Встреча. Юродство

Прот. Андрей Ткачев: Братья и сестры, здравствуйте! Сегодня мы выбрали темой нашей встречи юродство как явление церковной жизни, как некую неизбежность проявления святости в определенных условиях, как вызов для каждого человека. Потому что иногда и нам приходится быть безумными в веке сем, чтобы быть мудрыми. Ну, об этом всем дерзнем поговорить в нашей аудитории. Здравствуйте, друзья!

Юродство — славянское слово, означающее безумие. То есть юродивый — безумец, сумасшедший, но с добавкой — ради Христа. Сумасшедший ради Христа, безумный ради Христа. Но безумный — он и есть безумный, он ведет себя так, как не принято, он пугает окружающих нарушением общественных норм, его сторонятся, над ним смеются. И вот кто-то впервые избрал для себя это как святость, как некую одежду святости, как модель поведения.

Юродство возникло на востоке, там, где человеку легче быть бездомным. Юродствовать же легче в Сочи, например, чем в Архангельске. В Сочи можно поспать под забором, и если у соседа через забор свисает с дерева какой-нибудь инжир, то его можно, не украв, сорвать и съесть, а дальше ходи и юродствуй.

Другое дело — юродствовать в Магадане, да в той же Москве или в Петербурге, как блаженная Ксения. Походи-ка ты без ночлега по сырым промозглым улицам Петербурга в октябре или марте, не говоря уже о феврале.

То есть каким-то образом с этих теплых югов, где был юродивый Симеон, и Андрей Цареградский, и другие, оно перебралось на север, в Московское царство, на Русь, и каждый город разбогател своими блаженными. В Ростове их было очень много, в Москве, в Новгороде, в Устюге Великом и в других местах. Ближайшие к нам — это блаженная Ксения Петербургская, Московский Христа ради юродивый Василий Блаженный.

Эти блаженные люди, которые смеялись над миром и плевали на все, на что обычно человек не плюет, и не только на грех, но и на все приличия — на опрятность и аккуратность, на социальную значимость, на сытость и довольство, на создание семьи и воспитание детей достойными членами общества — на такие хорошие вещи, которые грех осуждать и нужно хвалить и воспитывать, они на это плевали.

Они в прах разрушали все это у себя, в своей личной жизни, жертвовали всем этим, они, по сути, плевали на все то, что дорого простому человеку. Но в тайне своего сердца они оплакивали мир и приносили Богу огненную молитву за весь город, в котором жили, за всех людей, с которыми встречались.

Это выше мученичества, это вообще выше всего. То есть, если мы поставим человека, которого порвали на ремни за Христа, например Георгия Великомученика или Катерину, и рядом с ним будет юродивый, к примеру, Василий Блаженный, он будет даже выше. Это великая тайна церковной жизни, и это великие наши помощники, потому что мы живем в безумном мире.

Знаете, как говорится про блаженную Ксению? «Безумием мнимым безумие мира обличила». То есть мы живем в безумном мире, и нам в нем хорошо. И вдруг появляется какой-то сумасшедший, который показывает, что это он нормальный, а мы сумасшедшие.

Сколько бы ни было миллионов нас, добропорядочных граждан, это с нами не все в порядке, а вот он — нормальный человек, и его безумие мнимое, а мы — безумцы настоящие. Вот под эту великую тяжесть мы и подложим сегодня небольшой рычаг, чтобы поднять ее, то есть попробуем поговорить об этом.

Вопрос: Добрый день. Меня зовут Алина, город Москва. Я прихожанка храма святого благоверного князя Игоря Черниговского, что в Переделкино. У меня такой вопрос. Само явление юродства — это очень редкое и уникальное явление для нашей Церкви. С чем же связано его возникновение? Не с духовным ли состоянием общества? И почему юродивые появляются в определенное время?

Прот. Андрей Ткачев: Спасибо, Алина. Это вопрос в точку. Смотрите, у нас наибольшее количество юродивых, по крайней мере, московских, пришлось на время, когда сформировался образ московского благочестия, когда было много храмов, когда церковный обряд был равен по значимости Евангелию, когда люди выражали свою любовь к Богу главным образом через богослужение, но внутри они особо не менялись.

Люди прекрасно знали обрядовую сторону службы, хорошо разбирались в богослужении, в праздниках, то есть быт был пропитан церковностью, но при этом оставалось и лихоимство, и пьянство, и домашняя жестокость, и разврат. То есть нутро было темным, а одежды сверху светлыми.

И вот против этого, по крайней мере, в Москве, восставали московские юродивые. Максим Блаженный так и говорил: «Божница домашня, а совесть продажна». Он ходил по базару, что-то бормотал, и каждый это слышал и думал — не про меня ли? Или он говорил: «По бороде Авраам, а по делам — хам».

То есть целью юродивых было — добраться, залезть в нутро человеческое и сказать: «Слушай, ты все вроде знаешь…» Как фарисей, который хвалился внешними делами и говорил: «Десятину отдаю, посты соблюдаю два раза в неделю». То есть он делал какие-то внешние дела и вменял это себе в праведность. Он считал, что теперь уже и Бог обязан смотреть на него как на цацу.

Русский человек тоже так считал в то время: «Это делаю, то делаю, Бога знаю, молитвы читаю, в храм хожу, десятину даю. Что еще нужно? Я святой человек». И когда таких большинство, то на арену Богом выводятся юродивые, как козырная карта выходит колоды: «А ну-ка, скажи-ка им всем».

И юродивые начинают колупать людей изнутри, говоря: «Да ты гнилой, черный, темный весь. Ты что, думаешь, что ты снаружи светлый? Да у тебя тьма кругом». То есть они, по сути, обличали, сокрушали идолов. Да, это возникновение можно заметить. Кстати, оно было замечено и церковными историками.

Блаженная же Ксения, которая жила в Петербурге в XVIIIвеке, это совсем другая история, поскольку юродство — это такой русский тип святости, а Петербург совсем не русский город, выстроенный под линейку, по западным образцам, да и названный, собственно, на западный манер — Санкт-Петербург.

