Просто «прот.»

Наш сегодняшний собеседник — персона без преувеличения легендарная. Проведший детские годы в оккупированной нацистами Белоруссии, твердо и непреклонно отстоявший свое право на получение духовного образования несмотря на многочисленные препятствия, энергично и активно принимавший участие в восстановлении храмов в разных концах Москвы, положивший немало сил на возвращение храмов верующим, отец Владимир Диваков и на девятом десятке не снижает жизненного темпа. Участие в патриарших богослужениях, управление Центральным благочинием, настоятельство на одном из самых знаковых и людных приходов центра столицы — для иного священнослужителя и в самом расцвете сил этого было бы предостаточно. А ведь мы не назвали главной, ответственнейшей должности нашего героя: секретарь Святейшего Патриарха по г. Москве. Застать его в кабинете в Чистом переулке не так-то просто!

Но начав разговор с журналистом, отец Владимир уже не прерывает его, невзирая на телефонные звонки, вкрадчивые стуки в дверь и собравшуюся в приемной очередь. Потрясающая память на мельчайшие детали, интереснейшие факты из далекой уже церковной истории, образное мастерство рассказчика сплетают из его монолога причудливую вязь событий и эпох, донести которую до читателя хочется всю целиком, без сокращений. Итак, на пороге 55-летия своей пресвитерской хиротонии протопресвитер Владимир Диваков вспоминает, как солдаты абвера нередко спасали советских мальчишек от эсэсовцев, как отсутствие комсомольского билета чуть не стало “помехой” при поступлении в семинарию и как однажды ему пришлось «форсировать» забор секретного завода, несмотря на лежавший в кармане действительный пропуск.

Секрет долголетия? Никакого секрета!

— Отец Владимир, глядя на вас, и не захочешь — усомнишься в справедливости слов псалмопевца: «Дней лет наших семьдесят лет, аще же в силах — восемьдесят» (Пс. 89,10). Как вам удается в столь солидные годы быть таким энергичным и бодрым?

— Да я и сам не знаю, так что вряд ли смогу поделиться секретом активного долголетия. Живу как жил!.. Конечно, не всегда на все хватает времени. Раньше, кажется, больше его было — времени-то… Разумеется, понимаю, что не в нем дело, а в моих сократившихся возможностях. Знаете, в 25-летнем возрасте у меня сильно заболело сердце, пульс ни с того ни с сего подскочил до 140 ударов в минуту. Старый маститый врач меня посмотрел и утешил: «Не переживайте! Хотя у меня сын умер в 20-летнем возрасте с похожим диагнозом, но вы вполне можете лет до пятидесяти протянуть». Так что мне грех жаловаться!

— А сердце-то не беспокоит?

— Периодически побаливает. Но не так сильно, как тогда, в молодости.

— С каким чувством восприняли возведение в сан протопресвитера?

— С душевным потрясением, которое не прошло и сегодня. До сих пор не очень осознаю себя в этом сане, часто подписываюсь сокращенно «прот» — и все. Особенно после того как вспоминаю маститые фигуры некоторых протопресвитеров — и прежде всего настоятеля патриаршего Богоявленского кафедрального собора в Елохове Николая Колчицкого. Во многом считаю его своим наставником, по крайней мере он навсегда останется для меня образцом служения в протопресвитерском чине. Патриарх Алексий I всегда к нему прислушивался и, создавалось впечатление, даже немного побаивался — во всяком случае, никогда, насколько помню, не перебивал. Во времена моего иподиаконства в Елоховском соборе было довольно узкое Горнее место, а заалтарного обхода еще не существовало. Патриарх Алексий I очень не любил когда без причины проходили по Горнему месту! И вот один нынешний архиерей (ныне состоящий на покое) в то время был иподиаконом у архиепископа Алексия (Коноплева). Он раз прошел по Горнему месту, второй. Отец Николай подозвал его, спросил, откуда он, и благословил передать владыке Алексию, чтобы в следующий раз брал с собой другого иподиакона: «Вам иподиаконствовать в этом соборе возбраняется». И это было приговором…

— Ваше Высокопреподобие, наш обычный читатель не очень осведомлен, чем при нынешней административной структуре Московской городской епархией с управляющими викариатствами архиереями занимается Патриарший секретарь по г. Москве. Какой круг ваших обязанностей, с кем взаимодействуете в первую очередь?

