Встреча. Юмор

Прот. Андрей Ткачев: Дорогие друзья, здравствуйте! Сегодня мы избрали темой разговора в нашей молодежной среде юмор. Мы будем с разных сторон подходить к этой теме, поскольку мир весьма смешлив, и мы никуда не уйдем от посмешищ, сознательно или бессознательно устраиваемых в быту и по телевидению.

Мне бы хотелось поговорить о том, над чем смеяться, когда смеяться, можно ли вообще смеяться, о чем нельзя смеяться никогда, и так далее и тому подобное. Все это, мне кажется, чрезвычайно важно для нашей повседневной жизни. Дорогие друзья, здравствуйте!

Итак, тема, может быть, несколько неожиданная, но, тем не менее. Христианин может говорить обо всем — о футболе, о погоде, о рыбалке. То есть христианский взгляд на жизнь предполагает свободу. Мне как раз и представляется важным, чтобы нас не загоняли в гетто разговоров только о нашей тематике, специфически нашей, которую поймет только 3% населения.

Мне представляется важным, чтобы мы говорили обо всем, и чужой услышит в наших словах то, чего бы он никогда не понял, если бы не послушал нас. Так давайте поговорим о юморе, вернее, о смехе вообще, обо всех этих хохотульках.

Вначале я сказал, что мир весьма смешлив. С другой стороны, в Евангелии мы не видим Христа смеющимся и, пожалуй, даже улыбающимся, и все средневековые богословы об этом говорили, поэтому на смех было наложено некое табу.

Но, поскольку его не уничтожить, смех вырывался в карнавальную культуру, туда, сюда, прорывался в быт — он жил, но он жил на правах приемного ребенка, а не на правах ребенка родного.

Сегодня, когда все изменилось, когда само христианство стало в мире приемным ребенком, смех получил свои права. Теперь смеются над всем. Так давайте с вами подумаем, подойдем к этой теме с разных сторон, для того чтобы нам понять, как вести себя в жизни, в том числе и в отношении этого понятия.

Вопрос: Отец Андрей, меня зовут Евангелина. Мне 25 лет. Я работаю в федеральной компании. У меня такой вопрос. Сейчас многие ребята моего возраста смотрят и читают разных блогеров, резидентов, у которых достаточно сатирический, очень специфический юмор, над которым, как мне кажется, православный человек смеяться точно не будет. Ведь шутки бывают очень обидными. Как Вы относитесь к такому юмору?

Прот. Андрей Ткачев: Я вам вот что скажу. Есть такая мифология французского просвещения XVIIIвека. Энциклопедисты считали, что проповедовать должны все, кроме Церкви. То есть проповедовать должны политики, артисты, писатели — кто угодно, только не Церковь.

Упомянутые Вами резиденты, блогеры — это проповедники. На самом деле, мастера стендап-шоу, блогосферы, речевые мастера, привлекающие большие аудитории, это ведь не просто шутники, это проповедники. Это люди, которые транслируют определенные идеи в определенной форме, и они собирают огромные аудитории именно потому, что эти идеи нравятся людям.

Я отдаю должное таланту многих из этих людей и горько сожалею о том, что они направляют свой талант именно в эту сторону, а не в другую. Глядя на степень харизматичности, талантливости, на быстроту ума, на некий, может быть, врожденный или приобретенный дар доходчиво и ярко вбивать в головы слушателей свои идеи, я вижу перед собой на сцене в данном случае умерших проповедников истины и расцветших проповедников чего угодно — иногда пошлости, иногда какой-то невинной шутки, иногда откровенного богохульства.

Вы знаете, я заметил, что комики, начинающие смеяться, например, над многодетной мамашей, которая не успевает собирать всех своих детей в кучу, или над неумелым водителем во время езды, они постепенно начинают шутить над Церковью, над смертью, над Господом Богом. Эта дорога «шутить обо всем» доводит их, в конце концов, до шуток о том, о чем шутить нельзя. Мое отношение к этим людям такое: это талантливейшие люди, расцветшие не в нужном месте.

Помните, был такой фильм «Ленни» о Ленни Брюсе — известном американском стендапере, его играл Дастин Хофман. Тогда у нас еще не было этого жанра, а в Америке он процветал. Это где-то 70-80-е годы прошлого столетия.

В этом фильме описывается история жизни молодого талантливого стендапера — с чего он начинал, как его заметили, как ему стали предлагать большие контракты, как начал меняться стиль его шуток, как он дошел до критики властей и уже просто возомнил себя этаким бунтарем.

Потом в его жизнь вошли наркотики, вошла религиозная тематика, он вдруг начал говорить о Христе все подряд. Жизнь его оборвалась очень быстро — быстротечная трагедия молодого талантливого человека. Те, кто могут насмешить, на самом деле, это талантливые люди.

Вопрос: Меня зовут Юра. Я москвич. У меня такой вопрос: как наложить на терминологию юмор слова Иоанна Затворника, слово «осудимся»?

Прот. Андрей Ткачев: Прекрасный вопрос. При первом взгляде никак. Человек шутящий, очевидно, осуждается при первом взгляде на этот вопрос. Так бывает всегда, потому что при первом взгляде получается одно, а при глубоком — другое.

Что я имею в виду? Вот вам картинка из жизни древних отцов, пустынников. Какой-то отец хотел посмотреть на Антония Великого. Он был не один такой, таких людей были тысячи. Антоний Великий был как живой Бог, потому что Бог жил в нем.

