Встреча. Вселенское Православие

Прот. Андрей Ткачев: Братья и сестры, здравствуйте! Православие органически присутствует в целом ряде стран, где оно является плодом многолетнего духовного труда, и где оно сформировало целый ряд национальностей и народностей, таких как, например, Сербия или Грузия.

После катаклизмов ХХ века, в связи с социально-политическими взрывами православие разнеслось по всему миру, и сегодня оно присутствует на всех континентах, даже в тех странах, где исторически до недавнего времени оно не присутствовало, например, в странах Латинской Америки или Африки.

Мне бы хотелось поговорить сегодня о православии в его вселенском измерении, об этой кафоличности православия, его повсеместном присутствии на сегодняшний момент, для того чтобы как-то выйти за рамки привычного отношения к нему как к русской вере.

То есть православие за пределами русского мира, за пределами Российской Федерации, православие во всем мире — вот та тема, которая, как мне бы хотелось, заиграла разными красками в нашем сегодняшнем разговоре. Надеюсь, это будет нам полезно для будущей жизни и вообще для исповедничества и служения в современном мире. Друзья, здравствуйте!

Около 20 лет назад русские люди стали путешествовать, стали выездными. Раньше нам это было недоступно. И вот за это время миллионы русских людей побывали сначала поближе, в Турции и Греции, а потом и в Америке — Латинской и Северной, и там, и там, и там, то есть мы уже все повидали.

Сейчас некоторые уже летают на Корфу к Спиридону, как ездят в Лавру к Сергию или в Дивеево к Серафиму, и мы уже многое видели, и многое можем сравнивать.

У меня всегда болит душа о том, чтобы православие было везде, чтобы оно было ярким, красивым, сочным, чтобы оно окрашивало жизнь всеми красками радуги, чтоб оно веселило сердца, и чтобы открытые двери православных храмов звали к себе всех людей — чернокожих, желтокожих, узкоглазых, лунолицых — всех, какие есть на свете, как это бывает на Пасху в Иерусалиме.

Мне несколько раз случалось видеть пасхальные процессии в Святом городе, в Иерусалиме, и там собираются все народы, вот как Исаия пишет: «Смотри и радуйся, дочь Сионова, текут к тебе народы со всех сторон света, все к тебе идут».

Там и эфиопы в каких-то странных одеяниях и тюрбанах, и какие-то черные священнослужители, и какие-то малайцы, китайцы, нанайцы, греки, русские. Все поют на своих языках, каких только языков Бог не слышит на этом месте, и это очень трогательно. Очень радостно смотреть, как Воскресший Христос собирает к Себе сынов всех народов.

В Откровении написано, что тысячи тысяч и тьмы тем служили Богу, и там были представители каждого народа, каждого племени, каждого языка. Такое многоплеменное, разноязыкое, многоголосое служение, такое хоровое пение Воскресшему Богу.

Мне хочется, чтобы мы вышли за рамки русскости хотя бы в масштабе этой передачи, для того чтобы почувствовать, что у нас есть много братьев с другим цветом кожи, с другими обрядами, с другими обычаями, но верующих так же, как и мы.

Вопрос: Добрый день, отец Андрей! Меня зовут Дмитрий. Я проживаю в Москве, а вообще я из Ставропольского края. Я этнический грек.

Тема интересная — Вселенское Православие. Как известно, родоначальником русского православия в Х веке является Греческая Церковь. Но, осмелюсь сказать, в настоящее время сама Греция потеряла веру. Я имею в виду людей, которые там проживают. Может быть, в священстве что-то и осталось, но за его пределами практически ничего нет.

А что касается Ставропольского края, основная часть греков живет именно там. Они многое переняли от турок, и в настоящее время все уже потихоньку уходит. А вопрос мой такой: какие отличия Вы видите в Греческой и Русской Церквях? Что нас ожидает, и что будет с Грецией?

Прот. Андрей Ткачев: Вы знаете, как-то я слышал праздничные застольные беседы после Литургии в один из праздников в высоком собрании, где был Святейший и иностранные гости.

