда. Что значит для вас Великая Отечественная война?

– Это непосредственный, касаемый руками, с памятью колящей щетины, кислоты застарелого пота и грубого табачного духа, такой личный заповедный пример высочайшего народного самопожертвования. Детство эгоистично, мы вбираем любовь старших как само собой разумеющееся, не отдавая своим старикам ответно должной мерой. А потом, когда они уйдут…

Возрастая, взрослея, постепенно осознаешь в себе прирост ноши того данного в прямом касании образа самоотдачи, величия безоглядного самопожертвования за други своя. И за тебя, тогда еще не родившегося. Эта ноша особо тяжелеет, когда уже сам обнимаешь своих внучат, но именно своей тяжестью она и не дает, не позволяет в каких-то ситуациях засуетиться и заметаться перед соблазнами. Эта живущая, живая в нас тяжесть памяти Великой Отечественной – крепчайший якорь.

– Многие 9 мая выходят на акцию «Бессмертный полк». Как Вы относитесь к этой замечательной традиции?

– «Память их в род и род». Если государственный гимн – изначально гражданская молитва, то «Бессмертный полк» – гражданский крестный ход. Это принципиально не демонстрация. Потрясающий своей душевной красотой акт восхождения лично семейного, родового в общенациональное. Сейчас в неких кругах озадачились определением «российской нации». Когда встречаешь такое смешение понятий «русский» и «россиянин», то просто убивает глухота к родной речи: «русский» – это же понятие историческое, никак не ограниченное славянской генетикой, понятие культурное, цивилизационное! А «россиянин» – чисто географическое. Так можно ли нацию описывать только границами ареала проживания, вне времени? Без истории, без памяти. «Бессмертный полк» – вот она, наша русская нация! Над этническими разделениями.

– У вас есть повесть, посвященная событиям в Чечне. Русский солдат – остается мужественным и в наши дни?

– Конечно же, наш солдат-защитник-витязь исторически мужественен. Притом, что война всегда беда, всегда зло, я не видел большей красоты русского человека, чем в ситуации переживаемой им опасности. Товарищество, чувство верности долгу, забота о младших и неопытных, самопожертвование без колебаний – на войне все мелочное мгновенно обгорает и осыпается пеплом, там нет никаких раздвоений личности, рефлексии, торгашества и зависти, там все в человеке становится ясно и чисто.

Фото: www.santalcompany.ru

– Ваша публицистика пронизана любовью к русской истории. Что нам нужно делать, чтобы Россия возродилась? На какие вызовы ответить?

– «Русь Святая храни веру Православную». Зачем Богу Россия и русские без этого? Вот и будем думать: что нам делать, чтобы Родина стала святой? Ох, все надо делать. Вызовы духа злобы времени всегда новы и неновы. Прежде всего, сегодня стремительно растет поляризация национального сознания по оси Добро-зло. Сегодня в духовном просвещении необходимо максимально сосредоточиться на детях, на юношестве. Молодежь не растет сама по себе: если не мы опекаем ее, значит, ее пасут наши противники. И еще одно магистральное направление: собирание и структуризация своих. Уже своих. Налаживание единой системной жизни воцерковленной части общества: во всех возможно сознаваемых параллелях и вертикалях, иерархиях и сетях, связях и противовесах, с учетом всех сложностей отношений возрастов, профессий, групповых интересов, личных качеств. Только так «людская масса» восстанет народом.

– Какова роль писателя в современной русской жизни?

– Все та же, что и тысячу лет назад: свидетельствовать, пропуская события через умное сердце, творить национальную память. То есть, толковать человеку человеческое бытие. «…от Него же вся тварь, словесная же и умная, укрепляема». Человек – тварь словесная и умная! И потому литература охватывает все, что есть собственно человечек, ничего человеческого за пределами литературы быть не может. А еще литература – наука речи и искусство слова – основа любой цивилизации. Не только источник, но и постоянно растущий во времени ее стержень-ствол, и постоянное ее, цивилизации, заполнение.

Мы, русские, наделены особым, уникальным для иных культур даром – у нас есть язык повседневности и язык святости. Наша, такая особая, такая уникальная, Русская цивилизация была бы невозможна без языка Евангелия и Литургии, подаренного нам святыми равноапостольными Кириллом и Мефодием. Надо же принимать уроки недавней истории: мы должны осознавать сами и передавать детям – без постоянно звучащего церковнославянского языка тысячелетний Русский мир не устоит и полсотни лет. Потому мечтаю, чтобы поскорей церковнославянский вернулся в школу, чтобы все русские дети вновь умели читать на языке предков. Читать и мыслить на языке святости.

А ещё писатель должен всегда быть миротворцем. Этим, кстати, он принципиально противоположен журналисту. Писатель призван осмысленно, в сопереживании, в собственной душевной боли гасить окружающие страсти, а не разжигать их эпатажем ради сиюминутного внимания публики. Это всегда было трудно, а сегодня просто порой невыносимо. Но – надо.

– Кого из современных авторов читаете?

– Люблю эпиков. Тут тонкость: многие из моих коллег уверенны, что они пишут романы и поэмы. Увы, это не так. Романисты среди писателей, как симфонисты среди композиторов, во все времена жили и живут на Земле считанные единицы. Даже очень толстая книга – далеко не всегда роман, чаще это затянутый рассказ с сюжетными аппендиксами или взбухшая повесть. Согласитесь, можно же крутить шарманку дольше исполнения Третьей симфонии Бетховена. Без шуток: способность видеть, слышать, ощущать полифонию развития и взаимовлияния сразу нескольких тем – особое устроение сознания, обладающего цельностью восприятия многоплановости мира, улавливающего сложносоставную согласованность вселенной. А так-то читать приходится всех – прежде всего молодых, кого сужу и журю, с кем и над кем работаю на семинарах. И обязательно надо находить время для друзей, чтобы откликнуться, как-то поддержать советом, похвалой или замечанием.

– Вы обладаете и организаторским даром – проводите литературные фестивали в разных городах страны. Расскажите о них.

– Фестивали, конкурсы, семинары… А роман ждет, недописан… Главные цели всех подобных мероприятий – сшивание единого литературного пространства и преодоление межпоколенческого разрыва.

По первому: труд писателя индивидуален предельно. Ведь именно неповторимость, оригинальность творчества – главная ценность прозаика и поэта. И, при этом, писателю невозможно состояться профессионально вне литературной среды. Вот и ищем это неслиянное единство, называемое литературным процессом.

Второе: в отечественной литературе разрыв поколений обернулся не только спадом мастеровитости, но, что гораздо тяжелее, профессиональное сиротство обернулось обнищанием духа. Молодые, которым уже за тридцать, не приняли на плечи наследный крест нашей литературы – крест народослужения. Они зачастую даже не понимают слова «народность», им кажется, что это нечто затерянное из Советского Союза. Вот и приходится раз за разом разъяснять, что «народность» – один из определяющих признаков русскости в литературе. Что это не только наследование и овладение культурным достоянием нашей тысячелетней истории, но и высшая форма развитости сочувствия к людям.

Молодежь честолюбива, и конкурсы – мощнейший рычаг воздействия на нее. Выделяя лидеров, мы выстраиваем иерархию литературного процесса и задаем вектор его развития. Причем, мы же не просто оцениваем мастеровитость – конечно, без языка писателя не существует, но одним из главнейших критериев лидерства является действенная нравственность.