«Я не говорю с больными о смерти»

Протоиерей Иоанн Емельянов

Протоиерей Иоанн Емельянов – клирик больничного храма блгв.царевича Димитрия в ГКБ №1 им. Н.И. Пирогова. Окончил медицинское училище, работал фельдшером, был рукоположен в иереи. 24 года служит больничным священником.

Во что верит больной

— Часто бывает, что в больницу к умирающему старичку его дети стараются пригласить священника. Больной может быть далек от Церкви, он просто уступает близким: «Ну пускай придет». Что священник делает в таких случаях?

— Если человек говорит «Пускай придет» – уже полдела сделано. И неважно, старичок это или молодой человек. Когда ты как священник приходишь к нему, то просто полагаешься на волю Божию, и обычно все получается хорошо.

Если человек в сознании – проблем нет, ты задаешь ему все вопросы: верит ли в Бога, крещеный или некрещеный, православный ли, ходит ли в храм, исповедовался ли когда-нибудь, причащался, понимает ли, что это такое, и т.д. Если он отвечает утвердительно, в меру своих сил кается, не упорствует в каких-то тяжелых грехах, то обычно и причащается. Если не крещен – можно его подготовить и покрестить.

А вот когда человек не вполне адекватен, без его родственников вообще невозможно обойтись. Если он в реанимации, где не поговоришь долго и обстоятельно, или у него затрудненная речь, спутанное сознание – все вопросы ты задаешь родственникам, чтобы понять, чем именно ты можешь помочь человеку как священник.

Если человек воцерковленный, недавно ходил в храм, исповедался, причащался, то даже если он со спутанным сознанием и затрудненной речью, мы можем прочитать над ним разрешительную молитву, причастить Святой Кровью, если у него проблемы с глотанием. Для всего этого не важен возраст человека.

Вопрос тут даже не в родственниках, а в том, что человек, даже если он никогда не интересовался духовными вопросами, попадая в тяжелую больничную обстановку, в ситуацию стресса, боли, страха, может быть даже страха смерти – готов на всё.

Предложи ему батюшку – он согласится встретиться с батюшкой. Пригласи Бабу Ягу – он с Бабой Ягой побеседует, экстрасенса – с экстрасенсом.

Предложишь полечиться гомеопатией – будет лечиться гомеопатией, травами – так травами, лишь бы помогло.

Задача священника – понять, насколько человек искренне верит в Бога, во Христа, понимает, что это значит. Не всегда это возможно узнать с первого раза. Абсолютно не всегда.

Я никогда до конца этого не знаю, потому что часто вижу человека в первый и последний раз. Я прекрасно понимаю, что он до меня не ходил 15 лет в храм – и после меня тоже не известно, будет ли. Я даю свой телефон, листочки об исповеди, причастии, дарю Евангелие, предлагаю прийти в наш храм, спрашиваю про храм ближайший к дому, какие там порядки, устраивает ли. Я могу услышать прекрасные ответы, но не могу знать, что будет дальше.

Моя задача именно в том, чтоб эти вопросы поставить и получить ответы. И если мне человек в ясном уме и твердой памяти ответил, что да, он крещен, он верит во Христа, в бессмертие души, верит, что причащается Тела и Крови Христовой – я не имею права у него дальше выпытывать: «А может, ты веришь, потому что боишься и тебе больно?» Конечно, нет, это запрещенный прием. Устраивать ему психологические тесты – абсолютно не наша задача.

— А если это старичок и он уже очень туго соображает, и про веру ему уже трудно что-то объяснить?

— Ну тут уже по пословице: «Старый – что малый». Подходим по тому же принципу, по которому причащаем младенцев. Если у младенца есть верующие мама и папа, они приносят его причащать. Если у старичка есть верующие родственники – его дети или внуки, и они заботятся о нем и свидетельствуют, что он жил церковной жизнью, был верующий, крещеный – то мы можем его причастить.

— А если он был только крещен, а в Церковь и не ходил никогда?

— Это уже серьезный вопрос – про тех, кто находится в спутанном сознании, в деменции, имеет психиатрические нарушения и т.д. Если в своей сознательной жизни человек не жил церковной жизнью, не прибегал к Таинствам, в бессознательном состоянии приобщить его мы не можем.

