«Святитель Игнатий (Брянчанинов) открыл мне путь к монашескому житию»

По воспоминаниям владыки Даниила, во время его учебы в Одесской духовной семинарии, пришедшейся на первую половину 80-х годов прошлого века, имя еще не канонизированного епископа Игнатия (Брянчанинова) никому из окружения молодого семинариста ни о чем не говорило. В семинарской библиотеке творений выдающегося духовного писателя, богослова и проповедника, известного уже не одному поколению верующих, не было. Только лишь один преподаватель имел труды Святителя и приобщил к этой духовной сокровищнице третьекурсника Александра Доровских. В будущем – студента Московской духовной академии, монаха Троице-Сергиевой лавры, прошедшего путь от иеродиакона до главы Архангельской митрополии. Все эти годы святитель Игнатий был рядом с ним. В сокровенных мыслях и чаяниях. В словах, сказанных пастве с амвона. В томах полного собрания творений.

Плач сердца или «бухгалтерский учет»?

Владыка, на недавней майской конференции «Святитель Игнатий (Брянчанинов): 150-летие со дня преставления», проходившей в Зале Церковных Соборов Храма Христа Спасителя в Москве, Вы говорили, что святитель Игнатий изменил Ваше сознание и Вашу жизнь в целом...

Да. Это был период советской эпохи, когда наша Церковь «вышла из реанимации». Мне нравится сравнение одного человека: киллеру заказали кого-то убить, но киллер промахнулся. Не убил намеченную жертву – сильно ее ранил. И вот раненый долго лежал в реанимации, затем вышел. А выйдя оттуда, он слышит, что и то делает не так, и это не так... Всегда требуется время, чтобы человек после реанимации снова почувствовал в себе жизненные силы. По аналогии: государство-киллер поставило перед собой задачу уничтожить Православную Церковь, но не уничтожило. Конечно, богоборцы потрепали земную Церковь изрядно, и тогда я поступил в семинарию, можно сказать, не имея глубины понимания духовной жизни, того же Таинства покаяния. А отучившись два года, подумал, что всё уже знаю и всё умею. Совсем как тот студент-медик, который после второго курса считает, что он готов оперировать больного, не понимая, насколько плачевным может быть исход операции. В духовной сфере подобный исход не бывает столь явным: душу же не видно! Но в мыслях я представлял себе, что вот я женюсь, приму сан, пойду на приход и буду рождать себе подобных христиан.

Что значит – себе подобных?