— Моя должность обозначилась весной 2009 года с образованием Управления Московской Патриархии по г. Москве. По смыслу она ближе всего к более привычной должности секретаря Епархиального управления (до того в столице — секретаря Епархиального совета). Собственно, ее я и занимаю вот уже больше четверти века. Мое дело — своевременно доводить до викариев решения Святейшего Патриарха, согласовывать график служения викарных архиереев, информировать их о возникающих конфликтах, нарушениях дисциплины, жалобах и нестроениях на подведомственных им приходах. Как правило, быстрая реакция приносит ожидаемые плоды, и управляющие викариатствами, не дожидаясь, пока вмешается сам Патриарх, предпринимают верные шаги. Если они не приводят к нужному результату, иногда приходится вмешиваться комиссионно.

— Так значит, ужасные комиссии, которых так боятся «на земле», рождаются здесь, в этом кабинете?!

— Нет; но все они по крайней мере предоставляют Святейшему Патриарху отчеты, которые попадают и ко мне. Возникновение епархиальных комиссий было вызвано самой жизнью. Поначалу все проблемы разбирались на заседаниях Епархиального совета. Но с ростом приходов, а главное, с расширением их деятельности к рассмотрению того или иного круга вопросов потребовалось привлекать специалистов. Классическим в этом смысле примером стала Искусствоведческая комиссия, созданная под руководством протоиерея Владимира Силовьева два десятка лет назад первой в Русской Православной Церкви. В нашем городе в массовом порядке реставрировались храмовые здания, и иногда настоятели, полагаясь на местами подводивший их художественный вкус, принимали неверные дизайнерские решения. К примеру, в церкви устанавливались три иконостаса – все в разных стилях. Или в здании, типичном для архитектуры XIX столетия, вдруг возникала роспись и иконостасы XVI – XVII веков. Смотрелось это как на корове седло — абсолютно чужеродно, безо всякого единства восприятия. Благодаря Искусствоведческой комиссии этот процесс удалось привести в норму, эксперты-реставраторы получили полновесный голос при реализации восстановительных работ.

Похожий опыт наработали и другие епархиальные комиссии — например, дисциплинарная. Для кого-то наши комиссии, возможно, «страшные», но, думаю, ничего ужасного в их деятельности нет. Наоборот, при правильном ведении дел на приходе они помогают настоятелям в оперативном решении проблем.

— Опишите, пожалуйста, свой обычный день. Каким задачам удается в ходе него уделить время?

— Полвосьмого утра, за два с половиной часа до начала рабочего дня в Патриархии, я, как правило, уже в своем кабинете. Разбираюсь с документами, привожу в порядок бумаги, составляю рапорты Святейшему Патриарху. Потом, когда начнется поток посетителей, сделать это уже не удастся. Участвую в заседаниях Епархиального совета или комиссий, иногда — в патриарших и архиерейских богослужениях, в приходских собраниях Центрального благочиния. Бывает, ситуация на моем приходе требует срочной реакции — выезжаю туда, равно когда такая ситуация случается в каком либо приходе. В своем приходе обычно служу по субботам, воскресеньям и праздникам, редко по будням!

— И там без вас целую неделю — справляются?

— Конечно, ведь кроме меня там еще три священника (правда, один из них совмещает служение на двух приходах).

Отказал Стаднюку, но составил протекцию Шишигину

— Вы родились в семье военнослужащего незадолго до войны. Папу помните?

— Смутно, в основном только лицо. С самого Дня Победы в 1945 году и потом несколько месяцев, пока возвращались домой фронтовики, все вглядывался в их лица с балкона, ждал — может, отец идет… В звании лейтенанта он служил комендантом на оборонном предприятии на Шоссе Энтузиастов и был призван в действующую армию в первые дни войны, а погиб в 1941-м в Вяземском котле.