В такой ситуации – не важно, молодой он, старый, старческая ли это деменция или посттравматический синдром у молодого человека после аварии, – если человек не будет хоть в каком-то сознании, хотя бы чтоб ответить «да» или «нет», мы можем только помолиться, помазать маслом, послужить молебен о здравии.

Если это просто заторможенное мышление, старческая забывчивость и т.п., мы можем хотя бы выяснить настроение этого человека. Если он неагрессивно к вам относится, если готов с вами молиться Богу, крестится, повторяет молитву, не называет какие-то тяжелые грехи, но говорит, что просит у Бога прощение, кается в грехах, хотя их уже точно не может вспомнить, – конечно, можно такого человека поисповедовать, причастить.

Где эта грань? Все решается индивидуально. Иногда достаточно хоть какого-то ответа, отклика – хотя бы «да-нет». Другой разговор, что человек должен не только на все «дакать», но когда-то и сказать «нет». Вы должны убедиться, что он вас понимает.

Говорят ли больные о смерти

Священник Иоанн Емельянов кропит больную в 1-й градской больнице

— А о смерти с вами больные говорят?

— Почти нет. Даже не могу сейчас вспомнить таких разговоров. Сейчас вообще о смерти мало говорят: ее нет ни в общественном пространстве, ни в искусстве, ни в кино – как будто ее нет вовсе. Правда, когда я начинал служение двадцать пять лет назад, я тоже не помню, чтоб со мной кто-то говорил о смерти. У меня и папа умирал, а он был человеком глубокой веры, – о смерти со мной не говорил.

Мне кажется, тут некоторый защитный механизм включается. О смерти, наверное, любят порассуждать вполне здоровые люди, которые не собираются умирать. А когда смерть рядом – о ней особенно не говорят. Я думаю, что и близким умирающего было бы тяжело говорить об этом. Так что, возможно, для умирающих здесь защита с двух сторон – чтобы не травмировать ни себя, ни близких.

Сам я всегда больным говорю не о смерти, а о бессмертии души. О том, что в ее спасении – смысл нашей жизни.

Об этом мы почти всем напоминаем, потому что люди смысл жизни иногда теряют.

— У владыки Антония Сурожского есть известный рассказ о том, как он постепенно своего умирающего знакомого готовил к смерти, разбирая шаг за шагом прожитое, погружаясь на все большую глубину. В современной больнице такое возможно?

— Нет, невозможно. В современной больнице люди или умирают очень быстро, или лечатся очень быстро и выписываются. Современная больница – это высокотехнологичный комплекс, где нужно зарабатывать деньги по фондам обязательного и добровольного медицинского страхования, основной вопрос – это оборачиваемость койки и принесение ею дохода. Поэтому здесь никто подолгу не лежит и не умирает.

Умирают в хосписах или паллиативных отделениях, на попечении разных патронажных служб – там, наверное, можно быть с человеком до конца, как владыка Антоний, держать человека за руку. И наверное, все мы были бы счастливы, если б с нами кто-то так посидел. А если б это был кто-то вроде владыки Антония – вообще радость! Но сама ситуация не больничная. Как больничный священник я про это ничего не могу сказать.

Что священник успевает сделать для больного

— Что же может успеть священник за одно посещение больного?

— Мы видим такую задачу: дать возможность больным встретиться со священником вне церковной обстановки. Это самое главное.

Когда мы приходим к человеку в егобольничную палату – все-таки мы на его территории. В храмах у многих людей есть какой-то барьер. Это факт.

Они заходят, ставят свечки, подают записочки, но к священнику не подходят, даже если нет службы и дежурный священник не занят. Те, кто приходит только на Крещение за водой или на Пасху освятить куличи и яйца, видят в священнике какого-то непонятного человека, который и делает что-то непонятное, священнодействует. Когда же люди приходят на богослужения, то народу обычно много, а священников мало. У священнослужителей нет возможности побеседовать с каждым приходящим хотя бы пять минут. Это минимум! Но даже этого нет.