Теперь я понимаю: поверхностных людей. И в этот момент Господь меня исправил. Каким образом? Организовал встречу с преподавателем, спросившим меня, читал ли я труды Игнатия (Брянчанинова). Я ответил вопросом на вопрос: «А кто это такой?» Ровно на неделю мне дали томик святителя, который действительно изменил мое сознание, мою жизнь. Открытием для меня стало то, что покаяние должно быть непрестанным. Что оно заканчивается только с последним вздохом человеческим. Святитель Игнатий приводит слова преподобного Симеона Нового Богослова, что от покаяния рождается плач сердца. Что такое плач сердца, никто из преподавателей семинарии не мог мне сказать. Оказалось, это печаль. Печаль по Богу, печаль о своих грехах. Глубокое о них сожаление. Читая тот томик, я понял, что покаяние не должно выглядеть таким образом: согрешил в том-то, том-то и том-то. И далее следует длинный или короткий перечень грехов. Больше всего, конечно, бес бы поведал нам о наших грехах. Всё бы рассказал – детально, подробно! Но толку-то? Где нет сожаления, нет этой печали, переживания о своих грехах, там нет и покаяния. Там просто «бухгалтерский учет». А от плача рождаются слезы. Это те составляющие христианской добродетели, которую называют покаянием. Святитель Игнатий пишет, что есть разные слезы. Естественные: когда человек, склонный к слезам по природе, при всяком удобном случае проливает их. Греховные: они льются обильно «из тщеславия, лицемерия, притворства, человекоугодия». Много всяких слез бывает. Но ведь не эти слезы ценны пред Богом. Ценно только подобающее оплакивание своих грехов. Другим открытием для меня стало, что этим путем прошли все святые. И особенно поразило (с чем я поначалу никак не мог согласиться), что святые угодники Божии оплакивали свои добродетели, как свои грехи. Надо же: один – суровый постник, другой – великий молитвенник, радоваться же этому надо! Радоваться и веселиться. Но святитель Игнатий приводит слова Макария Египетского, проходившего искус у Антония Великого, основателя пустынножительства и отца монашества. Преподобный Макарий высказывает мысль, что он не встречал совершенных людей на земле. Даже у самых совершенных, по его словам, есть нечто гордостное. В самом деле – во всех наших добрых делах и свершениях есть мысли, чувствования греховные. Всяк дар совершенен только свыше. А наши дары – они далеко не совершенны. Прочитав обо всём этом, я подумал: «Господи, значит, я и не начинал своего покаяния?» Впервые мне стало страшно. В тот момент я по-настоящему испытал особенный страх Божий, которого у меня до этого не было. Подумайте: если у ребенка «выключить» страх, то он, если выживет, кем будет? Инвалидом. Потому что страх – это то, что ограждает дитя от всевозможных опасностей. От высоты, с которой можно упасть и разбиться; от раскаленного утюга, об который можно обжечься, и так далее. Страх – это защита. Так же и у христианина должен быть страх Божий. Только имеется ли он у нас? До святителя Игнатия, изменившего мое сердце, я считал себя нормальным христианином и думал, что, если Господь меня завтра заберет к Себе, Царствие Божие мне обеспечено. Но, прочитав примеры из жизни святых отцов, высказывания которых Святитель приводит, я был потрясен.

Вспомним, как умирал Сисой Великий. Лежа на смертном одре, он увидел Ангелов, пришедших за его душой, и попросил их дать ему еще хоть краткое время на покаяние. И это просьба преподобного, обладавшего даром чудотворения, воскресившего умершего отрока! А ведь я и тысячной доли не имею из того, что имел он! Святитель Игнатий (Брянчанинов) привел меня к монашескому житию. Думается, что не только меня...

Еще один важный момент: для многих этот чудный святитель стал мостиком между ними и древними подвижниками. Помню себя абитуриентом: лежу в Одессе на монастырском пляже и пытаюсь читать – сейчас уж точно не скажу, то ли «Невидимую брань» Никодима Святогорца, то ли «Слова подвижнические» Исаака Сирина. И будто на китайском читаю. Потом в более серьезной обстановке пытался вникнуть – нет, не ложится на сердце. Но после знакомства с трудами святителя Игнатия я заметил удивительную особенность: творения других святых отцов Церкви стали понятными и близкими.

Операции на внутреннем пространстве человеческого сердца...

Владыка, когда Вы поступили в Московскую духовную академию, были зачислены в братию Троице-Сергиевой лавры и приняли монашеский постриг, кто помог Вам осознать, что значит внутренний подвиг монаха?

Опять же святитель Игнатий (Брянчанинов). Больше я с ним старался не расставаться. В этом, вспоминаю, мне помогали лекции нашего профессора Алексея Ильича Осипова, которые отличались доступным изложением духовного наследия епископа Игнатия Кавказского. Алексей Ильич призывал постоянно вникать в труды Учителя покаяния, идти указанным им путем. Он зажигал наши сердца любовью к этому русскому святителю-подвижнику. Кстати, преподавать ведь можно по-разному. Можно читать лекции так, что вспоминая их, жалеешь об одном – о потерянном времени. Так было у нас в Одесской семинарии, например, с предметом под названием «Основное богословие». Каким-то непонятным и совершенно неинтересным казался этот предмет! Лишь одну лекцию – о буддизме – преподаватель прочитал с воодушевлением. Что касается лекций Алексея Ильича, то они стали для меня открытием, откровением, о чем я с признательностью сказал во всеуслышание на майской конференции в Храме Христа Спасителя, которую вел профессор Осипов.