Меня же мама незадолго до нападения немцев отправила к бабушке в Белоруссию: мама ждала появления на свет моего младшего брата (ныне митрофорный протоиерей Михаил Диваков — ключарь Воскресенского кафедрального собора Берлинско-Германской епархии — Прим. авт.) За годы оккупации много довелось пережить: и под обстрелом побывал, и к партизанам ходил, и из горящей избы в последний момент выскочил.

Жили в основном в землянках: деревенские дома немцы заняли. К утру промерзаешь до костей — смотришь, если немцев в доме нет, шасть на печку — и греться. И так я однажды пригрелся, что задремал. Просыпаюсь — что такое? Вокруг жар! Не понимаю, в чем дело, и по привычке через окно на улицу. А вокруг уже люди собрались, плачут-причитают: перед отступлением немцы дома подожгли, всюду пламя и наш дом горит! А у меня свое расстройство: дубленку на печке оставил — обидно, сил нет! Успел нырнуть за ней, схватил — и обратно. Тут крыша и сложилась…

Поначалу немецкие солдаты относились к гражданскому населению подчеркнуто нейтрально — такая была директива: считалось, просвещенная Германия освобождает русских от большевистского ига. В землянках было не только холодно, но и голодно, и мы, мальчишки, нередко клянчили у солдат продукты. Немец-кашевар иной раз деланно отвернется — даст нам буханку утянуть, другой раз демонстративно запустит в нас буханкой или банкой консервов, как бы отпугивая, но так, чтобы поближе к нам прилетела. Мы это ценили. И не понимали, отчего тех же самых солдат, когда приезжали эсэсовцы (в деревне их называли «черные»), будто подменяли: могли очередь вверх дать, и даже больным пинком отогнать.

Много позднее я сообразил: они же нас так защищали — ну и себя не забывали, потому как если бы каратели увидели, как солдаты абвера миндальничают с оккупированным населением, не поздоровилось бы ни тем, ни другим. Потом нам, кстати, рассказали, что в двух десятках километров от того места располагался детский концлагерь.

— Как в вас, обычном советском пареньке, укоренилась и укреплялась вера в Бога?

— На оккупированной территории немцы открывали православные храмы. Бабушка и родная тетя водили меня в церковь. Там, в Белоруссии, сквозь Царские врата я пытался подсмотреть, что делается в алтаре – так было интересно.

По возвращении в Москву с мамой стал посещать богослужения в храме свв. первоверховных апостолов Петра и Павла в Лефортове, и там со сверстниками – 7-8-летними ребятишками – приходилось часто пономарить. Стихаря было всего три – надевали их по очереди, поэтому всю науку схватывали на ходу – не дай Бог ошибешься, в следующий раз не дадут стихаря!

Практика, приобретенная там, мне потом очень пригодилась. Однажды, сам того не зная, составил протекцию будущему келейнику Патриарха Пимена! Был на приходе мальчуган Володя Шишигин. Я к настоятелю: «Отец Димитрий, возьмите Володю!» «Куда, вас и так вон сколько! Ну, ладно, возьму, только сами его учите». Вот так и выучили – Володя со временем стал архимандритом Дионисием (+2017), благочинным церквей Богоявленского округа…

— Как созрело решение поступать в семинарию?

— Маме тяжело было тянуть двоих ребят, поэтому после седьмого класса я пошел работать на завод, а параллельно учился на вечернем отделении в техникуме. После третьего курса экзамены не сдавал: по нелепой случайности сломал руку, и сессию мне перенесли на осень. Хожу весь расстроенный, а один из священников причта лефортовского храма и говорит: «Зачем тебе нужен этот техникум?! Закончишь его, вынужден будешь отработать по специальности — неизвестно еще, примут ли потом в семинарию, сейчас туда с техническим образованием не особо-то берут». Еще один молодой клирик, священник Матфей, узнав, что я в семинарию собрался, предложил рекомендацию написать. Да не надо, говорю, мне настоятель уже обещал дать… Вот так и получилось, что отказался от рекомендации будущего протопресвитера Матфея Стаднюка!