А в больнице это возможно – и 5, и 15, сколько нужно. Мы не гонимся за объемами, мы как раз больше думаем о том, чтобы поговорить с людьми подольше. Именно такое личное общение может дать плоды, когда люди видят, что священник – не какой-то небожитель или, наоборот, не клоун ряженый, и что с ним возможен глубокий человеческий контакт.

Вообще, наши подходы со временем меняются. Раньше мы старались всех желающих причастить. Теперь мы осознаем свою цель по-другому: не всех причастить, а со всеми желающими поговорить, расположить к исповеди, привести в храм.

Сама жизнь диктует изменения. Раньше, например, мы редко причащали младенцев – больше старались заниматься их родителями. Это было важнее – встретить то большое количество людей, которые в 90-е годы пришли в храм. Теперь мы очень много причащаем младенцев – и в Бакулевском центре, и в Морозовской больнице, и в РДКБ, где служат наши священники.

Неопытность и ошибки  

— А если к старичкам в больнице приходит молодой священник, насколько получается такой контакт?

— Я сам был рукоположен в священника в 23 года (в 22 стал диаконом), и не помню, чтоб были какие-то проблемы. Правда, это были эйфоричные девяностые годы, когда народ валом валил в храмы.

— У больных меньше интереса к священнику, чем тогда?

— Нет, мы этого не ощущаем. Это довольно легко просчитать, надо просто сопоставить две цифры: оборот коек (т.е. сколько прошло народу через больницу – за минусом поликлиник, приемных покоев) и сколько мы посетили больных за год. Это количество не изменилось: мы успеваем посещать 10%-15% от коечного оборота, в лучшие годы и больше.

Посещаем – это не просто обходим, а приходим к тем, кто проявляет интерес. Мы в больнице успеваем пока только ответить на запрос. Вернее, и этого не успеваем, запрос больший, чем мы можем охватить. Мы просим требных сестер записывать на беседу со священником не больше 10-15 желающих за один раз. Можно было бы найти среди лежащих и 20, и 30, и 50. Но все-таки эффективно за один раз посещать не больше 10-15 человек, чтобы на каждого было достаточно времени.

— Если вернуться к вопросу про пожилых людей: у вас так бывало в начале служения, чтоб больной говорил: «Да я тебе в отцы гожусь, ты меньше меня жизни видел, что ты понимаешь»?

— Понятно, что если ты священник – возраст работает на тебя. Если все остальные молодятся, красятся, подтягивают кожу, то я наоборот хочу быстрее состариться и поседеть (облысеть я и так успел). Мне это, конечно, только помогает. Но и когда я был молодым, ничего такого мне никто не высказывал. Я, конечно, понимал, что когда был выбор, многие шли не ко мне, молодому священнику, а к о.Аркадию (ныне епископу Орехово-Зуевскому Пантелеимону), с которым мы вместе служили и который меня на 20 лет старше. Именно потому, что он более умудренный и опытный, более солидно выглядящий. Это естественно и нормально. Но когда я прихожу один в больницу – там выбора нет, кто пришел – тот пришел.

Тут вопрос – как себя сам священник ведет, если он молодой. Если он не лезет с учительством и нотациями, а просто готов выслушать, что ему говорят, и отвечает без всяких менторских советов, и не от себя, а от учения Церкви, от слов Спасителя – то тут абсолютно неважно, сколько ему лет и как он выглядит.

Плохо бывает, когда молодой священник начинает учительствовать и лезть в душу – не для попечения о ней, не для того, чтобы расположить человека к исповеди.

Конечно, на исповеди часто приходится помогать, особенно тем, кто давно не исповедовался, и пожилым людям, которые уже не способны как-то связно говорить. Но это нужно делать не для того, чтоб затронуть их потаенные струны и тем более – не для того, чтобы раскопать какие-то стыдные грехи. Можно просто назвать человеку грехи, перечислив заповеди Спасителя или основные человеческие страсти, спрашивая, было это или не было. Такая помощь не вызывает противления или недовольства.

— А еще какие ошибки может сделать молодой священник, который только пришел в больницу с горячим желанием помогать больным?

