О семейном, государственном, и идеологическом насилии

Недавно на круглом столе в Общественной палате РФ был представлен доклад Патриаршей комиссии по вопросам семьи, защиты материнства и детства «Проблема криминализации наказаний в семье». В нем, в частности, было сказано:

«Ни для кого не секрет, что статистически семья — самое безопасное место и для детей, и для женщин. Но, несмотря на этот простой факт, несмотря на то, что семья, как показывают социологические опросы, остается главной ценностью нашего народа, целый отряд представителей неизвестно кем финансируемых НКО постоянно навязывает нашему обществу и государству радикальный феминизм и другие антисемейные идеологии. Они манипулятивно спекулируют темами так называемого "домашнего" или "семейного насилия", необходимости постоянно защищать ребенка от его собственных родителей, противопоставляют ложно понимаемые права детей традиционным семейным ценностям и правам родителей, которые веками не подвергались сомнению. Удивительным образом, эту разрушительную деятельность поддерживают немало чиновников и некоторые законодатели. В результате, под предлогом борьбы с насилием и защитой слабых, изощренному насилию подвергаются наши семьи и все наше общество. А под видом представителей гражданского общества действуют те, кто пытается разрушить наше общество и уничтожить его основу — семью».

Доклад вызвал критику, его авторов стали укорять в том, что они «поддерживают насилие»; споры приобрели поляризованный и эмоциональный характер, как это обычно бывает. Но попробуем взглянуть на проблему спокойно.

Борьба с насилием это не простое уравнение, как его склонны видеть — «добро против зла», а уравнение довольно сложное, со множеством переменных, где мы вынуждены учитывать существование разных форм зла. В том числе, зла, происходящего от людей искреннее благонамеренных, и побуждаемых самыми достойными чувствами.

Как гласит английская поговорка, «дорога в ад вымощена благими намерениями». Виктор Степанович Черномырдин выразил ту же мысль более емко и кратко — «хотели как лучше, а получилось как всегда».

Человеческое общество ведет себя, как гнилая ткань — ее пытаются заштопать в одном месте, а она натягивается и лопается в другом. Поэтому мудрая политика — это всегда сбалансированная политика, учитывающая наибольшее количество прямых и побочных эффектов.

Люди же, увы, имеют расположенность к политике немудрой — и склонны разбиваться на партии и занимать крайние позиции, исполняясь, при этом, крайнего негодования и обвиняя противную сторону в том, что она намеренно служит крайнему злу. Диалог сводится к тому, что собеседник опознает тебя как «своего» или «чужого», после чего воспринимает на твоем месте готовый образ «друга» или «врага».

При этом формируются две крайние позиции, которые было бы едва ли возможно защищать. Первая состоит в том, что самой проблемы семейного насилия не существует, а поднимают ее только злонамеренные люди в своих злых целях. Вторая — в том, что для борьбы с семейным насилием оправданы любые меры, а кто начинает задумываться о побочных эффектах, тот бессердечный негодяй, глухой к детским слезам.

Пытаться занять более сбалансированную позицию — насилие в семье бывает, с ним необходимо бороться, при этом надо помнить, что у всех лекарств от социальных язв есть побочные эффекты, иногда даже худшие, чем сама болезнь — значит вызвать раздражение в обеих лагерях. Но кто-то должен ее занимать.

Давайте, поэтому, обратим внимание на побочные эффекты. Первый эффект от принятия специальных мер по борьбе с семейным насилием — это расширение возможностей государства преследовать своих граждан. Мысль «а давайте просто дадим государству больше полномочий, чтобы оно боролось со злом» всегда была очень популярной, прежде всего, из-за своей простоты и понятности. Как сказал поэт, «Из гранатомета — шлеп его, козла! Стало быть, добро-то, посильнее зла!». Более того, иногда эта мысль вполне оправдана. Государство должно иметь полномочия, чтобы обуздывать злодеев, как же иначе.

Но само по себе государство состоит из тех же самых грешных и иногда преступных людей, что и семьи. Дополнительные полномочия для государства — это, неизбежно, дополнительные злоупотребления. Иногда эту цену приходится платить, и она оправданна. Иногда — нет. Но было бы большой ошибкой ее не замечать.

В этом отношении реакция некоторых кругов на проблему глубоко парадоксальна. С одной стороны, они относятся к государству с глубоким неодобрением и недоверием. Скажем, доверять государству судить известного театрального режиссера, подозреваемого в хищениях, нельзя ни в коем случае — следствие и суд у нас в стране, как предполагается, действует по звонку откуда надо, правоохранительная система глубоко коррумпирована, а правосудие отсутствует как явление. Но в то же время предполагается, что это же самое государство будет чрезвычайно справедливо и человеколюбиво вмешиваться в семьи, чтобы предотвращать там насилие — а о возможности злоупотреблений и говорить не стоит.