Поехав сдавать документы в семинарию и увидев лаврских священнослужителей, почувствовал себя недостойным. Документы не сдал и привез обратно. Мама вздохнула и отправилась со мной на следующий день к духовнику Лавры архимандриту Тихону (Агрикову). Тот, выслушав её, взял меня за ручку, привел в канцелярию, помог составить прошение, которое сам сдал и сказал: «Теперь жди, пока вызовут».

И вот вызвали… Тогда в семинарии только назначили нового инспектора –архимандрита Леонида (Полякова), будущего митрополита Рижского и Латвийского, который и стал со мной беседовать. «Родной мой, а с какого времени Вы в комсомоле?» — «Я не в комсомоле». — «Как?! Вас сочли недостойным для комсомола?! А зачем вы здесь?!!» «Учиться». «А чем вам плох комсомол, скажите? Кто поднимает стройки Севера? Кто целину осваивает? Комсомол!» «Да мне много раз предлагали — я отказывался, ведь комсомольцы не верят в Бога…» «А вы в Бога верите? Библию читали?» Ответил, что учил дома под руководством мамы Закон Божий. Он спросил что-то из Ветхого и Нового Завета и говорит: «Так, дорогой, должен вас разочаровать: вы в первый класс не годитесь». Я был просто подавлен: «Что, и документы забирать?..» «Ну… погодите пока».

Ушел убитый. После сдачи экзаменов выяснилось, что в первый класс меня действительно не взяли — зачислили сразу во второй. А те конкуренты, у которых по комсомольской линии все было в порядке, по конкурсу не прошли.

— На заводе без приключений отпустили?

— Не совсем. Вмешался… комсомол.

— После состоявшегося в семинарии собеседования с инспектором поверить в подобное нелегко…

— Дело в том, что в цехе я считался заместителем комсорга…

— ???

— Комсорг была в декретном отпуске, а я как профорг вел все ее дела, которые заключались в своевременном сборе комсомольских взносов. Когда у начальника цеха я брал отгул на церковные праздники, разговор проходил примерно в таком ключе: «Бабки сегодня куличи идут освящать, а ты-то куда?» «Я тоже». «Ага, знаю я твое «тоже» – дело молодое. Ну ладно, давай, подпишу». Но когда подошел к нему с заявлением об увольнении, уперся: «Не отпущу. В семинарию — через мой труп!» А обходной лист у меня на руках: перед отпуском, пока к вступительным экзаменам готовился, почти все подписи собрал. Что же делать, думаю?! Решил пойти прямо к директору.

Рано утром, пока секретарь в приемной чем-то отвлеклась, прошмыгнул к директору. Тот удивился: «Почему с заявлением об увольнении ко мне?! Это же начальник цеха подписывает». «Понимаете, тут особый случай: не хочу, чтобы Вы из-за меня пострадали», – и справку ему протягиваю, что я являюсь студентом второго класса семинарии. У того глаза на лоб: «Что с вами? Вы в своем уме???» «Абсолютно», – и показываю примечание в справке со ссылкой на Указ Президиума Верховного Совета СССР, согласно которому предприятия и учреждения обязаны отпускать зачисленных семинаристов. «Хм, — говорит. — Отпускать я обязан, но тут не сказано — как именно!» «Наверное, как в армию». Он помолчал, подумал — и подписал заявление размашистым росчерком.

Мгновенно оббежал недостававшие в обходном листе пункты, а на проходной охрана тормозит: «Ваша фамилия Диваков? Только что звонили из управления — с территории вас выпускать не велено! Будет общезаводское собрание».

Предприятие оборонное: на вышках часовые, поверх колючая проволока. Пришлось проявить смекалку, чтобы вырваться из предприятия, минуя проходную… И сразу – в отдел кадров, который находился с внешней стороны за проходной: «Оформите мне расчет». «А где талончик, что вы пропуск сдали?!» Я аж похолодел: «Может, вы сами сдадите, у вас вон и окошко там есть…» «Вот ведь лень сходить!» — и все десять минут, пока там меня под легкое ворчание оформляли, стоял ни жив ни мертв. Обошлось — только меня там и видели!

— Тем дело и закончилось?