— Пастырские ошибки – они везде одинаковы, в больнице или на приходе. Они есть в любом практическом руководстве для пастырей. Но здесь ошибки могут быть связаны еще и с тем, что священник не учитывает специфику места, т.е. больницы.

Нужно понимать, что в лечебном учреждении свой режим, что ты не должен мешать обходу врача, процедурам, не должен портить отношения с персоналом.

Особенно если ты пришел в первой половине дня, а с исповедью и причастием обычно так и получается. Когда ты приходишь в рабочее время – идут операции, делаются назначения, проводят осмотры, – никаких конфликтов быть не должно.

Мне недавно рассказали об одном горячем священнослужителе-миссионере, который ходил по инфекционной больнице, без спросу открывал боксы и говорил: «Одно дело – закон медицинский, другое – закон божественный, меня зараза не берет!».

Прибежал заведующий отделением в маске: «Я по коридору хожу в маске, а вы открываете шлюзы! Сейчас вы со своим божественным законом всех у нас перезаражаете, все поумирают!»

Это, конечно, не просто нарушение – это, по большому счету, профнепригодность священнослужителя. Такого в больницу пускать нельзя.

Таких ошибок может быть много, особенно если священник не подготовлен. Мне в этом смысле было легко: я был фельдшером скорой помощи, работал в госпиталях, перед этим – в реанимации нашей Первой Градской. Мне была понятна структура больницы, иерархия и субординация, я знал, что такое санэпидрежим. Вы можете быть с ним десять раз не согласны, но пока он действует – ему нужно подчиняться.

Как мы сейчас не согласны с тем, что нельзя посещать больных в реанимации, это нужно менять. Но пока это правило действует – просто так заходить в реанимацию нельзя.

Нельзя в больнице устраивать революцию изнутри. Мы находимся здесь не на своей территории.

Мы просто еще одно юридическое лицо на территории больницы, а никак не равноправное с больницей отделение.

Это именно специфические ошибки. Но основные, конечно, – общие пасторские ошибки в общении с больными. Отсутствием сострадания, любви можно оттолкнуть от Бога, от Церкви. Что в храме ты служишь, что в больнице, что в тюрьме – если ты людей не любишь и Богу не молишься, не умеешь с людьми общаться, корысти ради это делаешь и берешь с них деньги, не хочешь их слушать, не располагаешь к ним свое сердце, лезешь в какие-то обстоятельства, о которых тебе не говорят, выспрашиваешь подробности, которые тебе и не нужно знать, особенно если ты молодой священник – то, понятно, это будут твои основные ошибки.

— Бывает ли, что на больничного священника жалуются?

— Бывает и такое. Обычно жалуются, например, когда священник куда-то торопится. В больнице нельзя торопиться. Это вот мой грех, я человек нервный и торопливый – быстро служу, быстро говорю. Но если беседуешь с больными – нужно быть очень аккуратным, чтоб понять, что человек уже закончил. Не всегда, может быть, нужно искусственно продлевать разговор, особенно с психически не очень здоровыми людьми.

Понятно, что в психиатрическом отделении можно 24 часа в сутки говорить, или с неврологическим больным, который зациклился на чем-то и рассказывает одно и то же по кругу. Тут нужно уметь разговор закруглить. Но если вы видите, что человек полностью адекватен и ему нужен контакт – он очень чувствует твою торопливость, если ты его не дослушал, не дал что-то досказать.

А так – у нас тут батюшки все, слава Богу, достойные, поэтому других жалоб не бывало.

Помощники

— Если говорить о помощниках священника в больнице, чему самому главному их нужно научить?

— Принцип здесь один: не навредите. Он основной как в медицине, так и в духовной жизни. Какая задача у помощников? Узнать, кому нужна встреча со священником, помочь, если нужно, в совершении Таинств, а кроме того – помочь больному узнать о храме, в который он может прийти потом. Но в общении с больными нужно не произвести какого-то обратного эффекта. А еще – не навредить нашему общению с медицинским персоналом.