Трапеза после Литургии — это продолжение Литургии, потому что на Литургии проповедует один или два человека, а высказаться многим получается как раз на трапезе. Посреди этого братского разделения хлеба люди, один за другим, встают, тостуют и говорят какие-то важные вещи, которые они принесли в своем сердце.

Когда Святейший служил службу, он читал две особые молитвы — о прекращении кровопролития на Донбассе и о мире на Святой Земле, в Иерусалиме и на прилежащих землях.

Греческий митрополит сказал Святейшему: «Ваше Святейшество, когда в следующий раз Вы будете служить Литургию и о ком-то молиться — о Святой Земле или о Донбассе, пожалуйста, помолитесь еще и об Элладе, об Элладской Церкви, потому что за 40 лет пребывания Греции в Евросоюзе наша Церковь понесла гораздо больший урон, чем ваша Церковь за 70 лет пребывания в коммунизме.

Евросоюз сумел разрушить нашу идентичность. Это породило эрозию духовных смыслов, вырастание безбожного поколения, массовое забвение Бога, прекращение молитвенной жизни, гонку за деньгами, вечное недовольство жизнью.

У нас больше активного насильственного атеизма, чем было у вас за 70 лет. У нас не рушат храмы, как рушили у вас, не превращают их в коровники, монастыри не превращают в лечебницы для умственно отсталых, как это было повсеместно по всей огромной Руси, но у нас падает вера, поэтому помолитесь за Элладу».

А Эллада — это наша мать, именно Византия дала нам веру. В каком-то смысле мы дети Византии, только дети потом вырастают, мамы стареют, и потом на каком-то этапе мы, дети, кормим нашу маму.

После того как турки захватили Константинополь, греки кормились с русской руки с XVвека до самого падения Российской империи. Так что отношения у нас самые братские, но и самые сострадательные. В Греции есть вещи, которых у нас нет.

Например, Премьер-министр или Президент, принимая присягу, говорит: «Святая Троица, Отец, Сын и Святой Дух, дали мне святую власть приступить к своим обязанностям. И я, полагая руку на Евангелие, совершая крестное знамение, призывая на помощь Иисуса Христа и Богородицу, торжественно обещаю, что буду судить, рядить, выполнять свою работу так, как хочет от меня Святой Бог». Если бы наши такое говорили, я бы плакал от умиления возле телевизора.

В преамбуле к Конституции Ирландии есть такие слова: «Мы, народ Эйре, прекрасно понимаем, что Святая Троица — источник всякой власти, красоты, блага и силы, и мы кланяемся Богу Святому, в Троице Единому». Если бы у нас были такие законодательные акты, я бы целовал их и клал на престол в храме.

В Греции это есть до сих пор. У них Закон Божий преподается в школах, у них священники являются как бы чиновниками, потому что Церковь государственная. Если священник одет не по форме, ему может сделать замечание полицейский на улице, потому что священник считается представителем государства, он получает зарплату от государства.

Когда нас спрашивают: «Вы получаете деньги от государства?» — мы говорим: «Вы, что, смеетесь? Мы от государства ничего не получаем». Наши люди думают, что Церковь получает деньги от государства. А греки, да, получают зарплату каждый месяц, то есть Церковь содержится государством.

Но при этом современный каток новейшего мировоззрения, это новое мироощущение, дивный новый мир вынимают из людей душу. Формально они все еще христиане, а душу из них вынимают потребительством. У людей в головах только распродажи, деньги, котировки, курсы валют. Голова как бы забита цифрами, и глаза горят только на доллар, а сердце уже Христа не любит.

Были времена, когда турки захватили Грецию, Византию. Тогда открыто отступили от Господа очень мало греков. Они сказали: «Я больше в Христа не верю, я теперь буду мусульманином», — одели на себя тюбетейку, обрезались и взяли себе мусульманское имя. Таких было мало, около 1%.

Людей, которые пролили кровь за Христа, тоже было не очень много, тоже, скажем, 1%. Они сказали: «Я умру за Христа», — и умерли за Него. А вся остальная масса греков были так называемыми криптохристианами.