— Наутро домой ко мне заявилась делегация из цеха. Что, говорят, на заводе было! Приехала райкомовская депутация, начальник цеха созвал собрание. Стали меня искать — безуспешно! Ладно, разобрали личное дело в мое отсутствие. Где комсорг цеха? В декрете. Кто зам? Диваков. Он же не комсомолец?! Комсоргу и парторгу завода – по выговору. А начальнику цеха – с занесением. Поскольку он не придумал ничего лучше рассказать, как отпускал меня по церковным праздникам, да еще прибавил: думал-де, Диваков отшучивается. И вот после всего этого трудовой коллектив решил использовать последний шанс: через сослуживцев пообещали мне повышение по службе. Конечно, никто из гостей-визитеров не верил, что меня этим можно соблазнить: «Ты нам только Лавру покажи, и мы в расчете». На том и порешили…

Пять приходов — и вся Москва

— Годы вашей учебы в семинарии и академии пришлись на переломный момент в истории страны, общества, Церкви. Чем они вам запомнились?

— Хрущевские гонения ознаменовались серией закрытий храмов и монастырей. Каждодневная очередная новость из этой серии воспринималась очень тяжело — тем более профессора и преподаватели старались отмалчиваться. Закончив семинарию, я подал прошение о рукоположении во диаконы. Выхожу из канцелярии — на улице сидит старший помощник инспектора игумен Павел (Петров) с газетой, изучает решения XXII партийного съезда: «Видал, к 1975 году с Церковью будет покончено?! Я-то трактористом могу, а ты куда?» «А я прошение во диаконы подал…» «Ты что, дурак? Иди немедленно забирай!» Я сказал что не буду забирать. На что он мне: «Вспомнишь еще меня, пожалеешь!» Действительно, я его не раз вспоминал и жалел: он сложил с себя священный сан и ушел из Церкви, нераскаянным скончался…

— Какие профессора вспоминаются вам сейчас?

— Хороших преподавателей было много. Нашим классным наставником был молодой священник Константин (Нечаев) – будущий митрополит Питирим (+2003). Иван Никитич Шабатин (+ 1972) по кафедре истории Русской Церкви, профессор догматического богословия Василий Дмитриевич Сарычев (+1980), доктор богословия Михаил Агафангелович Старокадомский (+1973), профессора Николай Михайлович Лебедев (+1967), Владимир Иванович Талызин (+ 1967), Алексей Иванович Георгиевский (+1984) и протоиерей Иоанн Козлов (+1971) которые сполна познали жизненные тяготы, пройдя через тяжелейшие испытания, потому проявляли к нам известную снисходительность. Мы не всегда учитывали это, воспринимая их поблажки как должное. Очень интересно было слушать лекции Константина Михайловича Комарова (+2010) и особенно только начинавшего тогда преподавать Константина Ефимовича Скурата. Окончание урока у заведующего Церковно-археологическим кабинетом протоиерея Алексия Остапова (+1975) неизменно воспринималось не с облегчением, а с сожалением и с досадой. Интерес к церковной истории очень помог мне при написании кандидатской работы, когда мне определили тему, связанную с периодом Московской кафедры от святителя Иннокентия до митрополита Сергия (Ляпидевского; + 1898) и далее с годами занятия ее священномучеником Владимиром (Богоявленским). Изучая ее, я старался посмотреть, что осталось от того или иного московского храма, обязательно выехать на место его исторического расположения. Так со временем сложился каталог московских церквей, который я впоследствии еще долго выправлял и редактировал, совершенно не надеясь найти ему практическое применение. Даже в своей кандидатской работе удалось использовать его лишь частично. Так, мой научный руководитель заметил, что следовало бы текст чина великого освящения Храма Христа Спасителя вынести в приложение: собора давно уже нет, и не нужно на этом делать акцент. Зато, когда в 2000 году готовилось освящение воссозданного Храма Христа Спасителя, мне удалось из моей кандидатской работы почерпнуть много ценнейших сведений.

— Как собранные вами данные помогли в период массового возвращения храмов Церкви?