Помощниками могут быть люди, скажем так, сертифицированные Церковью, которые имеют достаточный опыт доброжелательного общения с людьми. Они должны чувствовать людей. Понимать, что человек устал, например. Что он не может тебя больше слушать. Что ему трудно тебе отказать. Надо понимать, что если человек лежит на больничной койке и вы пришли к нему, он вас все равно будет ассоциировать с кем-то близким к врачебной системе. Раз вас пустили в больничную палату – значит, у вас есть договоренность с администрацией. Может быть, я вас сейчас выгоню – а меня из-за этого будут хуже лечить? Надо чувствовать, что могут быть такие опасения.

Нельзя вцепляться больному в горло, как делают некоторые миссионеры: «Ну если вам это не интересно, давайте я вам еще вот про это расскажу. И это вам не интересно? Ну так вот это послушайте!»

Вот это вот «как за полтора часа из атеиста сделать верующего» – в больнице ни в коем случае не допустимо.

— А у вас были случаи, когда приходилось отказываться от каких-то помощников?

— Мы отсеивали некоторых, но не требных сестер, а тех, кого мы еще не взяли на эту капелланскую службу и кто ходит в больницу в качестве сестер, волонтеров по уходу и социальной помощи. Например, нужно внимательно отслеживать людей со слабым психическим здоровьем. И тех, кто начинает заодно с помощью очень примитивно миссионерствовать, говорить: «ну ты покрестись (или причастись) – тебе легче станет».

Естественно, если я скажу, что Причастие – это еще одна таблетка для здоровья, у меня будет сто причастников из ста больных.

Ну может быть, 90% – за минусом мусульман и атеистов. Остальные точно согласятся. Но зачем это нужно?

А вот с теми, кто приходит работать требными сестрами, никаких проблем, слава Богу, не было – они на своем месте.

Единственное, на что жалуются больные и родственники, что не всегда можно оперативно найти священника. Есть ведь вопросы, которые требуют нашей быстрой реакции. Но бывает, что ищут дежурного священника и трубку берет сначала сторож: «А вам чего? Сейчас я вас соединю с требной сестрой». Требная сестра: «Вам чего? Сейчас соединю вас с храмом». В храме берет свечница: «Вам чего?..» Так что мы всем помощникам всегда напоминаем, что хоть вы нас, священников, и жалеете, и это хорошо (иногда звонят психически неадекватные люди), но как только идет вопрос о причастии умирающих – нужно сразу же соединять с нами. Правда, это уже вопрос организации.

Самое важное и самое трудное

Священник храма Троицы Живоначальной в Троицкой слободе (подворья Свято-Троицкой Сергиевой лавры) Сергий Фейзулин с больным в институте им. Склифасовского

— Какие у вас самые яркие воспоминания из вашего служения в больнице? Какие-то особенно запомнившиеся встречи с больными?

— Ярких случаев очень много. Каждый раз ты чувствуешь, что это не ты такой интересный и прекрасный, а просто люди даже в кратком общении понимают, что есть другая жизнь – с Богом. И что она не состоит в поставлении свечек, написании записок, освещении куличей и пасох, а что нужно искать другую жизнь, живого Бога, общинную жизнь. Когда ты успеваешь это рассказать за несколько минут, то человек на глазах преображается – даже просто от мысли, что оказывается можно жить по-другому. Что в Церкви есть главное, что до этого оставалось для него сокрытым.

Много было случаев, когда человек исповедовался и причащался перед самой смертью. Каждый такой случай уникален – когда Господь сподобил человека попасть в больницу, где может срочно прийти священник, и причаститься перед смертью. Ведь это до сих пор не самая распространенная ситуация, скорее – экстраординарная.

Если любой больной, которого ты посещаешь перед самой смертью, сознательно приобщается, кается, пускай даже одним словом, но просит прощения у Бога, и хотя бы Святой Крови причащается – это всегда вызывает благоговейный трепет.

Ведь быть напутствованным перед смертью Святыми Таинами – это то, что для нас является таким желанным, и вряд ли мы этого сподобимся сами, а вот здесь это происходит.

Были больные, которые здесь, в больнице, крестились. И в нашем клире есть диакон, который когда-то попал к нам в больницу на операцию. Он здесь крестился, потом в больничном храме венчался, потом рукополагался. Сейчас служит. Да, мы действительно не знаем, что потом с происходит с людьми, которых мы здесь исповедуем, причащаем. Но есть и такие случаи, когда человек через больницу пришел к священнослужению.