И вдруг там засияла русская святость. Это город, действительно вышедший из головы, очень умный город. Гнездилище академий, кунсткамер, разных инженерных задумок Петра, и вдруг там появляется безумная уличная бродяжка. Возникает своего рода вызов времени, потому что время напирает на ум и технику, а святость говорит о каких-то вечных вещах, которые всегда обличают безумие мира.

О ней, блаженной Ксении, так и говорится: «Безумием мнимым безумие мира обличила». В то время торжества ханжества и лицемерия, вполне прекрасного внешнего богопочитания, про всех можно было сказать: «Ах, как они прекрасны в своем христианстве! Любо-дорого глядеть.

А то, что втайне они гордецы, блудники и неистовые развратники — так ничего страшного, это все ночью, это невидимо, днем же они прекрасны. Они так хороши в умении креститься, они просто чудесны. У меня сердце плачет, глядя на этих великих христиан».

И тут появляются какие-то юродивые, которые говорят: «Да ты… Пошел отсюда», — и начинают юродствовать. Конечно, их бьют за это, выгоняют, потому что они скоморошат, и скоморошат в открытую и нагло, то есть творят непотребство. Например, они забегают в женскую баню, как описывали про одного цареградского юродивого. То есть они буквально хулиганят ради Христа

Вопрос: Смысл их хулиганства — он тоже не до всех доходит, ведь люди их гоняют.

Прот. Андрей Ткачев: Конечно, не до всех. Люди думают, что перед ними просто очередной сумасшедший. Их очень легко лечили — сажали на цепь. На цепи при церкви сидел Андрей Цареградский. В церкви святой Анастасии в Константинополе таких, как он, якобы больных или настоящих больных, тоже сажали на цепь, читали над ними Псалтирь — таким образом их лечили.

Так лечили и у нас, в Москве. В Преображенской больнице лечебные процедуры — это окунание в холодную ванну, клизма, слабительные, рвотные порошки, приставление пиявок к заднему проходу и к вискам.

Больные боялись лечения больше, чем всего остального. Они готовы были пойти на каторгу, лишь бы санитары их не лечили. Но их лечили, потом кормили через раструб. Раздвигали им челюсти, вставляли в горло раструб и вливали манную кашу. Так лечили и залечили до смерти Гоголя.

В это время в Преображенской больнице на цепи сидел Иван Яковлевич Корейша — самый известный московский юродивый XIXвека. Он безвылазно прожил в больнице 47 или 48 лет. Его тоже сажали на цепь, которую прибивали к стенке, и лечили пиявками и клизмами.

Вопрос: Можно я задам последний вопрос?

Прот. Андрей Ткачев: Да.

Вопрос: Относительно нашего времени. Есть ли сейчас юродивые? Может быть, Вы с кем-то из них встречались? Наверное, опыт встречи с юродивым достаточно страшный для человека.

Прот. Андрей Ткачев: Да, страшный.

Вопрос: По-видимому, это то же, что встретиться с самим собой, с тем, что у тебя внутри. Вот в наше время есть ли такие люди? Может быть, Вы слышали о них от кого-то?

Прот. Андрей Ткачев: Да, они есть. Но у них на груди не висит бейджик, что они сумасшедшие, и поэтому всегда есть риск перепутать, когда ты думаешь, что перед тобой святой, а это просто сумасшедший, или когда перед тобой настоящий святой, а ты принимаешь его за сумасшедшего. В общем, такое бывает.

Настоящих юродивых тоже путали. Например, Игнатий Брянчанинов, уж на что прозорливый, святой, мудрый человек, а того же Ивана Яковлевича Корейшу считал одержимым и в прелести. На самом деле, он ошибался. Так что ошибиться можно.

А встреча с юродивым — это встреча с неожиданным ликом Бога. Бог неожиданно является, а мы готовы встречать Его в том образе, который мы себе представляем, в другом же образе встречать Его не готовы. Это, конечно, страшно. Но меня вот еще что интересует.

Знакома ли вам жизненная ситуация, когда вас считают дурачками, странными, какими-то не от мира сего? Не чувствовали ли вы сами себя немножко дураками в этом зализанном, целлофановом, бетонном, стеклянном, целлулоидном мире, в котором развелось слишком много умных?

У всех дипломы, все академики, все знают, как жить. Никто не признается, что ему не хватает ума. Спросите человека: «Чего тебе не хватает? Он скажет: «Денег». — «А еще чего?» — «Ну, ладно, времени». Умный человек скажет, что ему не хватает времени. Все, дальше стоп.

«А может быть, у тебя не хватает ума? Может, помолиться, чтобы Бог дал тебе ума?» — «Да нет, с умом-то все в порядке, ума у меня хватает». Мы же все умные, всем хватает ума, слышите? Это же кошмар какой-то. Разве не ужас — жить в таком мире, где всем хватает ума?

Никто об этом не молится. Каждый считает, что он умный, ума у него хватает, только бы вот денег дали. Так говорила Эллочка Щукина. Помните «12 стульев»? «Не учите меня жить, лучше помогите материально», — у нее был как бы такой Символ веры.

И вот в этом мире, в котором все такие умные, и какой-то человек может признаться, что он, на самом деле, не очень умен: «Ну, я простой человек, я и грешу, и ошибаюсь. Я умру когда-нибудь, и умирать будет страшно», — вас в этом мире дураком не называли? Вы как вообще к этому относитесь? Что вы об этом думаете? Расскажите.

Вопрос: Здравствуйте. Меня зовут Анна. Город Москва, переводчик французского языка и менеджер в «Норильском никеле». Мои коллеги, которые меня окружают, в основном инженеры, айтишники. Когда я говорю им после работы: «Коллеги, я поехала к мощам святой Матроны», — на меня все оборачиваются и говорят: «Что ты такое говоришь? Что это такое?» Иногда мне приходится выдерживать чуть ли не какой-то бой.

