Фамильный крест

Мой крещальный крестик

Потерявший плачет

Все-таки я начну с того, что я вырос во вполне обычной, советской, атеистической семье. Впрочем, как я впоследствии узнал, все же семья у меня не вполне обычная, но об этом позже. Как и положено советскому ребенку, я был октябренком, потом пионером. Потом Союз затрещал по швам, а вместе с ним и всяческие табу. Подростком меня за компанию повели в храм и окрестили. Правда, никто не удосужился перед этим меня огласить или хотя бы провести элементарное собеседование. Собственно, это и понятно – это были суровые 1990-е, самая их середина.

Я пытался нащупать Источник Света и любви, но ошибочно принимал за Него все что угодно

На меня надели простой оловянный крестик, выдали свидетельство о Крещении – и отпустили с Богом. Дома я крестик снял. Строго говоря, я никогда не был убежденным атеистом, но и верующим тогда не был. Но я всегда был ищущим, я никак не мог окончательно остановиться на какой-то одной теории происхождения мира и человека. Дарвинизм мне всегда казался несусветной глупостью, но и чего-то более правдоподобного я не знал. Одним словом, я сердцем пытался нащупать Источник Света и любви, но в подростковой неразберихе ошибочно принимал за Него все что угодно. Но тем не менее каждый раз понимал, что ошибся в очередной раз. Я был человек-вопрос. И пока этот вопрос не разрешился, я положил крестик куда-то, даже не помню куда.

В один прекрасный день у нас в семье зашел разговор на тему Крещения, и обнаружилось, что крестик исчез. Мы его поискали-поискали всей семьей, но безрезультатно. Прошло несколько лет. Крестик нашелся также внезапно, как и исчез. Мы в очередной раз убирались дома – и вдруг вытянули его из-под сундука, который непременно есть в каждой армянской семье. После этого я повесил его на книжную полку в своей комнате.

Крестик висел на полке, я рос, мои искания толкали меня то вправо, то влево, и я все тыкался, как слепой котенок, в стену. Но часто у меня было ощущение, что за мной наблюдают две разные силы, внимательно оценивая мое поведение. И однажды ночью я почувствовал непреодолимое желание надеть свой крест. Я все еще был неверующим, но крестик надел и уже не снимал. Спустя недолгое время определенные обстоятельства привели меня к вере, и я стал воцерковляться.

На кассовом аппарате висит мой крестик, а продавщица спрашивает, не я ли его потерял

Однако я потерял крест еще раз. Причем совсем недавно, года три-четыре назад. Мы с супругой отправились за покупками, и она захотела купить мне футболку. Дело было летом, и когда я в примерочной снимал майку, случайно зацепил тканью крестик и снял с шеи. Заметил пропажу я только дома. Трудно описать, как я расстроился. Все-таки крещальный крестик! Я тут же сел в машину и поехал в город. Я проехал по всем местам, где мы были, осмотрел каждый сантиметр всех парковок, где мы останавливались. Заглядывал под машины, шел и молился. Но Господь не снял пелену с моего омраченного ума, и я так и не вспомнил про магазин, где примерял футболку.

Прошло две недели, я уже надел новый крестик. И по каким-то делам мы снова оказались в том самом магазине, и – о чудо! На кассовом аппарате висит мой крестик, а продавщица, улыбаясь, спрашивает, не я ли его потерял. С трепетом и благоговением я взял из ее рук свое духовное оружие. И вот несколько месяцев назад я снова добровольно снял свой крещальный крест и уже не ношу его. Но чтобы объяснить свое поведение, я должен рассказать про своего прадеда.

Гены пальцем не заткнешь

Мой прадед Захар Матвеевич с супругой и тещей

Мой прадед, Захар Матвеевич, был купцом. И не просто купцом, а купцом I гильдии (в нее входили самые богатые купцы с капиталом не менее 50 000 рублей). Сначала он жил в Бакинской губернии, потом переехал в Туркестан. Там у него были обширные владения: шелкомотальная фабрика в городе Мары и хлопкоочистительный завод.

У знаменитого Саввы Морозова, как известно, также были хлопковые поля в Туркестане. Видимо, хлопок и стал общим моментом в их делах, поэтому Захар Матвеевич некоторое время вел свой бизнес вместе с Саввой.

Савва Тимофеевич Морозов

Через некоторое время Захар Матвеевич задумал жениться вновь. Росла дочь, ей была нужна мать. И он женился вторично – на «старой деве». Ей было аж 18 лет. Звали ее Гаяне Осиповна, и она была дочерью священника. Так в моем роду появилась иерейская кровь. «Гены пальцем не заткнешь», – думаю я, глядя в зеркало. От этого брака родилось четверо детей. Это было начало ХХ века.