— А что для вас было самым трудным в больнице – тогда, когда вы только начинали служение, и сейчас? Изменилось ли что-то?

— Трудностей у меня особых, слава Богу, не было, так как я с детства в храме и церковную жизнь и христианство изучал не в университетах, а из живого опыта близких, живя в общине о. Владимира Воробьева^[1]. И образование медицинское помогало, и ежедневное общение с о. Аркадием.

Трудность была одна – физическая. Отслужить Литургию рано утром (она у нас всегда рано служится, чтобы успеть до рабочего и учебного времени), потом бежать в больницу часа на два и больше, потом отпевать, потом дежурить по экстренным вызовам – это чисто физически тяжело. И полноценных суточных дежурств у меня по молодости было два-три в неделю (10-12 в месяц).

Да, конечно, все сутки ты не бегаешь по больнице и ночью ты где-то спишь, а не дежуришь на тумбочке, у дежурного врача тяжелее нагрузка. Но все-таки это дежурство привязывает тебя к месту, ты можешь быть вызван в любое время. Когда таких дежурств не 5-7 в месяц, как допускают нормы, а 10-12, то это очень тяжело.

Сегодня появилось большое количество других нагрузок, административных: кто директор школы, кто в приписных больничных храмах служит – один на всю больницу. Я, например, не представляю, как о. Роман в Бакулевском центре один. Там умирающие дети. Я когда летом его заменяю, один раз схожу – и после этого год, наверное, отхожу до следующего лета. А он там четыре раза в неделю. Все-таки служение во взрослой больнице эмоционально тебя не так затрагивает, тут более-менее естественные вещи происходят: старение, болезни, смерти.

Священник храма Троицы Живоначальной в Троицкой слободе (подворья Свято-Троицкой Сергиевой лавры) Сергий Фейзулин с больной в институте им. Склифасовского

Так что, на мой взгляд, проблема с моральным выгоранием легко решается увеличением количества духовенства. Если больничное служение будет один раз в неделю, то его тяжесть сильно уменьшается и на все хватает сил.

— То есть вы выгорания в себе не чувствуете и отношение к больным у вас за все эти годы не изменилось?

— Нет, выгорания никогда не чувствовал. Наоборот – с возрастом я стал к больным относиться более рассудительно и с бóльшим пониманием. Да и на меня как-то лучше реагируют. Я, правда, и по молодости не замечал какого-то негатива в свой адрес. Думаю, что когда я был 20-летним медбратом, то больным было со мной гораздо менее приятно (мне же приходилось проводить какие-то манипуляции), чем когда я стал 23-летним священником.

— Каким бы священникам вы не советовали идти в больницу? Или так нельзя ставить вопрос?

— Если человек стал священником, то хочешь не хочешь – в больницу ходить придется. В чем священник никогда не имеет права отказать – даже при совершении Литургии в храме вплоть до Херувимской – это в посещении умирающего больного. Если ты не идешь, то можешь за это быть извергнут из сана. Другое дело – не просто ходить в больницу, а быть больничным священником.

— А кто для этого, на ваш взгляд, не очень подходит?

— Может быть, излишне эмоциональные люди, которые остро на все реагируют и быстро начнут выгорать. Нужна эмоциональная устойчивость, уравновешенность. Но все-таки если мужчина дошел до рукоположения – вряд ли он какой-нибудь экзальтированный невротик. С другой стороны, если он эмоциональный в том смысле, что всем сопереживает, с широкой душой, – то может, пойти в больницу для него и хорошо.

Препятствием может стать какая-то патологическая брезгливость, мизофобия. В больнице ты не сможешь нести служение, если от вида крови падаешь в обморок. Даже если ты идешь в какое-то «чистенькое» отделение, ты там можешь увидеть очень разное. С другой стороны, я лично знаю одного больничного священника, который был очень брезгливым, но сознательно перебарывал это. И с Божией помощью переборол.

Другой вопрос – нельзя становиться больничным священником по указке сверху. Это как в любом занятии: у тебя должен быть личный интерес к делу.