Но преследование по обвинению в семейном насилии — несравненно более удобный инструмент давления, чем преследование по обвинению в растратах. Мало кто получал в свое распоряжение миллионы бюджетных денег — а вот семьи есть почти у всех. Пристально поинтересоваться, а нет ли какого-нибудь неблагополучия в семье у человека, по той или иной причине раздражающего власти, всегда можно. Беря, на то или иное дело, деньги у государства, вы подписываетесь на то, что вам необходимо будет дать о них подробный отчет — и тут пристальное внимание к вам со стороны этого самого государства просто неизбежно. Это создает для вас определенную уязвимость — но, в конце концов, вы сами на это подписываетесь.

А вот расширение полномочий государства в области вмешательства в семью делает саму семью фактором уязвимости. Иметь семью и детей становится рискованным. Муж и отец (а так же мать) оказывается под заведомым подозрением.

Эту проблему дополнительно обостряет ее идеологическая и эмоциональная составляющая.

Приведем пример из американской жизни, где накоплен колоссальный опыт борьбы с насилием. Возьмем, например, борьбу с насилием в студенческих кампусах. Конечно, всякий разумный человек будет за то, чтобы насильника сурово и неотвратимо карали, а за нежелательные заигрывания били по рукам, достаточно больно, чтобы поручик приобрел большое благонравие и начинал осторожно и издалека, в любой момент оглядываясь на адвоката. Пусть торжествует всякая скромность и благопристойность!

Но при этом неизбежно возникает проблема неформальной власти, активистов, которые сами себя назначили клеймить и преследовать — иногда виновных, иногда невиновных. Этот как с судом Линча — добрые граждане могут повесить и злодея, а иногда — просто попавшего под горячую руку невиновного.

Какой-нибудь Харви Вайнштейн терпит позор и преследования за свои преступления — а какие-то другие люди за совершенно незначительные проступки или вовсе безвинно.

Проблема эмоциональных кампаний по борьбе со злом — действительным, бесспорным злом — в том, что они как-то оставляют в тени проблему разоблачающей и карающей это зло власти, которая получает (формальные или неформальные) полномочия преследовать злодеев. Кампания «а давайте покараем зло семейного насилия», вызывает двойственные чувства. С одной стороны, таковое зло надо искоренять, кто же спорит. С другой — а кто будет искоренять?

Приведем еще пример из американской жизни. В свое время некие достойные белые мужчины объединились, чтобы защитить белых женщин от насилия и домогательств. Разве это не благородная цель? Вы что, за насильников и домогателей? Вы не разделяете благородного негодования всех честных людей? Возможно, и разделяете — только эта организация называлась Ку-Клукс-Клан.

Сейчас мы наблюдаем эмоциональный разогрев — вот вам ужасные, вопиющие случаи преступлений в семьях, вот вам слезы жертв, вот вам гнусные изверги отцы и мужья (реже матери). Неужели вы настолько гнусный, бессердечный и злонамеренный человек, чтобы не поддержать борьбу с этим злом? Пусть будет стыдно всем, кто не поддерживает наше правое дело!

Все это понятно, но такой же эмоциональный разогрев мы наблюдали и во многих других случаях — например, тот же благородный южный джентльмен мог быть совершенно искренне возмущен тем, что наглые бесчинства черных не обуздываются должным образом, и, согласимся, какие-то действительно возмутительные случаи преступлений он мог предъявить. Люди совершают преступления — белые, черные и какие угодно, это бывает.

Отцы, мужья и матери тоже могут совершать преступления — это бывает. Эти преступления должны пресекаться — это бесспорно. Но другое дело, когда всякий семейный, а, особенно, многодетный человек начинает восприниматься как «новый черный» — заведомо подозрительный тип, который только и ищет изувечить собственных детей, а семья — как некое угрожающее и подозрительное место, из которого детей и женщин надо поскорее спасать.

Да, так бывает, что члены семьи совершают преступления друг против друга. Существует и довольно масштабное «школьное насилие» — преступления, совершаемые в школе, учениками друг против друга, учителями против учеников и наоборот. Мы легко можем найти множество самых жутких примеров. Существует «больничное насилие» — преступления врачей и пациентов друг против друга. Я вам больше скажу — существует «гейское насилие» — преступления, совершаемые в гомосексуальной среде, «феминистское насилие» — преступления, совершаемые в среде убежденных феминисток. Преступления вообще совершаются в любой среде. И все они, разумеется, должны вызывать осуждение общества и законную кару со стороны государства. Совершенно уместно подумать о том, что можно было бы сделать для профилактики преступности — в семьях, в школах и где угодно.

Но что если кто-нибудь развернет кампанию по борьбе с «гейским» или «феминистким» насилием? Правильно, его немедленно обвинят в попытке напасть на соответствующие группы по идеологическим мотивам. Потому что такое, несомненно, благородное дело, как борьба с преступностью, может быть прикрытием для еще какой-то борьбы.