И вот этот отец пошел на поиски Антония и нашел его стоящим среди группы молодых монахов и что-то весело им рассказывающим. В какой-то момент они засмеялись. Этот отец подумал: я ходил по пустыне, чтобы посмотреть на какого-то смехотворца? Я шел увидеть великого отца, а вижу какого-то шутника.

С этими мыслями он хотел уйти, но Антоний задержал его. Поскольку этот человек шел по пустыне, он на всякий случай имел при себе оружие —лук. Антоний сказал ему: «Натяни тетиву лука», — тот натянул. «Сильнее, еще сильнее». Он говорит: «Так лук треснет», — на что Антоний ответил: «Вот так и человеческие силы. Если пережать человека, то он сломается».

Это касается любого занятия — и умственных занятий, и физических, и любых гипернагрузок, и занятий духовных. И вот смех в данном случае может явиться таким конденсатом, выхлопом накопившейся лишней энергии, главное — чтобы пошутить без греха.

Вот здесь вопрос возникает — как пошутить без греха? Имея перед лицом, например, такого человека как Антоний Великий, мы видим, как он душевно веселит своих уставших молодых послушников, которые уже изнемогли от труда, и дает им разрядку без греха. Поэтому от таких слов, конечно, человек не осудится. Хотя он же сказал: «Смеясь, не обнажай зубов».

То есть вовремя сказанное правильное слово, как говорит Соломон, это золотое яблоко в хрустальном прозрачном сосуде. Очевидно, это слово может быть и веселым, вызывающим смех в человеке, главное — чтобы оно было без греха. И вот здесь мы выходим уже на другую тему: а как же научиться шутить без греха? Как научиться шутить выше пояса? Как научиться шутить так, чтобы никого не оскорблять?

Вопрос: Здравствуйте. Нина, Москва, мастер маникюра. Скажите, пожалуйста, не грех ли это, когда поминают умершего человека, начинают вспоминать веселые истории из его жизни и смеются?

Прот. Андрей Ткачев: Вы знаете, Чехов говорил, что русский человек не любит жить, он любит вспоминать о жизни. Есть такая психологическая черта. О мертвых мы стараемся либо ничего не говорить, либо говорить хорошо, хотя это трансформированная римская поговорка, по сути, это такое языческое мировоззрение — чтобы не разозлить духи покойников, лучше о них либо молчать, либо говорить хорошо. Здесь именно такой подтекст.

Ничего злого я не вижу в том, чтобы корректно рассказать о человеке что-либо веселое, не позоря его имя. Есть масса случаев, когда нам смешно, смешно всем, собственно, кроме того, о ком говорится. И здесь нет разницы, мертвый человек или живой. Мы наводим некую тень на имя, а имя — оно живет отдельно от человека, на самом деле.

Почему многие говорят: «Ладно, душу я уже не сберегу, я погибну, но имя мое нужно сберечь. Сделай так, чтобы мое имя в истории не осталось с позором». Для многих людей это очень важно — когда уже ничего спасти нельзя, нужно спасти свое имя. В этом смысле мы можем спасать чужое имя, чужую репутацию.

Но речь может идти о каких-то простых вещах. Ну, мало ли шуток на рыбалке, мало ли бывает глупостей с человеком, который, опаздывая на работу, бежит в одном красном, а в другом зеленом носке, в тапках, забыв обуть туфли, в метро?

То есть, в жизни есть много смешного, на самом деле, реально смешного, что не позорит нас и не позорит окружающих. И вот выбирать между этим, собственно, и есть труд человеческий.

Я думаю, что, когда веселая компания разговаривает о чем-то, у нас есть полное право на каком-то моменте просто заливисто хохотать или по-доброму улыбаться. Но есть вопросы, когда нам нужно замолчать и окаменеть. Кстати, я бы хотел, чтобы эти вопросы были отмечены в нашей голове — когда нам нельзя смеяться. Вы даже можете и должны сказать: «Я извиняюсь, но это не тема для смеха. Будьте осторожны».

Вопрос: Меня зовут Никита. Я художник-керамист. Вопрос у меня такой. Чувство юмора дано человеку Богом, заложено в нем. Вопрос — для чего? И тут же у меня идет ответ: для того, может быть, чтобы преодолеть бренность бытия. Все-таки жить тяжело, и чувством юмора ты как-то защищаешься. Мне очень интересно Ваше мнение по этому поводу.

Прот. Андрей Ткачев: Вы знаете, мне кажется, что наиболее склонны к тонкому и непошлому юмору те, кто насыщен бедами. Например, совершенно особый юмор у еврейского народа. Как хотите, крутите, но у них какая-то целая жила, родник анекдотов.

Конечно, анекдоты могут быть пошлыми, как у всех остальных, например, про мужа в командировке, про любовника под кроватью, то есть у них тоже все это есть. Но, вместе с тем, у них есть очень много таких тонких вещей, которые может произносить только народ, наевшийся скорбями.

Вот наши клоуны, без которых трудно представить себе детство человека, цирк, какой-то праздник. Есть клоун белый, есть клоун рыжий. Один из них злой, другой добрый. Один конопатый недотепа, другой вечно над ним издевающийся. Ну, есть такая классика клоунского жанра.

Быть клоуном— это искусство гораздо большее, чем искусство народного артиста или оскароносной звезды. Клоунов в мире можно пересчитать по пальцам. Если больших актеров в каждой стране по сотне, то клоун может быть один на эпоху.