В огромной степени помог мне осознать, что значит внутренний подвиг монаха, и наш лаврский духовник – архимандрит Кирилл (Павлов). Единственное: у отца Кирилла не было столько времени на нас, он не читал нам лекций, но зато каждый вечер он устраивал исповедь для братии. Кто хотел, приходил. Да и в другое время, когда к нему стояла очередь из верующих, приезжавших отовсюду, мы, насельники Лавры, могли пройти вне очереди. Такое правило было установлено. Нужно что-то сказать важное, о чем-то насущном спросить, попросить совета – любой из братии шел к батюшке, и люди пропускали. Он был очень тонким человек и, говоря светским языком, тактичным. Не навязывал свою волю... Замечу: некоторые священнослужители не любят у Игнатия (Брянчанинова) те места, где Святитель пишет о духовниках, приводя мысли Отцов Церкви, что духовник – это советчик, а не диктатор. То есть это не армейский командир, который тобой командует. У нас ведь как бывает?! Часть людей хочет, чтобы духовник имел опосредствованное отношение к их жизни: я назвал свои грехи на исповеди и пускай батюшка больше меня не трогает. Другая часть хочет, чтобы батюшка руководил их жизнью «от и до», включая те вопросы, которые человек должен решать самостоятельно. И некоторые священнослужители привыкают к такому руководству. Некоторые дают благословение в форме приказа, вплоть до такого: «Ты иди в монастырь! А ты выходи замуж!» В «Приношении современному монашеству» у Игнатия (Брянчанинова) есть замечательный раздел «О жительстве по совету». Отец Кирилл – он всегда нам советовал. При этом был настолько скромен и кроток, что если подойти к нему и сказать: «Батюшка, помолитесь, чтобы узнать, как мне поступить в данной ситуации», мог порою ответить: «Да я тоже не знаю». А если обратишься со словами: «Батюшка, я не знаю, как мне поступить. Подумайте, я к Вам завтра подойду», совсем другое дело. И сам, конечно, просишь у Господа подсказки, и батюшка на следующий день говорит: «Слушай, а сделай вот так!»

На память приходит примечательный случай, показавший мне, какие плоды давала невидимая, на первый взгляд, батюшкина работа. Я тогда был благочинным Лавры. Молодым благочинным. Составлял расписание богослужений, послушаний, которые братия несла: кто исповедует, кто служит, кто поет, кто за свечным ящиком стоит и так далее. И вот один из старшей братии вдруг резко мне отвечает, что позднюю Литургию он никогда не служит и не будет ее служить. Я промолчал. Потом подошел к отцу Кириллу и говорю: «Батюшка, ситуация какая-то нездоровая. Старший по возрасту монах должен пример показывать мне, молодому монаху, но я вижу, что он не в себе. Как быть?» Батюшка пообещал с ним поговорить. И в тот же вечер этот монах стучится ко мне. Жил я через стеночку от отца Кирилла. Открываю дверь: возле батюшкиной кельи стоят священнослужители ­– и лаврские, и приезжие. Монах мог бы спросить: «Можно, я войду?» Я бы его впустил, закрыл бы дверь и никто бы не услышал нашего разговора. Но он поступил по-другому. На пороге моей кельи он падает на колени, делает земной поклон и произносит: «Отец-благочинный, прости меня! Виноват». Я тоже делаю земной поклон. Всё! Между нами мир. Вот что сделал отец Кирилл!

Просто поговорил?

Просто поговорил. Можно, допустим, долго беседовать, наказывать, какие-то епитимьи давать, и ничего не будет! А здесь батюшка настолько перевернул сердце немолодого монаха, что тот для себя решил: коль он публично отказался от послушания, должен исправить свой грех публично... Сколько тысяч людей отец Кирилл «простыми разговорами» сохранил от грехов! Образно говоря, на внутреннем пространстве человеческого сердца, человеческой души он делал операции: помогал убирать злокачественные опухоли страстей. И не накладывал жесткие епитимьи, понимая, что нельзя человека ломать через колено. Для всех нас это тоже было примером.