Эмоциональные восклицания «вы что же это, не хотите, чтобы женщины и дети были защищены от ужасающего насилия в семье?» предполагают, что ты либо за насильников, либо за некую группу борцов с насилием. Это ложный выбор — иногда стоит присмотреться к различным влияниям, стоящим за призывами к борьбе.

Существуют влиятельные идеологические движения, для которых традиционная семья как таковая, даже совершенно счастливая и благополучная, является врагом, подлежащим уничтожению, а муж и отец является неприятелем не потому, что он творит какие-то возмутительные насилия, а именно потому, что он хорошо исполняет свою миссию мужа и отца. Заботится о жене и детях, показывает им пример того, как быть верным и ответственным мужчиной, передает детям ценности, которым привержен сам, покупает сыновьям игрушечные машинки, а дочерям — кукол, в общем, являет собой ужасающий пример гетеронормативизма, мужского доминирования, и, если не выражаемой прямо, то подразумеваемой гомофобии, трансфобии, и нестерпимой патриархальности.

В семьях дети воспринимают ценности, не совпадающие с ценностями могущественных идеологов дивного нового мира, а нередко — о ужас! — и религию.

Любая социальная инженерия — попытки переделать общество на новых принципах, которые представляются просвещенным идеологам гораздо более достойными, гуманными и справедливыми, требует решительного ослабления семьи, в которой старые принципы передаются от поколения к поколению, и разрушения авторитета отца, который выступает главным источником независимого от идеологов обучения и воспитания.

Современный либерализм, поэтому, как и любая тоталитарная идеология, враждебен семье не потому, что в ней могут совершаться какие-то преступления, но потому, что сама модель семьи, в которой муж, жена и дети имеют свои традиционные роли, несовместима с его идеалами.

Как еще в 1978 году говорилось в «Манифесте» «Фронта освобождения геев», «Мы должны стремиться к отмене семьи, так, чтобы сексистская, основанная на мужском превосходстве система больше не поддерживалась… Угнетение геев начинается в самой базовой ячейке общества, семье, которая состоит из мужчины во главе, рабыни, роль которой исполняет жена, и их детей, которым они навязывают себя в качестве образца для подражания. Сама форма семьи враждебна гомосексуальности»

Относительно недавно русско-американская гей-активистка Маша Гессен, выступая в эфире австралийского Radio National, сказала: «Ежику понятно, что гомосексуалисты имеют право на создание брачных союзов, однако я так же считаю не менее очевидным и то, что институт брака вообще не должен существовать… Борьбу за право геев вступать в супружеские отношения обычно сопровождает ложь о наших планах относительно института брака как такового уже после того, как мы достигнем цели. Дело в том, что мы лжем, заявляя, что институт брака останется неизменным. Ведь это вранье.

Институт брака ожидают перемены, и он должен измениться. И, повторюсь еще раз, он должен перестать существовать»

Революционеры могли много (и часто справедливо) говорить о бессовестной эксплуатации и злоупотреблениях помещиков и капиталистов — но их главным врагом был как раз социально-ответственный предприниматель, который достойно относился к своим работникам. Потому что он более всего мешал произвести революцию, покончить с предпринимателями как с явлением и устроить дивный новый мир.

Антисемейные революционеры могут высказывать горькие (и, отчасти обоснованные) жалобы на безобразное поведение некоторых отцов и мужей — но их принципиальными врагами являются не семейные насильники, а как раз заботливые отцы семейств, из-за которых традиционная семья продолжает существовать и выпускать мужественных мальчиков и женственных девочек, впитавших, еще на руках у отца и матери, те патриархальные семейные ценности, которые вызывают у революционеров такой ужас.

Разумеется, нам следует решительно бороться с насилием в семье — как и где бы то ни было еще. Но следует учитывать и неизбежные побочные эффекты, и тот фон, на котором эта борьба происходит.

Приведу еще один пример — некоторые политические силы любят привлекать внимание к преступлениям, которые совершают представители определенных этнических групп. Реальны ли эти преступления? Конечно. Нужно ли должным образом преследовать их? Несомненно.

Но за пропагандой этих политических сил стоит не желание бороться с преступностью как таковой — а желание использовать преступность для продвижения определенной программы, которую большинство из нас вряд ли одобрит.

Для некоторых идеологий печатью враждебности и подозрительности отмечены определенные этнические группы — а для некоторых той же печатью отмечены отцы, матери и мужья. Быть семейным человеком — значит находиться под подозрением и подвергаться дискриминации.

Это влиятельная в мире идеология — но она не должна влиять на наше законодательство.

Все сказанное — подчеркну это еще раз — не отменяет того, что в семьях, как и где угодно еще, могут совершаться преступления, их жертвы нуждаются в защите, а преступники должны подвергаться законному преследованию.

Просто при этом надо учитывать все вовлеченные переменные.