Левый консерватизм сегодня:

Щипков А.В. Социал­традиция: Монография / А. В. Щипков. М.: АСТ­ПРЕСС КНИГА, 2017.

Отправной точкой рассуждений А.В. Щипкова является критический анализ глобального общества и тесно связанной с ним либеральной политической модели и идеологических оснований секулярного либерализма. Следуя логике школы мир-системного анализа И. Валлерстайна, автор исходит из того, что капитализм с момента своего зарождения формируется как глобальный и в этом состоянии развивается, глобальность – его имманентное свойство. Т.е. отдельные национальные рынки были сразу подчинены мировому рынку, который изначально был связан с морской торговлей, колонизацией, военным захватом и ограблением огромных территорий на целых континентах и т.д. Нет никакого эволюционного вызревания капитализма «снизу», он сразу возникает «сверху», используя масштабное насилие.

Причем в современном мире объем этого насилия резко возрос. Правящие элиты глобального общества во все большей степени занимают ультраправую позицию, что приводит к архаизации политики, экономики и социальной политики. Об этом свидетельствует то, что коллективный Запад, в особенности США, в своем стремлении к созданию и отстаиванию однополярного мира, сыграл едва ли не решающую роль в создании агрессивно-исламистских организаций, фактически поддержал неонацистов на Украине в 2014 г., замолчал кровавые события в Одессе и геноцид русского населения в Донбассе. В качестве показательного символа нацификации глобальной элиты А.В. Щипков рассматривает демонстративный отказ в ноябре 2016 г. США и Канады голосовать за резолюцию ООН о недопустимости героизации нацизма.

Одновременно с нарастанием нацификации глобальной элиты происходит сброс социальных обязательств. Показательны декларации о неизбежности отказа от модели государства всеобщего благосостояния, сложившегося во второй половине XX века, что уже сказывается на обеспечении социального страхования и медицинского обслуживания. Возникает ситуация, в которой уже в ближайшей перспективе социальные «низы» глобального Севера начнут расставаться со ставшим привычным комфортным образом жизни. Параллельно идет «мягкая» тотальная дехристианизация Запада, сопровождающаяся запретом публичной демонстрации религиозной идентичности для христиан, одобрением западными конфессиями однополых браков и абортов, разрушением нравственных норм.

Глобальный центр во все большей степени начинает решать свои проблемы за счет не западной периферии, интенсивно разрушая ее, что мы наблюдаем в последние четверть века. Происходит возврат к практике открытого, не затрудняющего себя поиском сколько-нибудь убедительных аргументов, колониализма. Элементы энтропии, гоббсовского состояния «войны против всех» постоянно нарастают.

Во всех этих процессах активную роль играет либерализм, который интерпретируется А.В. Щипковым как средство легитимации капиталистической миросистемы, зиждущейся на неоколониализме, легальном ограблении и навязывании ущербной идентичности мировой периферии странами экономического центра. А.В. Щипков исходит из того, что либерализм в новейшее время порождает так называемый дисциплинарный тип власти, вытесняя и поглощая конкурирующие идеологии (социалистическую и консервативную), и занимает место абсолютного идеологического гегемона, становится, по его словам, «господствующей идентичностью, так же, как коммунизм в пору своего расцвета», создает «особую ментальность и особый человеческий тип».

Неоколониализм в ситуации современного кризиса легко возрождает ультраправые идеи, вплоть до расистских и нацистских, что объясняется тем, что у либерализма и нацизма есть существенные точки соприкосновения – признание закона тотальной конкуренции или принципа естественного отбора, перенесенного из животного мира в человеческое общество.

Опираясь на цивилизационную теорию, в частности, исходя из взгляда на историю как равноправный диалог цивилизаций, А.В. Щипков подвергает убедительной критике либеральную теорию модернизации, в особенности так называемой «догоняющей модернизации», показывая, что она, вопреки декларируемым целям, призвана идеологически оправдать консервацию неравенства и неоколониальной отсталости мировых окраин. Более того, в пределах этой теории невозможно даже ставить вопрос об исторической и национальной субъектности, поскольку он табуирован в рамках секулярного либерального дискурса. Поскольку у страны или цивилизации, которая взялась играть по правилам, навязанным ей глобальными лидерами, нет никаких шансов их догнать, то необходимо сформулировать свои правила игры и навязать их остальным. Постоянное подражательство, пусть и добровольное, исключает реальную модернизацию. В этом несостоятельность и опасность западничества.

В русской «континентальной» цивилизации, являющейся наследником Византийской империи, традиционно господствовали общинный принцип, этатизм, централизация и солидарность, а в Новое время для нее характерно преобладание аграрного и промышленного секторов над финансово-банковским капиталом. В рамках этой цивилизационной модели нет разделения на колонизаторов и колонизируемых, новые территории с новыми подданными обладали зачастую значительной автономией, а то и привилегиями в сравнении с русскими. Поскольку Россия не участвовала в ограблении колоний, не имела контроля над морскими путями и наиболее выгодными рынками сбыта, в ней сложился мобилизационный тип государства, использующий протекционизм для защиты внутренних рынков. Помимо всего прочего, в России на протяжении веков возник и стал частью национального самосознания уникальный опыт социальной справедливости и солидарности, связанный с деятельностью церковных приходов, крестьянской общиной, земского самоуправления, артелей.