— Патриарший секретарь протопресвитер Матфей Стаднюк хорошо помнил меня по лефортовскому приходу и часто привлекал к работе, когда надо было уточнить тот или иной момент в истории храмов. Вспоминается случай, когда я, зайдя к отцу Матфею, застал у него крупного чиновника (впоследствии выяснилось — председателя Пресненского райисполкома), прибывшего согласовать проект расширения заводского цеха по улице Павлика Морозова. «Подождите-подождите, – недоуменно замечаю, – так ведь там храм Николы на Трех горах!» «Ну, был когда-то храм, а теперь-то одни остатки! Зачем они вам?» — наседает чиновник. «Как это «был»?! Там уже есть община, которая собирается добиваться здания Церкви и воссоздания храма!»

— Это так совпало?

— Нет. Если честно, пошел на блеф: общины на тот момент еще не было. Но, услышав эти слова, хозяин кабинета решил подыграть и кивнул на меня: «Это мой начальник, не могу ему не подчиниться!» Председатель исполкома встает из кресла разъяренный: «Ладно, без вас сделаем что нам надо». И сделали бы, если бы мы вовремя не подсуетились и, создав общину (уже настоящую), не добились бы возвращения храма Церкви. Теперь это храм свт. Николая на Трех горах.

Церковных округов и управляющих ими благочинных в тогдашней Москве было всего три. Кроме меня, послушание благочинных несли протоиереи Василий Свиденюк и Анатолий Новиков – оба преклонных лет, часто просившие меня вместо них присутствовать на учредительных собраниях вновь открывающихся приходов. Сейчас многим трудно представить, какие ожесточенные баталии разыгрывались там. На иной храм претендовали по три-четыре «двадцатки»! Многие из входивших туда «активистов» отчего-то искренне считали, что на церковных делах можно быстро обогатиться, что деньги здесь гребут лопатой. Одно собрание затянулось на пять с половиной часов — с постоянным криком, с тремя сотнями участников, куда попали в том числе и представители так называемой суздальской полусектантской «оппозиции». В один момент настоятель (он, кстати, до сих пор возглавляет приход) потерял самообладание и сказал мне, что я неправильно веду собрание, пригрозив при этом, что я отвечу по всей строгости.

— Даже так?

— Мы с ним давно примирились, дело прошлое. Я-то ответственности не испугался и твердо настоял, чтобы для подписания протокола избрать восемь человек, хотя достаточно было пятерых. Но в дальнейшем, когда дело дошло до рассмотрения оспаривавшего правомочность собрания судебного иска, трое отказались его подписать, а протокол с пятью подписями сохранил стопроцентную легитимность. Так что наша правота осталась непоколебима.

Или вот собрание в Капотне. Тоже около трех сотен человек, и все хотят в «двадцатку». Рядом — представитель Уполномоченного по делам религии. Спасибо хоть, не продвигает своих людей в актив, но вкрадчиво спрашивает: что будем делать?! У меня даже голос пропал. Взял микрофон и обратился: «Братья и сестры, приятно видеть такой энтузиазм. Постараемся принять всех желающих. Но для восстановления руинированного храма необходимы материальные средства. В первую очередь удовлетворим заявки тех, кто обязуется внести свои средства на восстановление лежащего в руинах храма или лично привлечь спонсоров». Смотрю — как-то тихо, но очень быстро количество людей стало убывать. Подали заявления только… 17 человек. Пришлось задействовать весь свой ораторский дар и силу убеждения, чтобы уговорить еще хотя бы троих и набрать полновесный актив!

Теперь, бывая на московских приходах, вспоминаю те давние перипетии с улыбкой. Так или иначе, факт налицо: ни одного провала мы тогда в столице не допустили, ни одного храма ни раскольникам, ни сектантам не отдали.

— Ваше священническое служение протекало на пяти приходах Первопрестольного града. Каждый по-своему интересен и знаменит. Наверняка о каждом есть что вспомнить…

— Конечно. На первом моем приходе — в Лефортове — так и служил бы вечно. В храм святителя Николая в Хамовниках меня «выпросили» за моей спиной. Там было замечательно, но много приходилось заниматься хозяйственными проблемами: воссоздавать росписи, заменять ветхую электропроводку. Доставали стройматериалы (в основном, конечно, неофициально – иначе бы приходу никто ничего не дал бы и не продал), заменили и позолотили купола, вернули на историческое место ограду, воссоздали иконы в нишах четверика. Только закончили — вмешался, хотя и косвенно, комсомол.