Чаще всего я ухожу, ничего не отвечая им. Как Вы думаете, стоит ли что-то рассказывать коллегам? Может быть, все же что-то будет потихонечку вкладываться в их головы?

Прот. Андрей Ткачев: Да, спасибо. Юродивые — они никого не учили напрямую. В житии любого юродивого мы не прочитаем, что они выступали с проповедями, типа: «Люди, эй! Идите сюда, слушайте, что я вам скажу. Ты, Семен, перестань обвешивать людей на базаре. А ты, Марфа, перестань гнать самогон. А ты, Васька, перестань бить жену».

То есть они никогда никому не давали прямых советов и поучений. Они слишком хорошо знали об испорченности человека. Юродивые, носящие на себе маску безумия, имели внутри большую любовь к людям, и одновременно они обладали глубоким знанием об испорченности человека, знали, что человек не лечится простыми словами.

Человека невозможно вылечить нравоучениями, наставлениями, всеми этими ай-яй-яй-ями: «Ах, как же ты можешь?» Да его даже, не знаю, дубиной нельзя перешибить. Даже если его бить каждый день, он все равно лучше не станет. Его ни страхом, ни мытьем, ни катаньем, ни подарками, ни коврижками, ни, тем более, словами не переменить. Поэтому они любили людей, но ни в грош не ставили это словесное поучение.

Юродивые имели сильную молитву, и у них было право обличать. Они могли сказать правду в глаза любому человеку, включая царей. Кстати, они были единственными, кто говорил правду в лоб царям, без всяких фокусов: «Ты, царь, перестань Бога гневить, потому что сегодня под тобой конь помрет, а завтра сам помрешь, если не сделаешь то-то».

Это было сказано Ивану Грозному в Пскове: «Сначала под тобой конь сдохнет, а потом сам помрешь, если не уйдешь из города». И конь — брык, и сдох. Царь сразу на другого коня — и домой. Да, у этих людей было столько силы, что им не нужно было слов.

Знаете, что Гераклит, великий философ, говорил жителям города Эфеса? Он многое открывал, придумывал и достигал умом, а потом, уже достигнув старости, сидел и играл с детьми в кости. Тогда каждый греческий город, полис, имел свой закон и свои правила жизни, и горожане просили его: «Придумай нам правила, законы по налогам, по защите, чтобы наш город жил правильно». Гераклит ответил: «Вас никакими законами не исправишь».

Они приходили к нему как к самому умному человеку, чтобы он придумал им правила жизни, которые дали бы им возможность жить по-человечески. Но он слишком хорошо знал, что они неисправимы, и, играя с малышней в кости, сказал им: «Вас никакими законами не исправишь».

Юродивые так и поступали, единственное, они могли молиться Богу и говорить правду человеку: «Ты тут лоб крестишь, а у тебя двое детей прижиты от той женщины и от этой женщины, и ты им ни копейки не даешь». — «Откуда ты знаешь?» — «Знаю, знаю», — и уходил.

Я думаю, что, исходя из духа сказанного, нам, попадая под скептические, насмешливые взгляды наших окружающих, не нужно ничего им говорить. Не нужно им доказывать: «Я вполне современный молодой человек, я просто верю в нашего Бога, и поэтому это все естественно и нормально. А вот вы этого не понимаете». Такие обиженные речи не пристали верующему человеку.

Как апостол Павел пишет: «Выйдем за стены града, поношения Христа на себе носяще». То есть Христа распяли за городом, и этот выход за город как бы означал какую-то асоциальность Христа. То есть Он не с людьми. Он за них страдает, но Его от них отдалили.

Если мир тебя не принимает, то, на самом деле, это хорошо, значит, ты Христов, значит, в тебе есть хоть что-то Божие. Потому что, если мир тебя обнимает со всех сторон и зацеловывает, как Брежнев целовал чуть ли не взасос Хоннекера, если мир тебя любит, значит, ты чем-то прогневил Бога, чего-то в тебе не хватает. Потому что мир любит свое, только своих.

Христос говорит: «Если бы вы были от мира, мир бы вас любил. А поскольку вы не от мира, Я забрал вас из мира, поэтому он ненавидит вас». Поэтому христианин — это временами существо ненавидимое.

Например, если при вас ругают Патриарха, священника, кого-то еще, поймите, это не персоналии ругают, это Церковь ругают, в целом Церковь. И вы должны в это время встать и взять это на себя: «Я такой же, как они, ругай меня. Я принимаю это на себя. Ты ругаешь Патриарха, ругаешь кого-то еще, ну, ругай меня, потому что я с ними. Это ты меня ругаешь тоже».

Принимайте это на себя, как громоотвод. Не молчите: «Да ладно, это же не меня ругают, это их ругают. Может, они действительно согрешили, вот пусть их и ругают. Я-то хороший, чего меня ругать?» То есть христианин, в принципе, должен на себе это испытать.

Это тяжелое занятие, потому мы и не юродивые, потому мы и не ходим босиком по морозу. Мы покупаем на зиму теплые сапоги и все такое. И вообще мы нормально живем, не бегаем голыми по Москве, как Василий, которого называли нагоходцем. Побегай-ка по Москве голым — наутро околеешь.

Кто из вас хотя бы одну ночь был бездомным? Например, вы приехали куда-то, вам обещали, что будет квартира, а квартиры нет, и хозяев нет, и позвонить некому, и не знаете никого в этом городе, и вы ночуете на вокзале на лавочке.

Кто из вас хоть раз в жизни ночевал на лавочке где-нибудь в парке, или в сквере, или на вокзале, тот знает, что такое бездомность, когда ты никому не нужен. И вот тогда особенно верится в Бога. Чувство некой бездомности, своей ненужности, такого поношения Христова — это нужно пережить человеку.