И вот клоун — это человек по амплуа, который всем сердцем знает горечь мира. Поэтому он постоянно плачет, пускает слезы длинными струями. Клоун — это человек скорбящий, обиженный, вечно падающий, садящийся на кнопку, наступающий на ведро с водой. Он такой и внутри.

Так вот, насмешить может тот, кто знает беду. Дурачок, который знает только сладкое и никогда не был бит, ничего не терял в своей жизни, насмешить никого не может, и шутки его точно будут ниже пояса, потому что выше он не поднимался. Он весь головой там, то есть его умная сила находится ниже ремня на штанах. Его душа ползает понизу, поэтому у дурачков и шутки дурацкие.

А вот оскорбленный, огорченный, замученный человек вопреки беде как раз умеет замечать в жизни то, чего не замечает сытый, довольный, лоснящийся человек. Поэтому тайна смеха — она заключается в тайне скорби. И я думаю, что человек преодолевает личную и коллективную беду именно через добрую шутку.

Вы знаете, на войне замечено, что в каждом более-менее большом подразделении был свой Теркин? Василий Теркин, о котором написал Твардовский, этот балагур, шутник, весельчак, храбрый боец во время столкновения, умеющий воевать, умеющий собрать на привале вокруг себя людей и развеселить их какой-то частушкой, прибауткой, умеющий станцевать, подшутить над кем-то по-доброму, сыграть на гармошке, он обязательно нужен в подразделении.

«Кто сказал, что нужно бросить песни на войне? После боя сердце просит музыки вдвойне». Сердце просит и шутку тоже. Люди навоевавшиеся, в очередной раз заглянувшие смерти в лицо, потерявшие товарища, чтобы не сойти с ума, нуждаются в шутке на земле, потому что, может быть, в раю не о чем будет шутить.

Но для того, чтобы не превратить мир в балаган и не смеяться над всем подряд, нам нужны какие-то такие стопы, ограничения, дорожные знаки «сюда не заворачивай», «тут опасный поворот», «здесь не ускоряйся», «тут одностороннее движение» и так далее. Такие вещи должны быть во всем.

Поэтому, по части Вашего вопроса, я думаю, да, шутка помогает не чокнуться. А чокнуться очень легко, и чокнутых гораздо больше, чем лежащих в сумасшедшем доме, потому что есть много недообследованных.

Они могут занимать высокие должности, вращать большими деньгами и так далее. Они уже давно как бы неадекватные, и поэтому наш мир, собственно, находится в руках отчасти неадекватных людей, не умеющих смеяться.

Помните, кто-то говорил, что самые жуткие ошибки совершаются с каменно серьезным лицом. То есть такие серьезные люди, которые вообще никогда не смеются, увидев себя в зеркале, пугаются сами себя и думают: «Кто этот страшный дядька?»

И вдруг у этого дядьки в руках, например, ядерный чемоданчик или какая-то гербовая бумага, одним росчерком на которой можно лишить жилья целый маленький город, повернуть реки вспять или залезть в геном. Душа спасается именно через эту абстракцию — абстракцию от беды и поиск чего-то комичного в трагичном.

Вопрос: Здравствуйте, батюшка! Меня зовут Анастасия, мне 24 года. Я хотела бы спросить вот о чем. Вы сказали, что, по преданию, Господь не смеялся и не улыбался. Но в Евангелии сказано, что, когда Господь благословлял детей, подразумевалось, что Господь радовался. Также, когда у Него возрадовалась душа, Он начинал с учениками молиться и славить Бога Отца. Опять-таки, подразумевалось, что Он радовался. Ведь нельзя сказать, что Господь ходил грустный и совсем не улыбался. Он скорбел, но и радовался.

Прот. Андрей Ткачев: Спасибо. Я думаю, если бы мы представили, что Иисус Христос с одинаковым лицом берет на руки детей, воскрешает мертвых, ходит по воде, то есть совершенно безэмоционально ходит по этому миру, то в Него не влюбился бы ни один апостол. А они полюбили Его всей душой и не могли от Него оторваться.

Наверняка Он ласкал детей, присаживал к Себе на коленки и говорил: «Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им», — то есть, очевидно, там была одна эмоция. Или, допустим, когда Он говорил: «Возрадуйтесь и возвеселитесь в час тот, ибо мзда ваша многа на небесах». Или, когда он пришел на брак в Кану, ясно, что Он не пришел туда, как туча, чтобы у молодых пропало желание жениться.

Я думаю, что Господь был по-настоящему живой и по-настоящему нормальный. И вот эти эмоции, от радости до какой-то, может быть, даже иронии, скорбь входа в Иерусалим, скорбь в Гефсимании и так далее, она в Евангелии доминирует.

Детство Иисуса было таким, что Его никто не выделял из других детей. Он все время жил в Назарете, маленький Господь жил между маленькими детьми и вырастал вместе с ними. Отрок Иисус был между отроками, юноша Иисус был между юношами, и никто не говорил о том, что какой-то странный человек живет между ними.

То есть Он сумел утаиться от людей, и они не заметили, что с ними живет Господь, а Он никуда не уходил. Маленький, отрок, юноша, взрослый Иисус — Он везде был с ними, и вопрос был не в том, что Он был таким святым, что все прямо заметили это, а в том, что Он был таким простым, и что никто не заметил, что Господь между ними.

Очевидно, Он и эмоционально был нормальным евреем, а у евреев есть праздники, в которые необходимо плясать и радоваться. Кстати говоря, у них есть даже праздник, когда обязательно нужно напиться, чтобы не отличать черные нитки от белых.