Соответственно, русская цивилизация имеет иной тип социальности, государственности, хозяйственной и религиозной этики. Попытки вестернизированной русской элиты, порывающей с православным и общинным сознанием, вписаться в систему глобальной зависимости неумолимо приводили к идейному «чужебесию» и к разрывам традиции в XVII в. (Смута, Раскол), в XVIII в. («Петровская революция», сопровождающаяся обращением крестьян в крепостных рабов и радикальным ужесточением крепостной экономики), 1917-м и 1991-м гг.

А.В. Щипков объясняет российский феномен «разрыва традиции» тем, что власть в периферийном государстве неизбежно авторитарно-революционная: «Она вынуждена охранять интересы глобальных стран-хозяев на «подконтрольной» территории, формировать у подданных ложное сознание, дробя и разрушая подлинную национальную идентичность». Отсюда – постоянно инициируемые властью «перестройки» и «революции сверху».

Сейчас мир переживает своего рода точку бифуркации, когда глобализация достигла своих пределов и начинается реакция на господствующий постсекулярный либерализм, формируется мощный запрос на идентичность и традицию. А.В. Щипков прогнозирует неизбежный слом существующей финансовой системы, основанной на ссудном проценте, конец экономической стабильности и гегемонии олигархата.

Выход из сложившейся ситуации автор книги видит в новом обращении к традиции, к новому интегральному традиционализму, предполагающему синтез социалистического и консервативного направлений мысли в современном обществе. При этом, с его точки зрения, возможно возникновение двух антагонистических версий интегрального традиционализма: с одной стороны, ультраправого неонацистского, фундаменталистского и неоязыческого традиционализма, который выступает ценностным ядром неолиберального проекта, «нового Средневековья» без христианства, с ницшеанским правом сильного, с сохранением и радикальным углублением социального неравенства в духе кастового строя, с другой – «левого» (автор не случайно часто берет это определение в кавычки) традиционализма, т. е. основанного на этической традиции христианской справедливости и солидаризме, на культурном, историческом суверенитете нации. Правому традиционализму необходимо противопоставить социальный традиционализм, в котором этика стоит на первом месте, а языческому праву сильного — традицию христианской справедливости.

При этом традицию А.В. Щипков трактует как особый механизм социальной преемственности и общественной солидарности. Традиция в такой интерпретации воспринимается не только как некий «архив» национально-культурных смыслов, но и как механизм наследования социальных достижений и этических норм, исключающий диктат «глобальных игроков» в обществе и их манипулятивные технологии. Соответственно, «в каждом историческом периоде необходимо находить явления, практики и институты, связывающие его с предыдущими, сколь бы «революционным» не считался новый социальный или политический проект». Кроме того, традиция обеспечивает «накопление идеалов». Тем самым, традиция предстает как базис для социальных новаций, когда они непременно учитывают традицию, соответствуют ей. Категорическим императивом социал-традиции является исключение, с одной стороны, принципов тотальной конкуренции, «естественного отбора» и «войны всех против всех», с другой – исключение большевистской репрессивности, инструментов тотального политического принуждения. На смену имитационной демократии, подвергшейся с разных сторон критике классиками консервативной мысли XIX-XX вв. и левыми теоретиками, должна прийти реальная демократия большинства. Следуя за М. Вебером, социально-этическое ядро русской традиции А.В. Щипков определяет следующим образом: «православная этика и дух солидаризма».

Принцип же справедливости трактуется автором как христианский и глубоко национальный. В церковной среде солидарность ассоциируется с «соборностью», взаимным доверием. Только благодаря «общему делу», сплачивающему народ, он превращается в политическую нацию. Консервативное понимание социальной справедливости исходит из христианского видения мира и, по сути, не имеет ничего общего с левацким пониманием справедливости, предполагающим ликвидацию частной собственности, государства, семьи, религии, стирание национальных отличий и пр.

Александр Владимирович Щипков

Вместо принципа равенства автор выдвигает принцип солидарности на основе традиции, объединения народа вокруг тех ценностей, которые сплачивали его в успешные для него периоды истории. В духе Ломоносова и Солженицына одной из главных задач государственной политики провозглашается сбережение народа и его традиций. А.В. Щипков настаивает на том, что в «основе адекватной времени российской идеологии сегодня неизбежно лежит признание права русских (крупнейшей части российской общности) на ирреденту, на национальное воссоединение, аналогичное тому, которое совершили немцы на фоне крушения коммунизма, когда ГДР воссоединилась с остальной Германией. Это первый шаг в сторону укрепления национальной идентичности и традиции».