Так что не доказывайте: «Я тоже образованная, я тоже простая, такая, как и вы. Я тоже хорошая, я тоже современная, просто я верующая». Ничего Вы никому не докажете. Дурочка — она и есть дурочка. Если Вас никто дурочкой не называл, значит, у Вас веры нет, или у Вас вера настолько глубокая, что ее не видно. Как глаза у комара — они, наверное, есть, но их не видно.

А как только твою веру видно, ну, все. Ты говоришь: «Ты знаешь, я сегодня в трамвае нашел кошелек, полный денег и кредиток. Я сказал: «Эй, люди, кто-то потерял кошелек!» — «Ты что, дурак, что ли? Положил бы тихо в карман, вышел бы на ближайшей остановке, и все». Понимаете, тот, кто говорит: «Люди! Чей кошелек?» — этот человек в глазах людей дурак.

А что на самом деле? Я много раз уже говорил, что в нашем развратном мире 18-летней, 19-летней девчонке какой-нибудь доктор-гинеколог на каком-то осмотре говорит: «А чего это ты до сих пор девственница?» Она говорит: «Так я не замужем». — «Ты что, сумасшедшая, что ли? Я же тебя не про замужество спрашиваю. Чего ты до сих пор не нашла себе мужика?»

Она отвечает: «Как это — не нашла мужика? У меня совесть есть, я Бога боюсь». Он захохочет перед ней, не постыдится захохотать. Он просто прыснет смехом и будет ржать, а потом всем расскажет. Потом вместе с ним все отделение будет смеяться на перекуре, что нашлась девчонка, которая потому до сих пор девственница, что замуж ее не взяли, и она Бога боится и мужика себе не завела.

А она будет кем? Она будет мученицей, она будет юродивой для них. Для них она дурочка. А на самом деле? На самом деле это нормальный святой человек. Святость — это нормальное состояние. Святость — это не когда крылышки за спиной, нимб такой и чудотворения. Святость — это как Господь говорит: «Будьте святы, не прикасайтесь к нечистоте».

У апостола Петра так и говорится: «Отступите от них и выйдите из среды их, нечестивцев, и к нечистоте не прикасайтесь. И Я приму вас, Я Господь ваш». Быть святым — это не значит творить чудеса. Даже самый святой человек после Христа и Богоматери, Иоанн Предтеча, не сотворил вообще ни одного чуда.

Мы же думаем, что, раз святой, значит, должно быть чудо. Дайте чуда, дайте исцелиться, прозреть, дайте горбатому выпрямиться, дайте земле забиться свежим родником. Иоанн Предтеча вообще ничего не сделал — никого не воскресил, не исцелил. Больший всех рожденных женами — больше Моисея, Соломона, Илии, Исаии, Николая Чудотворца, больший всех — ни одного чуда. Поэтому святость — это не чудеса.

А если ты хочешь быть святым, потому что думаешь, что святых все любят, это дикое заблуждение. Если ты будешь святым, ты будешь всем неприятен. Люди скажут: «А этого святого берем? Нет, этого не берем. Зачем? Он же нам весь пикник испортит». То есть ты просто будешь чужим для всех. Тебе нужно будет искать хоть одного своего: «Ау, люди! Мне бы поговорить хоть с кем-нибудь».

Вопрос: Добрый день, отец Андрей. Меня зовут Николай. Я студент исторического факультета МГУ, и у меня возник такой вопрос. В нашем представлении юродивые — это обычно люди нищие, то есть образ юродивого — человек в лохмотьях, без еды, питается он тем, что ему подадут. А бывали ли юродивые среди людей с высоким положением в обществе или среди церковных иерархов?

Прот. Андрей Ткачев: Вопрос очень хороший. Среди людей с высоким положением в обществе юродивых я не знаю, не встречал. А среди церковных иерархов юродивые были. Например, юродствовал святой Иоанн Максимович, Иоанн Шанхайский.

Он совмещал в своей епископской жизни три типа святости. Он был святителем, то есть епископствовал, проповедовал Евангелие, управлял епархией и учил людей жить по-Божьему. То есть он всячески учил множество людей, назидал их на основании веры. Это довольно трезвое, сознательное и не терпящее чудачеств учение.

Вместе с тем он был преподобным, то есть он был настоящим монахом. Подвигом его было никогда не спать на спине или на боку, то есть он спал, или сидя на коленях, или стоя, всю свою жизнь. Попробуйте хотя бы одну ночь так провести, и у вас следующий день пройдет очень интересно. Вы будете засыпать, где ни сядете — в троллейбусе, в метро, на лекции, везде.

Иоанн Шанхайский так прожил всю жизнь. Он был настоящим монахом в части еды, молитвы, он ежедневно совершал богослужения. Единственное, что он любил, это быть в алтаре, а все остальное он делал по необходимости.

Ну, и, наконец, он был юродивым, то есть он позволял себе то, что никогда не позволил бы себе обычный архиерей. Например, он мог ходить босиком, и не только в храме, но и по улице, ему так нравилось. Духовенство возмущалось, говорило: «Что наш архиерей ходит босиком? Над нами смеются — у вас сумасшедший архиепископ».

Ему начальник, митрополит, говорил: «Вам необходимо носить ботинки». Он говорит: «Хорошо». На следующий день он шел по улице — ботинки повешены через плечо. «Вы сказали носить, но не сказали — на ногах. Я теперь ношу ботинки, только вот тут». Митрополит говорил: «Повелеваю носить на ногах». Говорит: «Хорошо», — и обул ботинки на ноги.

То есть он действительно юродствовал. Он мог выйти, например, с простым полотенцем на плечах вместо омофора, с нарисованными на полотенце химическим карандашом крестиками. Никакой архиерей такого себе не позволит, потому что это высокое служение часто сопряжено с пышностью, а вот владыке Иоанну это было вообще фиолетово.

Зачем он так делал? Очевидно, он что-то этим показывал. Может быть, он показывал своим собратьям, что носик-то нужно поменьше вверх, носик лучше как бы вниз. Молиться больше, а носик вверх поменьше, и как-то попроще быть, попроще.