Да, в праздник Пурим они должны пить вино до такой степени, чтобы черные и белые нитки стали для них одинакового цвета. Поэтому Господь вполне мог, не выделяясь из них, не согрешая, вести Себя с ними совершенно эмоционально.

Мы же видим, например, смеющихся старцев. Давным-давно, лет, наверное, 15-20 назад, одна женщина принесла мне фотографии афонских стариков. Когда Кирилла Павлова, Царство ему Небесное, спросили: «Есть ли еще старцы?» — он ответил: «Старики есть», — потому что старец — это благодатное состояние, а старик — состояние возрастное. И не все старики — старцы, и не все старцы — старики.

Так вот, на фотографии афонские старые монахи, человек 10, с такими веселыми лицами! А посмотрите на наших стариков, сколько в их лицах депрессии, печали, безнадеги, глаза потухшие, углы рта опущены вниз. На фотографии же между ними словно лучик сияет, и старческие лица веселые, добрые.

У этих афонитов скуфья на затылке, они стоят, с лопатами в руках. Один из них веселый, борода в клочья, и ему, наверное, лет 85. И они один другого краше. Рты беззубые, а глаза сияют. Так что, кто по-настоящему весел, так это святые люди.

Потом я взял учебник психиатрии, и там были фотографии — подавленное депрессивное состояние, и, знаете, это лица наших людей сегодня. Альбом Херлуфа Бидструпа, короче. Поэтому я думаю, что как раз святость — она и рождает какую-то внутреннюю радость, «будьте, как дети», например.

Посмотрите на детей, как они пляшут, как прыгают на одной ножке. Если взрослому дать задачу повторять за ребенком все его движения в течение 2-3 часов, вот он стал на карачки, и ты становись, он перекатился с боку на бок, и ты перекатись, он попрыгал на одной ножке, и ты попрыгай, то через полчаса ты будешь лежать, все.

А он будет бегать, бессмысленно кувыркаться часов 5. Потом заснет, проснется и опять начнет бессмысленно бегать и кувыркаться. В нем столько жизни, у взрослого же нет даже 5-й части этого. Вот тебе, пожалуйста, Евангелие — будьте, как дети.

А уж как дети смеются, заливаясь! Причем переход от слез к смеху у них совершается очень быстро. Еще ресницы мокрые, еще глаза блестят, слезы в глазах, но, если их рассмешить, то они захохочут. Только что они плакали, а уже смеются. У детей очень подвижная психика.

Так что, конечно, здесь есть вопросы, где ты суров, потому что ты христианский воин, а где ты суров, потому что ты параноик или какой-то недообследованный, просто ненормальный человек, и твоя суровость ненормальна. Может же быть такое? Конечно, может быть.

Вопрос:Здравствуйте, отец Андрей. Меня зовут Дмитрий. Я женат, воспитываю троих детей. Поделюсь опытом к вопросу о том, какую роль в нашей жизни играет юмор.

10 лет я служил в правоохранительных органах, сейчас 3 года работаю заместителем начальника службы безопасности в торговом центре. По сути, все эти годы на работе меня спасал только юмор, вот честно скажу. А рядом были другие примеры, когда люди, вот как Вы говорите, с таким лицом воспринимали все это, но заканчивали, как правило, или так, или как-то по-другому.

У нас, к сожалению, почему-то многие не хотят идти в православие. Когда я спрашиваю у своих знакомых, почему они не идут в храм, я часто слышу такой ответ: «Очень много негатива».

Год назад ребята ездили в Польшу, в лагерь православной молодежи. Там была православная молодежь из Латвии, Эстонии, дети священников. Они приехали оттуда под таким впечатлением, они говорили: «Там абсолютно другая молодежь, не такая, как у нас».

Девушки 18-19 лет веселые, жизнерадостные, поют песни у костра под гитару, то есть от них идет один позитив. Православие — оно должно нести радость, а у нас, к сожалению, когда приходит молодежь в храм, то они только и видят, что все стоят серые, в платках.

Прот. Андрей Ткачев: Свою борьбу нужно оставить в себе. Борьба должна быть, и пусть она будет во мне. Знаете, когда Льюис или Честертон говорили о рыцарстве, они говорили: это учтивые слова и тяжелые удары. То есть как бы рыцарство силы не отменяет, что это за рыцарство без силы? Но рыцарство — это еще и учтивость, и галантность, и умение сочинять стихи. Там же должна быть борьба, но наружу она не должна выходить.

Есть сборник интересных выражений Святых Отцов пустынников. Заметьте, какая интересная история. Некий старец, монах, идет по городу и смотрит, как малышня оживленно во что-то играет. Он спрашивает у мальчика: «Во что вы играете?» Тот говорит: «Авва, мы играем в игру, кто сильнее соврет». Он говорит: «В нашем детстве таких игр не было», — на что мальчик ему ответил: «Авва, ты выиграл». Это история из Отечника.

Кстати говоря, знаете, насколько смех бывает больным и острым? Вот представьте себе, компания молодых людей традиционно рассказывает между собой анекдоты, например, про загулявшую жену, про любовника на балконе, или в шкафу, или под кроватью.

А в этой компании находится какой-нибудь молодой человек, у которого жена реально загуляла, и он реально застал ее с любовником. Брак треснул, они чуть не поубивали друг друга. И у него шрам через все его сердце, наискось, сверху донизу, и он смеяться не будет. Это смешно в анекдоте, но это не смешно в жизни.

Вообще очень трудно выбрать тему, которая никого не ударит, такую, когда можно посмеяться, никого не обижая. Вот еще что очень важно.