Подобного рода социальный консерватизм, или, если угодно, консервативный социализм, имеет мало что общего с марксистским социализмом, с «практикой коммунистического строительства», которая предполагала ликвидацию многих элементов русской традиции. Это обстоятельство исключило создание жизнеспособной и устойчивой модели общественного устройства. Советский режим до последнего не ставил своей целью восстановить связь с исторической традицией и порождал людей со «стертой идентичностью». Это предопределило его крушение в 1991 г.

В социал-консерватизме умеренно-эгалитаристская модель (без крупного капитала и олигархата) с социальными приоритетами в экономике и политике органично сочетается с доминированием в сфере нравственности и культуры христианских ценностей. Эта модель предполагает проведение такой государственной политики, которая создает и поддерживает более или менее эгалитарное общество, в котором нет, с одной стороны, нищих, с другой, миллиардеров. Подобное понимание социальной справедливости не предполагает отрицание принципа иерархии во имя всеобщего равенства, характерное для социалистической идеи.

Догматические последователи социалистических доктрин и политических практик, несомненно, расценят взгляды А.В. Щипкова как антисоциалистические. Однако столь же несомненно и то, что в его работе консервативные ценности зачастую обосновываются при помощи «антикапиталистических» аргументов, почерпнутых из современного левого идеологического дискурса интеллектуалов (в ней немало ссылок на работы И. Валлерстайна, Н. Хомского, М. Фуко и т.д.).

Представляется, что система аргументов А.В. Щипкова вполне соответствует логике, прежде всего, консервативного стиля мышления. Анализ современных течений российского консерватизма показывает, что, несмотря на то, что советский социалистический эксперимент, казалось бы, должен был полностью уничтожить саму возможность возникновения консервативной идеологии, все основные течения дореволюционного русского консерватизма возродились в новых исторических условиях и активно присутствуют в государственной, общественной и культурной жизни современной России. Среди них – церковный консерватизм, течения, опирающиеся на постулаты славянофильства, правоконсервативные течения, либеральные консерваторы, консервативные националисты. Появились течения, характерные для пореволюционной эмиграции: евразийство и различные модификации национал-большевизма.

Несомненно, современный русский консерватизм не может не учитывать уникальный и трагический опыт русской истории в XX веке, произошедшее после 1917 г. беспрецедентное «красное смещение» в политическом спектре. Россия пережила трагедию революций, эксперимент, направленный на создание гомогенного общества, его крах, фактический провал либеральных реформ, последовательное проведение которых неумолимо вело к тому, что страна утрачивала статус великой державы и превращалась в колониальную периферию глобализованного мира.

Современный русский консерватизм «обречен» на переосмысление принципа справедливости в духе христианской традиции и противостояние практикам глобализма. С нашей точки зрения, зарождающийся социал-консерватизм имеет шанс вытеснить или, по крайней мере, существенно потеснить те варианты левого консерватизма, которые по сути дела представляют собой различные модификации национал-большевизма, в которых единственной аутентичной традицией выступает советский опыт и, в особенности, сталинский и брежневский его периоды. С точки зрения значительной части национал-большевиков, последовательный «консерватор» должен быть марксистом. Социал-консерватизму есть что ответить на этот тезис с позиций традиционалистских, прежде всего, христианских ценностей.

Работа А.В. Щипкова – это не только прогноз того, каким будет идеологический дискурс в ближайшем будущем, но и констатация реально протекающих в недавнем прошлом и в настоящем процессов. Идейные поиски социального традиционализма можно усматривать в программах самых различных политических сил и мыслителей: русских солидаристов в эмиграции, трудах А.С. Панарина, социальном консерватизме Единой России и т.д. На практике, как представляется, идеи социал-традиционализма, с определенными оговорками, реализуются на Донбассе, охваченном пламенем ирреденты. Так, глава Донецкой народной республики не случайно в публичных выступлениях подчеркивает: «Наша война – за нашу Веру, за наш Язык, за нашу Родину». Одновременно предприятия, ранее принадлежавшие местным олигархам, переходят в республиканское внешнее управление.

При чтении работы неизбежно возникают вопросы: какие слои или институты могут воспринять идеи социал-консерватизма и попытаться реализовать их на практике? Какая часть интеллектуального слоя возьмется формировать социал-консервативную нормативность в обществе? Какая часть политического класса на практике может заменить модель монетарных приоритетов этическими, устранить партийность из политического механизма и возродить сословный принцип? А.В. Щипков констатирует, что подавляющее большинство людей в России симпатизирует идее «социального государства» и одновременно традиционным ценностям и формулирует ближайшую тактическую задачу – создать слой «органических интеллектуалов», который обеспечил бы теоретический потенциал социал-традиционного проекта.

Если давать итоговую оценку книге А.В. Щипкова в целом, то, несомненно, она представляет значимую веху в борьбе за Традицию. Это глубокое и цельное исследование, в котором одна из ключевых проблем человеческого бытия – проблема социальной справедливости, монополизированная в эпоху модерна левыми течениями, – оказалось удачно вписанной в общую логику современного русского консервативного проекта.