Северные монастыри – для сильных духом людей

Ваше Высокопреосвященство, сегодня в Архангельской митрополии шесть монастырей. Скажите, по Вашим наблюдениям, Север, который называют Крайним, накладывает какой-то отпечаток на монашествующих? Есть ли какие-то особенности служения в дальних «окраинных» монастырях?

Особенностью Севера в этом плане я бы назвал стояние в вере. Полярная ночь длинна. Чуть ли не большую часть года – холода. Пушкин писал: «Но наше северное лето, Карикатура южных зим, Мелькнет и нет: известно это, Хоть мы признаться не хотим». Иными словами, условия жизни довольно суровые. И я рассматриваю наши северные монастыри, как форпосты. Как пограничные заставы, которые испокон веков отличались немногочисленностью, однако служить в них всегда оказывалось тяжелее, чем в воинских частях. Самое главное в дальнем монастыре – это единство. Для наглядности приведу еще одно сравнение: жизнь в северном монастыре в чем-то схожа с жизнью на корабле (в частности, на подводной лодке), где каждый занимается своим делом и его некем заменить. Ведь не сойдешь же с корабля вдали от берега и на помощь посреди моря или океана никого не позовешь! Кто может подвизаться в северных обителях? Только сильные духом люди. Мне было сложно открывать Сурский Иоанновский женский монастырь на родине святого праведного Иоанна Кронштадтского – оказалось трудно найти игумению. Наконец-то мы ее нашли, и в 2012 году монастырь открыли. Матушке было тогда за 70. Приехала она из Санкт-Петербурга. Человек пережил блокаду в военном Ленинграде, что не могло не сказаться на физическом здоровье. Но ее духовное здоровье поразительное!

Два года назад на сайте Православие.ru была опубликована беседа с ней – настоятельницей обители Митрофанией (Миколко). Особенно тронуло признание Матушки, что когда ее спросили, поедет ли она в Суру, в Архангельскую область, на Крайний Север, она ответила: «Не только поеду – я пешком пойду!»

Мы иногда шутим: крест можно нести, а можно тащить. Матушка его несет. С покаянием, глубоким смирением и благодарностью Господу. В 50 километрах от этой обители находится мужской монастырь – Артемиево-Веркольский, наместник которого архимандрит Иосиф (Волков) родом из Москвы. Он оставил столицу и отправился в обитель, затерянную среди лесов и болот Архангельской области, чтобы нести свой крест. Это всегда располагает сердце к такому человеку... Далее – тоже в 50 километрах – подворье этого монастыря в селе Карпогоры. Настоятель Петропавловского храма подворья иеромонах Артемий (Котов) тоже был из приезжих. В прошлом военный он избрал путь служения Богу. Недавно Господь забрал его к Себе, но плоды трудов отца Артемия как пастыря немалые. А настоятель подворья Артемиево-Веркольского монастыря в Архангельске игумен Феодосий (Нестеров) закончил в Москве МВТУ им. Баумана с красным дипломом и тоже приехал на Север. Не на годик или два. Более 16 лет он несет послушание настоятеля Подворья. Монашество – это не десятина, которую человек дает Богу. Монах всего себя приносит Господу! Добавлю к этому, что еще северные монастыри отличаются тем, что братия и сестры в них живут более дружно. Так, как дружно живут люди в северных деревнях.

Владыка, хотя в Архангельской митрополии женских обителей меньше, чем мужских (две женских и четыре мужских), всё же можете что-то сказать об особенностях женских монастырей?