Вопрос: Здравствуйте, отец Андрей. Меня зовут Людмила. Я экскурсовод из Государственного саратовского музея. У меня вопрос в продолжение нашей темы. Ряд табуированных тем в юморе — их, по сути, можно перечислить через запятую.

Великая Отечественная война — естественно, тут под каким углом ни поверни, ну, нельзя шутить об этом. Или физические немощи, скажем, какие-то изъяны, у кого-то руки нет, ноги.

Мы говорили про тему измен. А есть ли еще какие-то темы из перечисленных, когда все же можно под каким-то углом посмеяться? Или, например, тема смерти — очень такая спорная в каком-то смысле. Можно ли найти здесь какой-то выход, или над всем тем, что я перечислила, точно смеяться нельзя?

Прот. Андрей Ткачев: Да, спасибо. Действительно, тема физического уродства, недостаточности, как сейчас мы говорим, даже, видите, подобраны слова — люди с ограниченными возможностями или с определенными потребностями, как-то так. Правильно, зачем говорить более резко? Надо так и говорить, чтобы даже словесно это обтекалось.

Это не тема для смеха, то есть, кстати, в Писании, в Книге Второзакония говорится, что проклят человек, который подставляет ножку слепому. По сути, что такое подставить ногу слепому? Это воспользоваться чужой немощью. То есть ты сильнее его, потому что в любом случае ты зрячий, а он слепой, и если ты ставишь преткновение перед ним, и он его не замечает, то ты навлекаешь на себя серьезное Божие неблагословение.

Причем везде, где в Писании говорится о калеках, немощных, одиноких, вдовицах, стариках, брошенных детях, безногих, безруких, безглазых людях, там всегда говорится о милосердии и добавляется: бойся Господа Бога твоего.

Такая добавка в Книге Второзакония всегда означает, что речь идет о чрезвычайно важных вещах, не допускающих никакого смеха или превозношения. То есть: «Я Господь. Бойся Господа Бога твоего. Не смейся над слепым, Я Господь. Не обижай сироту, Я Господь».

При вот этом напоминании — Я Господь, человек должен вспомнить Господа и всячески себя уцеломудрить, чтобы не проявить какого-то высокомерия, поэтому это не тема для смеха. Потом, вся эта половая тематика — она, конечно, должна быть положена под пресс и запечатана, потому что шутить на эту тему очень легко.

Знаете ли вы, что бесы на средневековых картинах и иконах изображались с двумя или с тремя лицами? Первое лицо и них там, где у человека и животного, а второе и третье лица находятся в области таза и паха, то есть у них лица в паху и в тазу.

Есть известная картина «Явление сатаны блаженному Августину», и там является довольно страшно изображенный нечистый дух. У него как раз смеющееся лицо в области зада. Одно лицо обращено к блаженному Августину, а второе — к смотрящему на картину.

Это что означает? Это значит, что ум человека — это седалище божественной благодати, на самом деле, это память о Боге, это все дело ума, и молитва — это дело ума. А здесь ум, вместо того чтобы освятиться именем Божиим и идти кверху, упал вниз и там нашел себе место, и там живет — лицом в паху.

Представляете, какой кошмар? Если вот это лицо, находящееся в паху, поднять обратно на место лица, потом дать этому рту заговорить, то рот будет говорить половыми терминами. Он будет матюкаться, имена и названия половых органов не будут сходить у него с уст, он будет постоянно сквернословить и матерщинничать, потому что это именно пах, поднявшийся в область лица, или лицо, спустившееся в область паха.

Понимаете, что такое матерная брань, и чем она страшна? Это именно пах, поднявшийся в лицо, и поэтому вся эта фаллическая тема, это все просто с него льется, потому что это уже не голова, это таз. Это таз, поменявшийся с головой местами. Можно ли об этом шутить христианину? Нет, категорически нет. То есть, когда при этом шутят, можно смело отморозиться. А что тут смешного?

Потом, смех на святые темы. Я не зря говорил вам, что любители посмеяться — они ведь становятся на лыжи и потом начинают катиться. Сначала смеются над невинными вещами, потом над полуневинными, потом над совсем хорошими вещами, а потом над святыми вещами и уже не могут остановиться.

Однажды начав смеяться над всем, в конце концов, они выберут себе в объект насмешки и Господа Бога. Сначала они посмеются над священниками — толстые животы, дорогие «Мерседесы», и это будут только цветочки. Дальше уже Церковь, они обсмеют исповедь, крещение, что-то еще, а потом уже и Самого Господа возьмут в оборот, потому что такова природа смеха без границ.

Это табуированная тема. Помните Ганса Христиана Андерсена? Помните, тролли придумали зеркало, в котором весь мир был безобразен. Они подносили зеркало к любому человеку, и человек превращался в настоящего урода. И тролли хохотали до бесконечности. Так они обсмеяли весь мир, в кривом зеркале весь мир был смешон.

Кстати, это зеркало злого юмора — все смешно. Власть смешна, брак смешон, природа смешна, вера смешна, смерть смешна — все ха-ха, хи-хи, все тьфу, перевертыш. Перевертыш, карнавал, вечный карнавал.

И потом, в конце концов, им захотелось поднять это зеркало на самое небо, к Господу Богу, чтобы и Господь отразился в этом зеркале и стал смешон, чтобы троллям похохотать еще и над Господом. Ну, так у Андерсена.