На нем была ряска из самого дешевого китайского шелка, латаная-перелатаная, еще из Шанхая, голубая ряса, не черная, не какая-нибудь еще. В Китае, в Шанхае, когда он там жил, самым распространенным цветом был голубой, и он пошил себе рясу из самой дешевой ткани, и так, дырка на дырке, в ней и ходил годами, занашивая до последнего дырья. Он как бы говорил этим: «Гляньте в свои шкафы, сколько там у вас хлама».

Когда юродивый выходит перед нами голяком, в каких-то лохмотьях, едва прикрывши стыд, он как бы говорит: «Да вы в шкафы свои гляньте». Ему говорят: «Тебе что, одеться не во что?» — «Да мне-то есть, во что, а у тебя слишком много». Или: «Мне-то потому и не во что, что у тебя слишком много. У тебя тряпья тонна».

У каждого дома вагон тряпья. Как только нужно куда-то переезжать, или предстоит какой-то очередной ремонт, или что-нибудь еще, вы только посмотрите, сколько хлама тащит за собой человек. Это же ужас какой-то! Залезешь под кровать — найдешь 7 лет назад потерянные бигуди, старый телефон, о котором думали, что его украли, а его просто закинули под кровать. Человек обрастает хламом, поэтому юродивый как бы обличает его.

То есть бывают юродивые святители. А богатые… Ну, разве что Александр Васильевич Суворов был юродивым. Генералиссимус, а раньше фельдмаршал — он мог и петухом запеть, и на стол заскочить, и закукарекать посреди великого собрания, и отчебучить еще что-нибудь такое.

Вот его, конечно, свет не терпел никак. Он такое вытворял, что все побыстрее гнали его подальше — в деревню, в ссылку или на фронт воевать. Или иди, воюй, или иди с глаз долой. Наверное, были еще юродивые.

И вообще все великие люди немножко юродивые, потому что, достигая какого-то высокого уровня общения с Богом и понимания сути жизни, им было смешно размениваться на эти трафаретные, этикетные вещи, на эти фантики, которыми так сильно заняты обычные люди: «Ах, как бы чего не вышло. Ах, что скажет княгиня Екатерина Ивановна? Ах, что скажут в свете? Ах, Боже, у меня пятнышко здесь, я не могу с Вами танцевать. Ах, ничего, что я к Вам спиной сижу? Ах, то, ах, се». Вот этим людям на это все было наплевать.

А вся жизнь человека уходит на эту чушь. Вот этой чушью мы занимаемся всю жизнь. Вот вы учитесь в этих всяких своих институтах. Вот написал человек работу, подал, а ему ее назад вернули. Почему? Не тем кеглем что-то там написано.

Елки зеленые, вы хоть читали ее? Может быть, это гениальная работа, может, это будущее светило нашей науки? Нет, кегль не тот, понимаешь. Отступление от края не соответствует какому-то, там, нормативу. И вот на это уходит вся наша жизнь.

Человек сказал: «Да пошли вы с вашими кеглями», — взял и ушел, хлопнув дверью. Говорят: «Сумасшедший какой-то». Да он, может быть, нормальный, просто устал, понимаете? То есть тут непонятно, кто сумасшедший, а кто нормальный. Может быть, здесь все наоборот, и сумасшедшие эти бесконечные требования, эта канцелярщина, бумажки эти все, это бумажное рабство.

У нас у всех на руках бумажные кандалы. «Покажите справку». Я дрожу всю жизнь в ожидании, что мне скажут: «Справку покажите. Где Ваш документ? Ну-ка покажите справку». Как в кино немецком: «Хальт! Аусвайс». — «Где моя бумажка, где мой аусвайс?» — всю жизнь дрожу. «Ваши права, Ваши документы. Ваше то, Ваше се, Ваша прописка, Ваше это самое…» И так всю жизнь. Я думаю, я нормальный, или я ненормальный? Вот тебе, понимаешь, вопрос.

Так что были у нас всякие в истории. Из епископов еще вспоминаю Филарета Киевского. Тот под пышной архиерейской ризой, под рясой с орденами, со всеми позументами носил на себе власяницу. У него в прихожей вечно толкались бедняки, такие сиромахи, которым он вечно давал деньги. А они были немытые, вонючие, и в прихожей митрополита вонь стояла, как в конюшне. Нет, в конюшне, кстати, еще хорошо пахнет. И вот все эти бедняки, голодранцы, стояли у него в прихожей.

Его упрекали, говорили: «Кого это ты понабрал себе? В прихожей у тебя стоит, понимаешь, этих голяков целая куча, от них дышать нечем». Он отвечает: «Вы не понимаете, это нищая братия Христова, это родственники Господа Иисуса Христа. Он бы Сам здесь между ними бы встал и не побрезговал, и мы бы Его не заметили между ними».

Потому что Христос с бедняками всегда станет рядышком, и не будет Ему стыдно. А мы по гордости своей мимо пройдем и даже не заметим. Филарет Киевский это понимал. Высоко стоял и все понимал.

Конечно, юродствовать лучше простому человеку. Когда он начинает юродствовать, он все с себя раздает: «Это заберите, это заберите. Это мне не надо, и это мне не надо», — и все, только один башмак себе оставляет, а второй тоже подарит кому-то, и так, в одном башмаке, будет ходить всю жизнь. Вот это юродство в таком классическом понимании.

Вопрос: Здравствуйте, отец Андрей! Людмила, живу и работаю в Саратове. 25 лет, искусствовед. У меня такой вопрос. Вот Вы сказали, что юродство — это вид русской святости. Святость, в принципе, всегда подразумевает миссионерство, верно?

Прот. Андрей Ткачев: Ну, да.

Вопрос: Вот если современное юродство, как Вы сказали, что оно сейчас живо, если оно выйдет на такую интернет-площадку как социальная сеть, будет ли оно там жить, может ли оно жить, и как оно будет проявляться?

