О почитании убиенного Государя

Почитание убиенного Государя Николая вызывает резкую поляризацию по ряду причин — но одна из самых заметных связана с вопросом «а можно ли почитать человека, который проиграл и был убит?» Люди охотно почитают победителей — по крайней мере, тех, кого они, на чисто земном плане, видят победителями. Тех, кто успешно расправился со своими врагами. Но православные люди почитают того, кто лишился власти, а потом был лишен жизни.

В чисто земном отношении победителями вышли большевики — из подвала ипатьевского дома живыми вышли они, а не Государь с семьей и слугами. Именно они, в итоге, захватили власть над страной и уничтожили всякое сопротивление. Именно они причинили настолько глубокое повреждение многим душам, что многие до сих пор восторженно поклоняются жестокости и насилию — и не понимают, как можно иначе.

Сам по себе пререкаемый фильм «Матильда» — просто стандартное костюмированное кино из жизни эксплуататорских классов, с блекджеком и фаворитками, с обычной для этого жанра вольностью в обращении с исторической фактурой — но, в год столетия революции он попал в нервный узел общества, которое до сих пор мучительно переживает опыт страшного ХХ века.

Многих людей глубоко возмутила фантазия про любовный треугольник, в который якобы был вовлечен последний русский Государь, и про Александру, которая в фильме отчаянно пытается извести соперницу. Другие, наоборот, пользуются случаем, чтобы изъявить глубокую неприязнь к убитому Императору.

Это отчасти понятно.

Тем, кто, продолжает ассоциировать себя с большевистским проектом, с тт. Лениным, Сталиным и Дзержинским, неприятно напоминание о том, что у основания этого проекта — расстрелянная семья, в которой, как в капле воды отражается множество других расстрелянных, замученных и уморенных голодом семей. Отсюда крайнее раздражение на тех, кому последний русский Государь дорог — и желание посмертно смешать его с грязью. Им, естественно, фильм ко двору — нечего делать святых из тех, кого наши убили.

Ко двору он и современной культуре пошлости. Для многих современных комментаторов в принципе невозможно себе представить, чтобы молодой и вполне здоровый мужчина мог долгое время общаться с привлекательной женщиной и не пытаться затащить ее в постель — и даже деликатно отклонить (как пишет в своем дневнике сама Кшесинская) благорасположение с ее стороны.

Еще труднее себе представить, чтобы человек, обладая чрезвычайно высоким общественным статусом, не пытался использовать его для того, чтобы предаваться самым неистовым наслаждениям. Современный пользователь интернета помещает себя на место наследника престола, и думает — уж я бы развернулся! Уж я бы добрался до всех этих балерин! Балерины — они на то и нужны!

Но Николай был человеком другой эпохи, в которую были приняты несколько другие представления о том, как должны выглядеть отношения между мужчиной и женщиной, и как следует вести себя человеку благородному. Конечно, и в ту эпоху бывал и неистовый разврат, и злоупотребление властью — ровно так, как видят это современные пользователи залитого порнографией интернета.

Но у людей был идеал — и некоторые упорно старались ему соответствовать. Тогда совершенно не считалось, что мужчина, который не кидается на любую возможность «заняться сексом» либо болен, либо оставил естественное употребление женского пола. Напротив, предполагалось, что способность контролировать свои природные импульсы — важное качество мужчины.

Конечно, среди русской аристократии — как и среди любой группы людей — разные лица очень по-разному соответствовали (или не соответствовали) ценностям своей культуры. Но было бы большой ошибкой думать, что всякий аристократ вел себя как внезапно разбогатевший плебей, который тут же употребляет все свои возможности на поиски самых грубых удовольствий. Аристократическая культура — это культура самодисциплины.

Еще одна постоянно возникающая в сети претензия к Николаю — такая двуединая самоисключающая претензия — что он был во-первых, кровавым, во-вторых — слабаком и упустил власть.

В интернете можно видеть грубые, часто порнографические карикатуры того времени, которые иллюстировали самые нелепые и фантастические слухи, распускавшиеся врагами престола.

Через двадцать лет, при Сталине, никто уже в мыслях не имел рисовать карикатуры на правителя или писать сатирические стишки — напротив, люди содрогались в ужасе при мысли, что они могут сделать опечатку в самой идеологически выдержанной статье. За опечатки могли обвинить а заговоре и государственной измене. Для многих до сих пор именно это является идеалом правителя и идеалом правления.

Этим людям, сломанным большевизмом, мог бы понравиться и Николай — если бы он вел себя по-другому. Если бы он только положил всю крамолу и измену в расстрельные рвы, а остальных бы сгноил на ударных стройках царизма. Если бы он положил во рвы вторым слоем расстрельщиков первой волны, если бы Иван Грозный был бы превзойден, а юный Сосо Джугашвили лежал бы где-то глубоко под грудой других трупов — вот тут он был бы любезен тем же людям и вызывал глубокое почтение, и никто не смел бы назвать его «кровавым».

Но Николай не был таким человеком, чтобы так поступать со своими подданными, а Российская Империя (при всех ее возможных грехах и недостатках) была не таким государством, чтобы у него были инструменты для этого. Ни царь, ни царские сатрапы не были готовы убивать соотечественников в таких масштабах, которые вскоре сделались обыденными.

Когда вокруг так много людей, почитающих правителя, который умер в глубокой старости, положив в землю всех, кто теоретически мог бы ему угрожать, плюс несчетное число народу, который ему не угрожал и не мог, позвольте нам почитать того, кто был убит со своей семьей злодеями, из-за того, что ему, как человеку XIX века, не пришло в голову просто положить всех смутьянов, карикатуристов, сочинителей дурацких стишков и прочую публику, которая шатала и таки обрушила скрепы, в расстрельные ямы.

Может быть, кто-то сочтет это слабостью. Как может быть, кто-то сочтет глупостью нежелание пользоваться высоким положением, чтобы пуститься в разгул. Но это, скорее, признак печального нравственного одичания. Мы не можем его исцелить, но мы можем, по крайней мере, сами от него удалиться.