И они, чем выше поднимались, тем больше зеркало тяжелело, выскальзывало из рук. И, в конце концов, на какой-то высоте оно выскользнуло у них из рук, со страшной высоты ударилось об землю и разбилось в пыль.

Эта пыль разлетелась по миру, попала людям в глаза, как соринка, и человек с тех пор, как эта бесовская пыль попала ему в глаза, начал видеть мир по-другому. Гениально, просто гениально.

В данном случае Андерсен никакой не сказочник — это проповедник, тоже проповедник. Вообще все люди, которые что-то кому-то говорят, это проповедники.

Вопрос: Мне сразу вспомнились «Бесы» Достоевского. Там был прототип декабристов, высмеивание веры, власти. То есть, ничего не предлагая взамен, просто высмеивание. К чему это привело — мы видим.

Прот. Андрей Ткачев: Это характеристика бесовской жизни, когда «и ничего во всей Вселенной благословить он не хотел» — такая внутренняя характеристика беса.

Человек может иметь бесовский нрав. Среди грехов в перечнях есть такое — бесовский нрав, то есть вечная непокорность, вечная нетерпеливость, вечное недовольство и отсутствие чего бы то ни было, что вызывает у тебя благоговение.

Поэтому, конечно, эта сфера религиозного должна быть закрыта, но не в том смысле, что над священником не посмеяться. Может быть, над священником и можно посмеяться, но включать в объект насмешек святое, чистую Деву, безгрешного Иисуса — это, конечно, за гранью.

Еще о мамах как-то смеяться не принято. Я не знаю анекдотов про маму. Может быть, они и есть, но их, наверное, очень мало, потому что мама — как бы она сохраняет свою святость даже у тех, кто потерял всякую связь со святостью, например, у уголовников.

Варлам Шаламов в своих «Колымских рассказах», характеризуя уголовников, пишет одним пунктом, что это не люди, то есть блатные — не люди, и в частности, он пишет, что они любят маму. То есть единственное, кого они любят, это мама, больше ничего и никого.

В присутствии человека, у которого нет никаких принципов и барьеров, сказать что-нибудь смешное о матери вообще — это значит нарваться на какую-то негативную реакцию. Так же и на Кавказе, так же и в странах классической морали, но так же и у нас.

Вот про тещу есть анекдоты, а про маму нет, потому что мама — это святое. Поэтому перечень святых тем, на которые я не шучу, и на которые я не отзываюсь улыбкой, даже, если при мне пошутят, должен быть для каждого человека, и это очень важно.

Наверное, вести дружбу с человеком, который шутит о том, что для тебя свято, трудно. Так можно и друга потерять. То есть: «Еще раз пошутишь при мне об этом, считай, что мы с тобой незнакомы», — такие слова можно произнести.

Вопрос: Я Александра, бизнес-тренер. Родилась в славном городе Казань. Хотела бы подытожить тему про табуированные темы. Все-таки можно ли смеяться над Церковью? Я не говорю сейчас про святых, я не говорю сейчас о Боге. Можно ли смеяться над Церковью? Имеет ли место шутка в храме от священника на исповеди? И расскажите свой любимый анекдот.

Прот. Андрей Ткачев: Ох, как много всего. Анекдоты — они ведь рождаются из жизни. То есть нам, людям церковным, вполне естественно пошутить о том, что мы хорошо знаем. Когда о Церкви шутит кто-то, незнающий Церковь или нелюбящий ее, его шутка прекращается как бы в пасквиль или в отравленную стрелу.

Смотрите, вот, например, святой Филарет (Дроздова) Московский был очень умным человеком, а шутить по-настоящему могут только очень умные люди. У него был такой случай. В одном селе дьякон и священник очень сильно враждовали друг с другом.

Однажды они шли на службу, и дьякон был в сапогах, а священник в лаптях или ботинках. Священник попросил дьякона перенести его на спине через большую лужу. Тот его взвалил на плечи, понес. Донес до середины лужи и бросил его в воду. Ну, настолько они не любили друг друга, как Иван Иванович с Иваном Никифоровичем.

Разразился скандал, оба они мокрые, чуть не подрались в этой луже, сорвали службу. Все это дошло до консистории. Святитель Филарет пишет резолюцию. А это село называлось Палисадники. Он пишет: «Коня и всадника вон из Полисадников».

Ну, анекдот. А «коня и всадника», если вы помните, это ирмос: «Коня и всадника ввержи в море». Это первый ирмос одного из гласов канона. То есть для церковного уха это понятная отсылка к церковному песнопению. Анекдот? Анекдот. Чем не анекдот? И таких много.

Когда тот же святитель Филарет приехал в какое-то село служить, там лик Божией Матери в одной местночтимой иконе потемнел от времени, так, что едва было видно изображение лика.

Он подошел приложиться к нему и говорит: «Как же потемнел лик Богородицы». А кто-то из протоиереев, стоявших сзади, сказал ему: «Это от наших скверных и нечистых устен». Помните, это тоже из молитвы к причастию. Владыка, не оборачиваясь, добавил: «И скверного и нечистейшего языка».

Это было продолжением. Кому понятно, тот знает, и ему смешно. То есть вот так о Церкви шутить не может тот, кто Церковь не знает. Поэтому, что касается шуток о Церкви, пусть шутят про нее те, кто знает ее, и шутят с любовью.

О нас можно пошутить, мы же люди. У нас же есть анекдоты про сантехников, про врачей — про кого хочешь. Ну, может быть, и про нас, но для этого нас надо знать. Мы-то сами шутим друг о друге и о своей жизни с удовольствием и очень много, и это все собрано даже в разных книжках. Это все есть, оно описано.