Эти люди формально принимали ислам, брали себе мусульманские имена, вместо Иосифа становились Юсуфами. Они тайком продолжали крестить детей, тайком праздновали Пасху и Рождество. Но они приходили в мечети и молились с турками, и внешне как бы все принимали.

Все архитекторы, которые строили мечети, были греками, все флотоводцы и полководцы были потурченными греками. Они пошли на службу в турецкую администрацию, взяли турецкие имена, взяли турецких жен, стали соблюдать все эти намазы, адаты, шариаты, а в тайне сердца они хранили христианскую веру.

Они приходили в Святую Софию как в мечеть, становились на колени, когда говорил имам, и про себя, шепотом, в пол читали: «Отче наш, иже еси на небесех», — или: «Верую во Единого Бога Отца Вседержителя, Творца небу и земли», — а внешне совершали намаз в мечети вместе с имамом. Это жутко, но это так.

Таких людей было 90%. Со временем все они превратились в турок. Когда святой Косма Этолийский ходил по Греции и учил людей верить во Христа, он находил в греческих деревнях одних турок. Они были по-турецки бритые налысо, ходили без крестиков, не знали воскресного дня, молились по пятницам так называемой джумой.

Он их учил и говорил: «Учите детей греческому языку, наденьте крестики, снимите тюрбаны, отрастите волосы. Мужчины, отпустите бороды по-православному». Он учил их элементарным вещам. И греки прожили это, они опять вернулись к вере своих отцов — к православию. Ну, и я, конечно, надеюсь, что все у них будет хорошо.

Хотя современный враг в лице этого новейшего антихристианского либерализма оказался не менее опасным, чем все предыдущие враги. Какие враги были у христианства? Агрессивный ислам, агрессивный национализм, агрессивный социализм. Сегодня все это уже отошло в сторону, кроме агрессивного ислама. ИГИЛ до сих пор угрожает всем, не только христианству, он и нормальным мусульманам тоже.

Но сегодня есть новый вызов — из людей вынимают душу, и они уже стали заводными апельсинами. То есть это вроде человек, но у него внутри уже счетная машинка, которая считает деньги, и его больше ничего не интересует, только деньги и удовольствия.

Я думаю, что со временем проблемы во всех странах будут примерно одинаковыми, а сегодня еще сохраняется некая пестрота — у одних одни проблемы, у других — другие. У одних, например, нет проблемы выйти замуж и жениться, а у нас она есть. Это реальная проблема нашего общества. У кого-то нет проблем с деньгами, а у других есть эта проблема, люди живут бедно.

Но придет такое время, когда все будет выравниваться, когда все проблемы будут одинаковыми, и мир будет приблизительно одинаков. По крайней мере, к этому все идет. То есть мировые режиссеры делают все, для того чтобы мир был примерно одинаковым, и тогда их проблемы будут нашими проблемами, а наши проблемы будут их проблемами.

Мы будем прекрасно понимать друг друга. Мы сегодня уже понимаем друг друга. «Я верю в Бога, мой ребенок крещеный, ходил со мной в церковь, но с 12 лет как будто его подменили. В церковь он не ходит, слушает какую-то сатанинскую музыку, хочет набить на себе наколки и вообще меня не слушается». Где такая проблема? А везде — и в России, и в Греции, и в Болгарии, и в Сербии, и в Африке — везде.

Это понятно, потому что дух мира один и тот же. И понятно то, что сказал этот владыка митрополит Патриарху: «Помолитесь об Элладе, потому что 40 лет Евросоюза убили нас больше, чем вас 70 лет коммунизма».

Вопрос: Здравствуйте, отец Андрей! Меня зовут Елена, я из подмосковного города Раменское. У меня такой вопрос: за границу, за рубежи России православие в основном распространялось после революции, когда были массовые репрессии, и когда люди уезжали. За рубежом создавалось очень много наших церквей, приходов, общин.

А если бы этого не было, как Вы считаете, распространялась бы Русская Православная Церковь за наши пределы именно так, и было бы возможно такое распространение в наше время?

Прот. Андрей Ткачев: Спасибо. Я думаю, что нет. Я думаю, что умонастроение, которое царило в нашей Церкви до революции, отличалось спокойным благодушием: «А зачем нам куда-то еще идти, что-то делать?»