Прот. Андрей Ткачев: Нет. Юродивому в социальных сетях делать нечего. Это пустобрешество все, для святого человека это трата времени. Я когда-то был на одной конференции, на которой один католический епископ сказал, что, если бы апостол Павел жил сегодня, он бы не вылезал из социальных сетей.

Я очень долго думал над этими словами. Я до сих пор к ним возвращаюсь. У меня вопрос: как бы вел себя апостол Павел? Иногда я думаю, что он посидел бы в соцсетях денек, а потом бы понял, какая это канализация, захлопнул бы ноутбук и больше никогда его не открывал.

Он бы ходил, разговаривал с людьми лицом к лицу, уста к устам, душа к душе, сердце к сердцу. Потому что главный вид апостольского служения — это не опосредованное общение с кем-то, когда я за миллион километров кричу человеку, живущему в Торонто: «Ты дурак», — а он мне кричит: «Сам дурак. Заткнись». — «Ты заткнись. Я тебя забаню». — «Забанивай. Я тебя уже забанил».

Какое тут миссионерство? Это пустая трата времени и как бы просто виртуальная канализация. Святым там делать вообще нечего. Они могут туда просочиться с чьей-то подачи, если, например, кто-то возьмет и закачает в сеть какую-то книжку, например, «Житие блаженного Андрея Цареградского», и кто-то прочтет ее там. А вот в этих соцсетях — нет, это потеря времени, там очень мало полезного. То есть выхлопа миссионерского от соцсетей не ждите.

Наша Церковь Соборная и Апостольская. Апостольство предполагает личный контакт человека с человеком. Вы будете мне верить, если будете меня видеть. Скажем, я буду говорить вам, когда я вижу вас, и мы будем говорить про вас или про меня, и нам будет понятно — мы просто играемся в христианство, или мы говорим какие-то сущностные вещи.

То есть в соцсетях можно баловаться, во что хочешь, а вот лично побаловаться уже не получится. Либо мы говорим то, что нужно, либо не говорим вообще.

Юродивые настолько были чужды балабольства, что они даже и, так сказать, в онлайне не разговаривали. «Ну, о чем с вами говорить? — как бы говорили они, — с вами и так все ясно, помолюсь лучше за вас». И они молча уходили и молча за всех молились. Они имели право ругаться со всеми, потому что они молились за всех, и они получали за всех затрещины.

У нас был прекрасный филолог Александр Михайлович Панченко, Царство ему Небесное. У него есть такие филологические изучения источников, в частности, и по юродству. Он говорил, что эта смеховая культура средневековой Руси — она предполагала смех на людях и слезы тайком. То есть смеяться на людях мог только тот, кто плакал о людях тайком. Вот плачешь о людях — смейся над ними, если не плачешь — не смейся.

Если бы юмористы это знали, они бы все замолкли. То есть я могу смеяться, подшучивать над вами, если я вас люблю и плачу о вас. А если я просто над вами издеваюсь, тогда я просто издеваюсь над вами. А зачем просто издеваться? Если любишь — говори, что хочешь, мы все простим.

Люди как бы говорят: «Слушай, ругай нас. Ты нас любишь, тебе можно». Понимаете? В конце концов, человек одному простит, а другому не простит. Один с любовью тебе скажет: «Ну, что ж ты, олух царя небесного?» — и даст тебе еще по шее. А ты скажешь: «Спасибо, батьку, за науку».

А другой тебе то же самое сделает, и ты скажешь: «Не тронь меня. У тебя нет права на это». Понимаете? Мы не от всех битье стерпим, и не от всех слово упрека стерпим, потому что душа чувствует, кто упрекает, любя, а кто упрекает, презирая.

Юродивые учили людей, обличая, а обличали, любя, и любовь доказывали невыносимым житием своим и ежедневной молитвой. Так что в соцсетях им делать точно нечего.

Вопрос: Здравствуйте, отец Андрей! Меня зовут Дмитрий. Родился и живу в городе Москве. Прихожанин Троицкого подворья города Москвы. Хотел узнать у Вас: юродство — это, наверное, не для всех. Это явление — как некая высшая святость. И хотелось бы услышать Ваш комментарий по поводу слов преподобного Серафима Саровского о том, что есть три вида, три особенных подвига, на которые нужно брать благословение. Это юродство, настоятельство и странничество. Спасибо.

Прот. Андрей Ткачев: Да, безусловно, юродство — это явление, совершенно выходящее за рамки всего возможного. Даже монашество при всей его внутренней тяжести и благословенности — оно далеко отступает от этого священного скоморошества.

Преподобный Серафим, безусловно, говорит слова, которые нам нужно принимать и только лишь осторожно комментировать. Да, юродство, настоятельство и странничество — это вещи, которые возможны не каждому.

Антоний Великий говорил: «Видел я Духа Божьего, сходящего на людей. Сошел он и на Афанасия Великого, и дано ему патриаршество, сошел он и на авву Макария, и дана ему власть управлять монахами». То есть особое служение требует особой благодати. И, конечно, человеку дается некое внутреннее указание, он Богом зовется на этот подвиг, и с него нельзя сойти.

Нельзя, например, год странничать, а потом опять одеть костюм, рубашку, галстук и ходить на работу постриженным и побритым. Если ты странник, то странник до конца. Если ты юродивый, то юродивый до конца. И для того чтобы это все взять и не опозориться, пронести до конца, конечно, нужно какое-то особое призвание, в этом нет сомнения.

В Переславле Залесском есть известная могила Миши-Самуила. Был такой человек, у него два имени было — Миша и Самуил. Это была очень известная личность, как блаженная Ксения в Петербурге, только он не был канонизирован. На его могилку даже приходил государь-император Николай II. Он был блаженным человеком, ходил босоногий, молился на папертях. Люди к нему приходят помолиться и получают помощь.

И такие местные блаженные были по многим местам. В Москве был Иван Яковлевич Корейша — чрезвычайно интересный человек. Он был из семьи священника. Отец его, протоиерей Яков, был из дворян, что было совсем удивительно, потому что у нас при царе было сословное деление общества, и дворяне не были священниками, а священники не были дворянами.