Здесь нет ничего злого, когда есть любовь. С любовью ничего злого нет, и надо знать и отличать такой юмор от юмора, изначально ядовитого, который пускается издалека: «Я ничего не знаю и знать не хочу про Церковь. Я всех ненавижу. Вот в вас отравленная стрела моего едкого сарказма».

Я против такого. Например, почитайте жизнеописание Павла Груздева. Есть такой схиархимандрит Павел Груздев, уже ушедший в другой мир, Царство ему Небесное. Ох, он мог такое сказать на службе, и на проповеди, и в беседе!

Это был святой человек, прошедший лагеря. Ему на допросах выбили все зубы, он много раз висел на волоске от смерти. Уголовники привязывали его, босого, к дереву на всю ночь в Сибири в лесу, чтобы утром отвязать его окоченевший труп. А он говорит: «В эту ночь я научился молиться».

То есть это был человек, который прошел все круги советского лагерного ада. Он говорил про себя: «Я зэк бывалый и монах матерый». И когда к нему приезжали какие-нибудь эти из 90-х, с толстыми цепями, в малиновых пиджаках, он говорил с ними на их языке так, что они превращались в испуганных котят, садились в машину и уезжали.

Он умел так разговаривать, и с людьми он мог заговорить так, что они думали: ничего себе, во дает! Он купил себе это право выбитыми зубами, поломанными ребрами, покалеченной ногой, подорванным здоровьем и той смертью, с которой он жил в обнимку много-много лет.

Конечно, если человек просто выйдет и гнет шутки, все думают: зачем он это говорит? Его просто стыдно слушать. Должна быть некая уместность, и эта уместность сама себя оправдает. Люди скажут «аминь» на эти слова и улыбнутся.

И люди могут сказать: «Что такое? Что это такое?» — и человек почувствует, что он сказал что-то не то. Поэтому здесь нельзя сказать «да», нельзя сказать «нет». Здесь нужно спросить: «А кто говорит? Кто это вещает?»

Нельзя всем шутить, но кое-кто шутить может. Например, нельзя всем читать с амвона стихи. Я помню, как один архиерей взошел на кафедру, чтобы сказать людям о молитве, но вместо этого он вдруг произнес:

В минуту жизни трудную,

Теснится ль в сердце грусть,

Одну молитву чудную

Твержу я наизусть.

Есть сила благодатная

В созвучьи слов живых,

И дышит непонятная,

Святая прелесть в них.

С души как бремя скатится,

Сомненья далеко —

И верится, и плачется,

и так легко, легко…

Аминь. И ушел. Он взял и вдруг прочитал Лермонтова, сам не зная, почему. Лермонтов, пардон, не самый духовный писатель, если на то пошло. Вот человек вышел, хотел, может быть, только процитировать какую-то частичку стихотворения, а оно взяло и вылилось у него все целиком. А когда вылилось, он понял, что больше говорить-то и нечего.

Разве такие проповеди можно каждый раз произносить? Ну, конечно, нет. А в виде исключения, если Бог благословит? Конечно, да. Вот и все. Примерно так же со всеми остальными шутками, и прибаутками, и примерами, и притчами, и всем остальным.

Вопрос: Здравствуйте, отец Андрей! Меня зовут Артур, в крещении я Иван. У меня такой комментарий по поводу сегодняшней тематики. Вот эта тема юмора — она очень тонкая, на мой взгляд. Бывает, монах, который живет отшельником на горе Афон, или в каком-то другом монастыре, он впечатлен своей молитвой, он впечатляется божественной красотой природы, духоносными отцами, он играет роль такого ангела на земле.

А есть люди, которые живут в миру, они женаты, им больше присуща некая улыбчивость. Мы знаем, что монахи часто плачут о грехах мира. И, собственно говоря, Ваша мысль относительно моего вот такого комментария? Что Вы думаете об этом?

Один священник тоже говорил, что Иисусу Христу был присущ юмор, потому что Иисус Христос — он все-таки был обычным человеком, со всем, что присуще человеку, кроме греха.

Прот. Андрей Ткачев: Я помню слова святого Николая Сербского, который говорил, что солнце внутри себя — оно насыщено, напичкано взрывами, жуткими взрывами. Там жить нельзя, там происходит что-то кошмарное. Снаружи у него вырываются протуберанцы, а уже на большом удалении от него это уже просто солнышко. Оно греет, оно веселит, там уже травка растет, там дети загорают.

И Николай Сербский говорит, что у святых примерно так же. У них внутри творится какой-то кошмар, и самые главные драмы и трагедии мира разыгрываются в сердце святого. То есть все силовые поля сходятся туда, и там творится что-то жуткое. А снаружи льется теплый свет солнышка.

Примерно так же вот эти улыбающиеся святые. Например, каким веселым был Паисий Святогорец! Сколько у него было скорбей, сколько было настоящего труда и подвига, сколько было боли о людях! Одна из книг, которую составили по его проповедям, называется «С болью и любовью о современном человеке». То есть у него была постоянная боль о людях.

Он говорил: «Куда вы идете? Что вы творите, Боже милостивый?» У него была и молитва о людях, и любовь к ним. А потом, когда у него была онкология, и он лежал в больнице, весь утыканный какими-то трубками, как в скафандре, когда к нему приходили посетители, он говорил: «Видите, я как космонавт».