— Признаться, я ожидал услышать нечто подобное.

— По Комсомольскому проспекту вздумалось проехать первому секретарю горкома партии Виктору Гришину. Рассказывали, он пришел в бешенство: «Комсомольский проспект начинается с церкви?! Иконы навешали — чтобы комсомольцы молились??! Идеологическая диверсия!! Выявить виновного!!!»

Виновного нашли, и быстро. Патриарх Пимен доверительно сказал мне: «Не все в нашей власти. Мы иногда можем настоять, но они больно отомстят в чем-то другом». И перевели меня в храм Пимена Великого в Новых Воротниках.

На этом приходе встретили настороженно-холодно. Староста вместе с настоятелем даже просили протопресвитера Матфея Стаднюка, чтобы тот походатайствовал перед Патриархом о перемене его решения. Но отец Матфей дипломатически предложил подождать хотя бы пару-тройку месяцев — неудобно, все же Патриарший Указ о моем переводе только вступил в силу. А когда через три месяца настоятель и староста пришли в Патриархию приглашать Святейшего Патриарха на богослужение в престольный праздник, отец Матфей решил напомнить о своем обещании. Староста сразу на колени: «Отдам двоих и букет цветов в придачу, только не забирайте настоятеля и отца Владимира!!!» И потом неоднократно отец Матфей припоминал ей своё обещание, на что она неизменно обижалась.

Проведенное на этом приходе время — одно из счастливейших в моей жизни. Там тоже, пусть и не сразу, удалось обновить купола, заменить электропроводку, заменить расположенные за алтарем засыпные дома из шлака на кирпичные и переставить ограду на историческое место. Но тут меня неожиданно и помимо моей воли перевели на Пятницкое кладбище…

— Как же староста допустила?!

— Она была в отпуске в Таллине. Когда там по телефону узнала о происшедшем, стала так голосить не своим голосом, что окружавшие люди принялись сочувственно успокаивать: «Ну что вы, все рано или поздно покидают этот мир…» В Троицком храме на Пятницком кладбище тоже было много работы. Зимним утром прихожу служить, отворяю дверь — и упираюсь в черную пелену: хоть глаз коли! Пробегаю через нее, врываюсь в алтарь и настежь раскрываю окно, чтобы вдохнуть чистый воздух. В чем дело?! Топили, объясняют мне, углем — а дров нет, вы же ведь не хотите замерзнуть?! Много сил ушло, чтобы заставить установить котел и батареи и сделать нормальное отопление… Три года спустя, в 1990 году, меня перевели в церковь «Большое Вознесение». Вошел в храм — глаза разбегаются: с чего начать?! Посреди глубокий котлован, убежище под 80-тонной конструкцией для искусственных молний, некогда висящей в центре храма — «наследие» лаборатории высоковольтного газового разряда. Все интерьеры обезображены донельзя: было пять алтарей, ни в одном из них нельзя было устроить Алтарь, хотя бы временный!.. Сегодня, в день, когда мы с вами беседуем, должна состояться приемка восстановления живописи храма. Конечно реставрационные работы, в основном завершены, но многие отделочные работы по интерьеру храма приход будет и далее продолжать за счет пожертвований прихожан.

— Совершенно, на первый взгляд, неожиданно Церковь опять оказалась в непростых условиях. Каким отеческим советом вы бы поделились с молодыми настоятелями, организующими приходскую жизнь в недавно созданных общинах?

— Периоды благоденствия в нашей истории никогда не были продолжительными. Какую эпоху ни возьми — гонения или гнет всегда присутствовали, пусть и в разных формах. Поэтому никогда не стоит откладывать на завтра то, что можно сделать сейчас. Когда после войны агрессия безбожной власти на Церковь ослабла, настоятели на многих приходах не спешили заниматься реконструкцией или капремонтом: страна в руинах, потом успеется! И вот этого «потом» в результате пришлось ждать еще несколько десятилетий. Себе я напоминаю, что мне времени отпущено очень мало и нужно торопиться чтобы еще что-то сделать.

Фото Владимира Ходакова