Этот Яков, отец Ивана Яковлевича, если я не ошибаюсь, вроде бы имел дворянство и стал священником, что по-своему тоже юродство. Его братья и сестры тоже были связаны с духовным чином.

Иван Яковлевич окончил семинарию, какое-то время преподавал в духовном училище, а потом взял, все бросил и ушел. Сначала он странничал, был в разных монастырях, был на Селигере у Нила Столобенского, там проявилась его прозорливость.

Потом он жил в Смоленске, на огороде в старой хибаре. Многие приходили к нему за советом, некоторые приходили просто поболтать со странным человеком. Для того чтобы лишние люди не ходили, он сделал очень низкий вход в свою хибару, такой, что нужно было в нее чуть ли не вползать по-пластунски, и лишние праздношатающиеся к нему ходить перестали.

А потом он начал громко обличать местных чиновников, которые воровали деньги, выделенные на отстраивание Смоленска после нашествия Наполеона. Москва полностью отстраивалась, потому что полностью сгорела, и Смоленск отстраивался.

И вот чиновники, которые заведовали этими общественными стройками, сильно грели себе карманы, что, собственно, неудивительно и для нас с вами, потому что мы слышим об этом постоянно. И вот Иван Яковлевич начал их обличать. Он обличал их настолько точно, смело и безошибочно, что стал просто язвой для них. Они не знали, куда его сплавить.

В конце концов, сплавили его под конвоем, ночью, чтобы не было народных волнений, в Москву в сумасшедший дом, где он прожил, как я уже сказал, почти 50 лет на Преображенской заставе в сумасшедшем доме, который есть и по сегодняшний день.

К тому времени сумасшедший дом представлял собой нечто вроде тюрьмы и даже страшнее, со всеми этими лечениями — слабительные, пиявки, рвотные и так далее. Окна могли быть выбиты, еда была самой скудной. Буйных держали на цепи, санитары больных били. Вот и вся сумасшедшая больница.

Когда Иван Яковлевич там оказался, сначала его посадили на цепь, потом с цепи сняли и разрешили к нему доступ людей. К нему приходило в день человек по 30, по 40 за советом, за молитвой. Он поставил кружку, в которую приходящие опускали копеечку.

Все эти копеечки он отдавал больнице, и при нем больница отстроилась, отремонтировалась. Людям стали давать горячую пищу, в пище появилось мясо. Он кормил больницу 40 лет, в общем-то, все то время, которое он там находился.

Он реально указывал людям на их болезни. Ни одна купеческая барышня не выходила замуж без благословения Ивана Яковлевича. Об этом вы можете почитать у Островского, в его пьесах: «Пока Иван Яковлевич жив, поедем к угоднику, и он скажет, чтоб какого греха не вышло».

Все к нему ездили благословляться. Встречал он людей по-разному. Он мог их, извиняюсь, и обругать, он мог их и выгнать с позором, мог вытворить с ними всякие чудачества, потому что он жил совершенно неестественной жизнью.

Первое, второе и третье, которое приносили ему в виде пищи, он ссыпал в одну тарелку, перемешивал и ел. То есть он еще умножал себе и без того скорбное состояние в этой тюремной больнице. Он выбил себе все окна, чтобы летом было жарко, а зимой — холодно. Спал он на полу, белье не менял, и на его белье можно было мелом писать — до того оно было черное от грязи.

Жил он в жуткой антисанитарии, естественные надобности справлял под себя. В комнате стояла страшная вонь, и к нему не каждый мог зайти из-за брезгливости. Но туда приходил император Николай I, губернатор города Москвы Арсений Закревский и многие-многие другие, которым он говорил и насыпал по полной торбе. И они уходили от него, прочищенные от А до Я.

Закревскому он вообще сказал: «Фу-ты ну-ты, ножки гнуты, нацепил орденов. Дуюсь, надуваюсь, лопнуть собираюсь». А у Закревского была очень развратная жена и еще более развратная дочка. Они жили в парижах, тратили сумасшедшие деньги и там заработали себе славу местных мессалин, то есть были как бы чемпионки по разврату.

Все французы их знали. Они кормили со своей щедрой княжеской руки кучу разных поэтов, художников, музыкантов, донжуанов и всех этих местных казанов, и про них ходили анекдоты.

Иван Яковлевич сказал этому губернатору: «Дочку свою, — и тут матом выразился, — на место поставь, а потом Москвой заниматься будешь. Баб своих на место поставить не можешь, как же ты городом будешь управлять?»

Тот покраснел, перепугался и выбежал. Иван Яковлевич догнал его на лестнице и сказал: «Ух ты, перья распушил. Беги-беги, а то упадешь», — короче, выгнал с позором великого человека за то, что он распустил донельзя бабскую половину своей семьи, которая была истинным позором русского дворянства и дыркой, в которую утекали миллионы из московского бюджета.

Есть параллели с сегодняшней историей? Нам прямо не хватает Ивана Яковлевича, правда? Вот какая актуальная личность. Словно про сегодняшний день, потому что в парижах и буживалях и сегодня текут бюджетные миллионы, и сегодня совершаются блуды и развраты за казенные деньги, и нет Ивана Яковлевича, чтобы прочистить, понимаешь, дышла этим людям, которые позорят имя русского человека.

Вот такой он был, Иван Яковлевич Корейша. Советую вам сходить к нему на могилку и там помолиться о его упокоении. На Черкизовском есть храм Святого Пророка Илии, и там, на кладбище, его могилка отмечена, ее нельзя не заметить.

Как было написано у блаженной Ксении на могилке: «Кто знал меня, пусть помянет душу мою для спасения своей души». То есть блаженная Ксения знала, что душа ее будет в раю, она была извещена об этом, поэтому и говорит: «Молитесь за меня, чтобы я помолилась за вас».