Он находил какое-то смешное, веселое слово для каждого приходящего. У него в каливе был осел. Он говорит: «Мы с осликом пришли на Афон 7 лет назад. С тех пор ни я, ни бедное животное ничуть не изменились», — то есть он имел в виду, что каким он был, таким и остался. Шутка? Шутка, конечно.

Понимаете, умение пошутить — это признак святой души. Как проверить беса и ангела? Бес — он шумит, бежит по жизни, как расстроенное пианино, гремит на поворотах и вокруг себя разбрасывает какие-то черные отметины, какую-то гадость, пятна. И совершенно по-другому проходит святой человек.

Интересно, можно ли исцелять пощечиной, или подзатыльником, или зуботычиной? У нас в требнике нет такой требы: дай по зубам, чтобы зубы не болели. Но, вместе с тем, старец Амвросий, сам весь больной, как-то шел, опираясь на палочку, из храма в скит.

На его пути стоял монах с зубной болью, он, бедный, мучился уже много-много дней, не спал, не ел, страдал и никому не говорил об этом. Старец Амвросий, проходя мимо, переложил палку в левую руку, а правой рукой ударил ему по зубам, в тот больной зуб, в этот флюс — бам, и пошел дальше. У монаха боль как рукой сняло.

То есть что это? Это написано где-нибудь в требнике, что можно так лечить людей от зубной боли? Нет. А он что сделал? Он выше закона. Ему же закон не писан, через него действует Господь, который может через него и пошутить, а старцы — они очень остроязыкие. Он много не говорит, он тебе раз скажет, и все, и получается шутка.

Какая-то девочка по имени Вера пришла и подумала, чего это все идут и идут к этому старому вруну? Какой-то лицемер там поселился и людей к себе заманивает. Она решила пойти и посмотреть на этого старого лицемерного монаха.

Он вышел из своей кельи, пошел прямо к ней и сказал: «Где же та Вера, что пришла посмотреть лицемера?» У девочки наступил маленький Страшный суд. Она попала к нему в келью на разговор, на исповедь и вышла оттуда другим человеком.

То есть все как бы иногда даже смешно, но за лицом этого смеха стоит огнедышащая жизнь духа, и мы как бы улыбаемся с замиранием сердца, что, если бы это было с нами, то у нас бы, извиняюсь, ножки подкосились. Всем кругом было бы весело, а мы бы очень сильно встрепенулись.

Так что там, где есть святость, всему есть место, буквально всему. А там, где святости нет, там все не на своих местах, там все портится. Там и хорошее портится.

Трудолюбие без святости превращается в сквалыжничество, в набивание мошны, любовь без святости превращается в какую-то похоть или собственничество. Да что хочешь, без святости превращается в какую-то противоположность.

И юмор наш, видимо, стал таким соленым, таким ниже плинтуса и таким порнографичным, что словесная порнография, по сути, стала половиной наших шуток. А некоторые люди так и разговаривают, иначе не могут говорить из-за взаимного перемещения таза и головы.

Я и армию помню, и другие мужские компании. Я не знаю, я так отвык от этого, что иногда мне просто дико слышать, как люди разговаривают. Была бы святость — многое отсеклось бы, и многое преобразилось. Поэтому просто неизбежна шутливость и смешливость человека, добрая смешливость.

Какая русская речь ласковая! Один человек, который долго прожил в Испании на заработках, рассказывал мне, как он наслаждался русским словом, когда вернулся сюда на побывку, чтобы привезти деньги, повидать жену.

Его тесть имел старый «Москвич» или «Жигуль» старый, какую-то совершенно ржавую развалюху. Он что-то о ней говорил, как он ее ремонтирует, и сказал зятю: «Машинка у меня, понимаешь, старенькая». Тот, когда это услышал, прямо со стула сполз от любви, от умиления, оттого, какими добрыми словами дед высказывается об этой ржавой колымаге.

Говорит: «Машинка, видишь, у меня старенькая». То есть можно и посмеяться с добром, если есть любовь и святость. А если нет ни любви, ни святости, то тогда весь мир действительно превращается в какую-то большую порнографическую картину.

Это правда, к сожалению, и над всем этим хохочет рогатый режиссер, потому что ад называется всесмешливым, кстати. Характеристики ада: он называется всеядцем, то есть съедает все, не перебирает пищей. Ему нужен и богатый, и бедный, и женщина, и мужчина, и молодой, и старый — он все ест, он не переборчив.

Он всеядец и всесмешливый — ад. Он хохочет, он жрет и хохочет, хохочет и жрет. Когда Христа не проглотил, он впервые огорчился, и у него лопнуло чрево. Так что есть такое — когда мир грешит, то над миром звучит хохот, мефистофелевский хохот рогатого режиссера. А когда святые смеются, то ангелы радуются, потому что есть святость, и там все по-другому.

Мы сегодня провели какое-то время в разговоре о том, позволительно ли нам смеяться, и если да, то над чем, и если нет, то почему. Я думаю, что вы будете улыбаться, и нельзя, чтобы вы не улыбались. Наверное, вы будете и смеяться, наверняка у вас есть какие-то смешные события, которые вы с любовью рассказываете друг другу, или те же самые анекдоты.

Но мы должны знать, что человек, не отличающий разрешенное от запрещенного, небесное от земного и святое от грешного, это не человек. Человек обязан отличать, что можно, и что нельзя, что о небе, и что о земле, что святое, а что грешное.

Это касается, конечно, и юмора. Об этой острой и непростой теме мы сегодня говорили с молодыми людьми. Надеюсь, что вам было интересно. Мне лично было интересно. До свидания. Спасибо.