Скоро грянул гром октябрьского переворота. В течение недолгого времени заводы моего прадеда были национализированы. Он было занялся портовым бизнесом в Каспии, но следующий предательский удар пришелся уже от родственника. Зять обманул его и разорил, и эту напасть Захар Матвеевич уже не пережил. Он умер в 1925-м году.

Когда надел впервые, показалось, что с ним на меня легли все чаяния моего рода

От прадеда и прабабки моей бабке, затем – матери, а потом уже и мне перешел по наследству крест, который теперь и висит у меня на шее.

Это немаленький крест – почти 5 сантиметров в высоту и 3 в ширину. На кресте – разноцветные эмалевые вставки и маркировка мастера конца XIX века. На обороте традиционная надпись: «Спаси и сохрани».

Фамильный крест моего рода

«Залог» в хиротонии – в некотором смысле клятва Христу, обещание праведной жизни. Мой семейный крест – «залог» иного вида: это обещание доброй совести моим предкам, обещание победить внутриродовые страсти и грехи в самом себе.

Память предков

Несколько лет тому назад мы всей семьей отдыхали на болгарском побережье Черного моря. Как водится на курортах, вечерами гуляешь близ моря по бульвару или набережной, с удовольствием заглядывая в торговые павильоны. Прохаживаясь вдоль таких торговых рядов, я с некоторой оторопью увидел через стекло, что на витрине продавца стоит настоящий… потир. В белорусских реалиях такое просто невозможно по многим причинам, да и в такой свободной продаже его просто нет. Видимо, поэтому я зашел в магазинчик с некоторой дрожью.

Антикварный магазин

Продавец вполне спокойно мне сообщил, что потир дореволюционной работы и стоит совсем недорого – что-то около 200 условных. Дело было уже в конце отдыха, когда основной отпускной бюджет уже исчерпан, поэтому я лихорадочно начал в уме подсчитывать оставшиеся сбережения, потому что хотел спасти священный сосуд от поругания. Продавец, видя интерес с моей стороны, начал невозмутимо извлекать из прилавка одно за другим: лжицу, копие, Чашу побольше, дискос и т.д. Добил он меня тем, что из каких-то совсем укромных запасов достал тряпицу, развернул – и я просто остолбенел: там был искусной работы дореволюционный протоиерейский крест, украшенный драгоценными камнями. За него он просил какие-то баснословные деньги. Как в полусне, я уже понял, что не смогу спасти даже десятой доли святынь, которые есть у этого человека и которых он, скорее всего, может еще достать очень много. Я попытался ему сказать, что грех торговать такими вещами, что они должны быть в храме или, на худой конец, в музее, а не валяться в приморском магазинчике, где для потехи их может купить кто угодно. На что продавец мне спокойно ответил, что святыни он никак не оскверняет, а все эти вещи созданы для человека. Для меня, неискушенного тогда молодого сельского священника, все это выглядело каким-то безумным сюрреализмом, хотя понятно, что это обычное дело во многих странах.

Посещая полупустые храмы Болгарии в разных местах, я позже сопоставил все эти явления. Народ, который предает свои святыни, пожнет богооставленность. Есть у нас, в Беларуси, да, я думаю, и по всему лицу земли Русской, такие места, где храмы были разрушены, и есть такие, где храмов никогда не было в принципе. И у меня в попечении есть деревни и первого, и второго рода. Я заметил одну интересную вещь: деревня, где было допущено разрушение храма, словно имеет некую печать на себе. В таких местах всегда труднее духовно расшевелить людей, они какие-то инертные и равнодушные, как тот продавец из болгарского антикварного магазинчика.

Нельзя забывать боль своих предков, их добродетель и их грехи

Заповедь «Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, и да долголетен будеши на земли» (Исх. 20, 12) – более широка, чем кажется на первый взгляд. Нельзя чтить отца и матерь – и не чтить дедов и прадедов. Нельзя откреститься от предков – и ожидать себе уважения и доброй памяти.

Нельзя забывать боль своих предков, их добродетель и их грехи. Хотя бы потому, что иногда щекотание их страстей мы ощущаем в самих себе.

Все мы ответственны друг перед другом, особенно перед ближайшими родственниками. Господь многократно нас возвращает в ту ситуацию, из которой мы сбежали, а не разрешили. Возвращает нас к искушению, которого мы не преодолели. И все это происходит до тех пор, пока мы не повзрослеем, не преисполнимся мужества работать Богу, несмотря ни на что, бороться с собственными страстями до пролития крови, вырывать спасение нашей души из уст сластолюбия и неги. И такая брань – самый что ни на есть фамильный крест.