Примерно так же можно подходить и к Ивану Яковлевичу. Кто узнал о нем, пусть помолится за душу его для спасения своей души. Сильный помощник в болезнях, в бизнесе, в работе, чиновникам ставит мозги на место, девушкам помогает выйти замуж, не позволяет мужьям жен обижать, ну, и так далее и тому подобное.

В XIXвеке от мальчишки до городового и до Кабинета министров, кого ни спроси, на вопрос: «Знаешь Ивана Яковлевича?» — все отвечали: «Корейшу, что ли? Конечно, знаю». А как можно не знать такого человека? Его знали все. Вот только он не канонизированный. А, в принципе, какая разница?

Вопрос: Здравствуйте, отец Андрей! Меня зовут Елена. Родилась в Пскове, живу в Москве. Я хотела уточнить, как правильно молиться за людей, которые приняли подвиг юродства или странничества, но пока еще не причислены к лику святых.

Иногда у них бывает имя народное, там, странница Любушка, то есть то, что мы знаем. Правильно ли будет, если мы в записках будем упоминать о них именно так — по имени народному, или же это нужно делать как-то иначе?

Прот. Андрей Ткачев: Нет, называйте просто Любовь. Например, в Киеве был такой простец Иван босой. Так его и называли — Иван босой. Он ходил босым всю свою жизнь. Люди думали, что у него кожа на ногах ороговела, очерствела от долгих лет хождения босым зимой и летом, а когда присматривались — нет, кожа тоненькая, розовенькая, как у младенчика, даже мозолей на пятках нет.

Таких простецов полным-полно. Если это Миша-Самуил, то называть его нужно Михаилом. А еще Иван, Любовь, Петр и так далее, и так о них и нужно молиться.

В нашей истории это одни из немногих людей, которые говорили правду власть имущим. И власть имущие, нет, чтоб махнуть на них рукой, они трепетали от одного имени их, и шли к ним, как кролик к удаву, и слушали их, и набирались стыда, и, может быть, просыпалась совесть у них.

Никто больше не мог поставить на место власть имущего человека в наших русских условиях, кроме государя-императора и святого. Да и самого императора святым нужно было ставить на место. Царь Иван Грозный никого не боялся, только юродивых боялся.

Вопрос: Здравствуйте. Меня зовут Елена. Я бы хотела спросить вот о чем. В Евангелии написано, что если он пришел, уверовал, то весь дом его уверовал, да?

Прот. Андрей Ткачев: Да.

Вопрос: Когда в нашем случае кто-то уверует, то почему-то весь дом его вместе с ним не уверует.

Прот. Андрей Ткачев: Какие Вы хорошие слова сейчас сказали! Вы слышите вообще, какая красота!

Вопрос: Да. И вот, как начинаешь говорить, ты понимаешь, что раньше ты жил так же, как и они. Но ты уверовал, ты пришел ко Христу. Ты начинаешь им говорить…

Прот. Андрей Ткачев: Ты по-старому не можешь уже, а по-новому они не могут, да.

Вопрос: И я уже не могу по-старому, а они смотрят на меня и говорят: «Ты что, с ума сошла?» И, с другой стороны, ты думаешь, ладно, это все за Христа, потерплю, все нормально. И как тяжело жить…

Прот. Андрей Ткачев: Какая вообще прекрасная вещь! Смотрите, когда говорится: «Уверовал он и весь дом его», — то это обычно говорится о мужчинах. Тогда в патриархальном обществе естественным являлось обратить к вере мужчину, и тогда жена, домочадцы, слуги, дети принимали веру отца, и там сразу воцарялся полный штиль.

А у нас нет. У нас, что муж уверовал, жене до лампочки, и теще, и детям, и всем остальным тем более. Там начинается тяни-толкай. Мы боремся друг с другом, начинается какая-то тайная борьба, и потом нас упрекают в том, что мы не во всем соответствуем христианству. Мы вроде бы пытаемся их учить, мы страдаем оттого, что по любви родовой мы тянемся к ним как к родным и хотим, чтобы они теперь пришли к нашему Иисусу.

Вопрос: А их это раздражает. Они мне все время говорят: «Как ты нас раздражаешь!»

Прот. Андрей Ткачев: И в этом кошмаре живет полстраны. Дорогие мои, только что был озвучен специфический крест современного человека. Таких крестов раньше люди не знали. Все заимели слишком много свободы и пользуются ей, как хотят. И в царстве мнимой свободы у нас есть особенные тяжести.

Да, мы будем мучиться, мы будем любить наших родных, которые до сих пор, хоть кол на голове теши, не уверовали в Живого Господа. Мы будем любить их и переживать за них, когда же они, в конце концов, пооткрывают свои зенки, закрытые, спящие.

Они будут тыкать нам, как бы мстить за то, что мы напоминаем им о Боге, и будут говорить нам: «А ты сам плохой христианин. А ты каким ртом меня сейчас веровать учишь? Тем ртом, что ты вчера ругался, да? А ты вчера колбасу ел, а вчера была среда». Они все выучат, чтобы нас уколоть. И эта борьба будет у нас длительная, пока Христос не победит нас всех. Но до этого мы, конечно, наплачемся.

Чем юродивые хороши для нас? Они так привычно сносили всякую напраслину, они так мужественно и весело принимали всякую неприятность и всякое оскорбление, даже побои и прочее, что нам, глядя на них, надо понести хотя бы свои слабые скорби.

Только будем призывать на помощь чудотворцев и угодников, чтобы они помогли прозреть нашим ослепшим родным, если у кого такие есть, а такие есть, ну, и помогли нам быть настоящими христианами, что очень нелегко. Нельзя быть настоящими христианами, повторяю, и не казаться немножко чудаковатым для окружающего вполне безбожного мира, который, как лежал во зле, так во зле и лежит.

Друзья мои, на этом мы заканчиваем сегодняшнюю нашу встречу. Я надеюсь, что вам было интересно. Мне было интересно. Спасибо.