Если говорить о женских монастырях вообще, то следует обратиться к «Отечнику» святителя Игнатия (Брянчанинова), содержащему повествование о преподобном Исидоре Пелусиоте. Святой, живший в IV–V веках, сказал своему ученику авве Виссариону, что подающий милостыню монахиням получит большую награду, чем подающий милостыню слепым, хромым и прокаженным. Назвав инокинь немощнейшей частью, преподобный Исидор поясняет: «Если они выйдут за ворота монастыря, то уязвляют себя или ближних, – одно из двух случается непрестанно. Когда пустынная лань появится на полях близлежащих селений, все сбегаются, чтобы посмотреть на нее. Так, когда выйдет монахиня из монастыря, диавол устремляет к ней и больших, и малых, в особенности, если она молода. Не говорю это о престарелых постницах, огражденных страхом Божиим, эти не уязвляются и не уязвляют. Но юные подвергаются многим бедствиям...» И, повторив мысль, что подающий им милостыню примет награду в сто раз большую, нежели благодетельствующий слепым и прокаженным, указывает причину такой милости Божией: «...инокини, ради любви Божией, призрели мирскую гордость, возненавидели молву и мятеж мирских селений, предпочли любовь к Христовым заповедям наслаждению прелестями мира, возлюбили нетщеславное житие, оставили неправедное богатство». Разве это утверждение утратило свою актуальность спустя века?

В наши дни под милостыней, видимо, следует подразумевать помощь мирян в благоустроении возрождающихся из руин монастырей?

И не только в наши дни. Я читал в старых книгах, что нередко в больших семьях кому-то из детей говорили: «Поступай в монастырь, молись за нас». И человек шел. И молился за всю свою родню. А родня брала на себя обязанности по благоустроению монастыря, снабжала монастырь всем необходимым. Построить монастырскую гостиницу, взять на себя ее обслуживание – всегда это делали миряне. Потому что у монашествующих самое главное делание – это молитва. Можно, конечно, сказать: «Нас мало, пять человек, мы трудимся в поте лица». И получается некий колхоз. Но монастырь своим уставом на первое место ставит молитву. Вспомним, что символизируют в Евангелии святые жены-мироносицы, сестры Лазаря Четверодневного Марфа и Мария. Мария – это внутренний подвиг, молитвенный подвиг, подвиг покаянный. Марфа – это внешнее делание. Самое главное – не поменять их местами. В дореволюционной России в определенное время был серьезный перекос в сторону внешнего делания, и большая часть людей (даже монахи среди них нередко встречались), не понимали сути внутреннего подвига. Во что вылилась такая подмена, мы знаем.

Владыка, и в заключение нашей беседы позвольте задать еще один вопрос, связанный с отцом Кириллом. Когда Вы стали архиереем, изменилось ли как-то к Вам отношение батюшки?

Если между отцом и сыном теплые родственные отношения, то какая разница отцу, кто его сын – простой водитель или мэр города? Просто было больше радости во время наших встреч, поскольку мы подолгу не виделись друг с другом. Должен сказать, что батюшка всегда был очень благодушным. Я никогда не видел его расстроенным или подавленным. Серьезным – видел, расстроенным – нет. Приходишь к нему, как сын приходит домой, отслужив в армии. Такое было ощущение. Но, к сожалению, длилось это недолго: батюшка тяжело заболел. И все же приезжая к нему в Переделкино, я понимал, что хотя тело его немоществует, связь между нашими душами остается. Господь кого хочет наградить, дает ему тяжелый подвиг. И батюшке Он дал этот особенный подвиг страдания. Страдания за свою паству, за нашу землю, за наш народ, за наши грехи. Отец Кирилл его очень мужественно пережил, что подтверждают все, кто имел с ним возможность общаться в эти годы. Даже в состоянии болезни, тяжелой и изнурительной, он был отцом Кириллом. Не просил: «Посидите со мной!» или чего-нибудь еще. Никого ничем старался не утруждать. И это удивительно, потому что тяжелое состояние длилось не месяц, не два – целых 13 лет... В какой он там славе, мы увидим, когда сами попадем в тот мир. Увидим, какой венец эти страдания принесли нашему батюшке. Мы часто забываем замечательные слова из Послания апостола Павла Филиппийцам: «... потому что вам дано ради Христа не только веровать в Него, но и страдать за Него». В греческом оригинале стоит: «дан дар». Господь хочет, чтобы мы через эти страдания и лишения признали свою немощь, пришли в состояние святости. А это значит – в состояние наибольшего смирения, как пишут Отцы Церкви. В состояние смирения мы приходим через постоянное покаяние, плач и слезы. Это наш путь – подвиг молитвенный.

Снимки предоставлены Архангельской митрополией