Мария Шкапская. Женщина о женском

Разговор об абортах умолкнет в одном из двух случаев: либо это злодейство станет привычным, как вырывание зубов; либо убийство будет названо убийством и заклеймено со всеми вытекающими. Пока ситуация смешанная, и потому разговор неизбежен. Его ведут женщины, совершившие непоправимую ошибку, врачи, волонтеры, священники, правозащитники, специалисты по демографии и т.д. Ко всем голосам стоит прислушаться. Как не без гордости говорил Платонов: «Без меня народ не полон». Пусть же будет дано слово и поэтессе Марии Шкапской, в прошлом веке старавшейся откровенно говорить о жизни женщины так, как редко кто говорить осмеливается.

Женская поэзия – это часто поэзия героини, томящейся на медленном огне любовных переживаний (если не брать гражданскую поэзию различных революций, когда женщина становится «товарищем»). Роковые встречи, трагические разрывы. Тоска ожидания, козни разлучницы, боль измены. Это чувственная вселенная, помещенная между шепотом «Ваш нежный рот – сплошное целованье» и криком «Мой милый! Что тебе я сделала?» У Шкапской совсем не так. Ее поэзия – поэзия зачатий, вынашивания плода, родов, кормлений и, к сожалению, в том числе аборта. Всего утробного. Прислушаться к ее голосу стоит уже потому, что это голос женской боли и опыта. Без резонерства, без болтовни о правах, без феминистических истерик. Голос женской души, неразрывно связанной с женским чревом.

Да, говорят, что это нужно было...
И был для хищных гарпий страшный корм,
И тело медленно теряло силы,
И укачал, смиряя, хлороформ.
И кровь моя текла, не усыхая –
Не радостно, не так, как в прошлый раз,
И после наш смущенный глаз
Не радовала колыбель пустая.
Вновь, по-язычески, за жизнь своих детей
Приносим человеческие жертвы.
А Ты, о Господи, Ты не встаешь из мертвых
На этот хруст младенческих костей!

У любого действия есть мотивация. И у аборта тоже. «Говорят, что нужно». Врачи ли говорят, муж ли… Какая разница. Так или иначе дело сделано. Хищные гарпии получили страшную пищу. Гарпии – это у древних греков чудовища с женским лицом и грудью, но с птичьими крыльями и лапами. От них исходит смрад. Они крадут младенцев и души. Они отвратительны. Бесы. Им страшная пища – расчлененный младенец. И кровь матери не хочет сворачиваться (течет, не усыхая). «В прошлый раз», надо полагать, были роды, а не убийство. Потому было радостно, хотя и кровь была. А теперь пустая колыбель, как прочерк вместо живого человека. Все это справедливо названо языческим принесением человека в жертву. Только Господь тут ни при чем. И из мертвых Он встал. А «хруст младенческих костей» целиком на совести человека.

Вот еще одно стихотворение на эту тему:

Не снись мне так часто, крохотка,
Мать свою не суди.
Ведь твое молоко нетронутым
Осталось в моей груди.

…

Что ж ты ручонкой маленькой
Ночью трогаешь грудь?
Видно, виновной матери
– Не уснуть!

Тут особые комментарии излишни. Мать виновна, и ночь для грешника – время пробуждения совести. Причем речь обращена к младенцу как к живому, в духе народной мудрости: «Избавишься от зачатого – не избавишься от убитого».

***

Ни с кем не вяжут вас невидимые нити,
И дни пустынные истлеют в мертвый прах.
С какою завистью вы, легкие, глядите
На мать усталую, с ребенком на руках.
Стекает быстро жизнь, без встречи, но в разлуке.
О, бедные, ну как помочь вам жить,
И темным вечером в пустые ваши руки
Какое солнце положить?

Солнце, имеющее лечь темным вечером в пустые руки, это дитя, дающее женской судьбе смысл. Не только смысл, но и тяжесть, и страх, и тревогу, и боль. Но вместе с тем смысл, оправданность. И нужно быть готовой к тому, что пустота и бессмысленность нерожавшей утробы сменятся не только радостью полноты. Кроме радости будет тяжесть самопожертвования:

О, эта женская Голгофа! –
Всю силу крепкую опять в дитя отдай,
Носи в себе, собой его питай –
Ни отдыха тебе, ни вздоха.
Пока, иссохшая, не свалишься в дороге –
Хотящие прийти грызут тебя внутри.
Земные правила просты и строги:
Рожай, потом умри.

В таких противоречиях и протекает жизнь. Сила боли равна желанию эту боль принять. И беременность полна то перееданием, то отвращением от пищи; то радостным предчувствием, то тревогой. Это не выдумано философами, чтобы потом внушить мужские мысли доверчивой женщине. Эта двойственность изначально дана, и данность эта живет в естестве. Быть матерью по Шкапской – «соблазн неодолимый».

О, тяготы блаженной искушенье,
соблазн неодолимый зваться «мать»
и новой жизни новое биенье
ежевечерне в теле ощущать.

***

Нередко считается, что поэзия уместна и естественна, даже желательна или просто необходима в период романтических встреч или тягостных разлук. Тогда душа поет томительно и грустно. А потом, когда близость оформляется в брак и начинается совместный быт, поэзия должна якобы уступить место прозе. Или вообще со всякой литературой, кроме детских сказок над колыбелью, пора тогда заканчивать. Мария Михайловна с этим не согласна. Она сплетает строки не только будучи мечтательной девушкой, но и будучи уже все узнавшей женщиной. «Все» – это, конечно, не только счастье. И поскольку с аборта, с добровольной потери собственного ребенка мы начали знакомство с ее поэзией, строчками об этой беде и подойдем к финалу.

Ведь солнце сегодня ярко
И легче земные ноши,
Но сердце – пустая барка
И груз ее в море брошен.
И мне все больней и жальче
И сердце стынет в обиде,
Что мой нерожденный мальчик
​Такого солнца не видит.

***

Нерожденные мальчики не видят солнца. Нерожденные мальчики не влюбляются в девочек, не убегают с уроков, не смотрят мечтательно на звезды. Хотя все уже начиналось. Они были в дороге. Но первый в жизни дом – дом материнского тела стал гробом. Все начиналось и оборвалось. Начиналось чудесно и оборвалось преступно.

Когда люди спорят о том, что хорошо и плохо, они стремятся подкрепить свои доводы словами ученых, историческими фактами, мудростью прошлых веков. Может статься, в жарком современном споре об очевидном зле – убийстве нерожденных детей – кому-то пригодится опыт Марии Шкапской. Опыт, нашедший поэтическое выражение.