Внутри Российской империи был архибольшой проект — христианизация инородцев. Это не было оскорбительным словом, это было нормальное слово. То есть все, кто были за Уралом — ханты, манси, ительмены, коряки, чукчи, эвенки, все это великое множество малых народов, исчисляемых сотнями, без письменности, без ничего, все эти огромные пространства должны были быть охвачены православной миссией.

Нужно было принести к ним букварь, медицинскую аптечку, научить их молиться, креститься, веровать и так далее, что и было достаточно успешно сделано. В XIX веке была алтайская миссия, потом была миссия на севере трудами некоторых энтузиастов — Иннокентия Вениаминова и других.

Церковь очень сильно потрудилась в Якутии, на Дальнем Востоке, там, где Благовещенск, Амур. А вот выйти за рубеж — у нас даже такой мысли не было, мы даже об этом не думали. Но, видимо, Бог думал за нас. Божии жернова, когда начали молоть всю эту ситуацию, и, видимо, Божия метла вымела за пределы Российской империи огромное количество людей, но не обычных людей.

Туда попали и архиереи, и архимандриты, и игумены, и монахи, и религиозные философы — Шестов, Ильин, Бердяев, Булгаков. Они принесли с собой эту богословскую тревогу. Они спокойно говорили на разных языках, были и франкофонами, и германофонами. Они спокойно читали лекции на французском, английском, немецком языках, они заразили западный мир какой-то неслыханной влюбленностью во Христа и желанием перестроить весь мир по правде Христовой, дали импульс религиозной философии.

Эти бывшие генералы и дворяне, которые служили швейцарами и сантехниками, начали строить храмы, издавать журналы, основывать церковно-приходские школы, институты, различные заведения учебные, и православие получило странный рост в странах изгнания.

И поэтому святой Иоанн Шанхайский (Максимович) говорил своим соотечественникам: «Вы не в изгнании, вы в послании. По форме нас выгнали, но по сути нас послали на дело. То есть вы посланцы. Что у вас осталось самое хорошее в жизни? Ваши дворянские поместья разорены, как поется в песне: «И девочек ваших ведут в кабинет».

То есть теперь комиссары живут в ваших поместьях, там они основали себе теплые гнезда, и все, что вы имели в своих руках, вы потеряли. Вы взяли только свои документы, деньги, схватили детей под мышку и уехали. Но у вас есть вера, и теперь вы обязаны жить по вере, поскольку вы наказаны за то, что дома вы не жили по вере».

Надо согласиться с тем, что для многих людей вера была каким-то ненужным довеском к жизни. Они жили, чем хотели: кто-то картами, кто-то политикой, кто-то лошадьми и псовой охотой, кто-то любовными интригами, кто-то театром, кто-то наукой, а верой жили немногие. И вот когда всю эту массу выгребли за рубеж, они вдруг очнулись и стали жить верой. Они начали каяться.

Ностальгия — вредная тетка, она, из кого хочешь, выжмет слезы. Многие уезжают за рубеж на месяц, но уже через неделю воют волком и думают, как бы поскорее вернуться, потому что ни с того ни с сего начинает их мучить ностальгия.

А когда ты понимаешь, что ты на Родину никогда не вернешься, и что ты жил на Родине, как свинья, и ты не любил ее, эту Родину, потому что ты на Родине разговаривал по-французски, то теперь во Франции ты разговариваешь по-русски, читаешь Пушкина и плачешь.

Дома среди таких же, как и ты, ты разговаривал по-французски, курил английские сигары, рассчитывался американскими долларами и хвалил немецкие машины. А теперь ты за рубежом плачешь, воешь, и никогда ты не вернешься, и всего-то у тебя русского и осталось, что только крестик на шее да память о маминых молитвах.

Теперь ты начал худо-бедно говорить: «Господи, прости меня. Господи, помилуй меня», — пришел в церковь на Мариино стояние, на субботу акафиста, на память преподобного Серафима, преподобного Сергия. Это и есть твоя Родина. Это все, что осталось у тебя от Родины.

Сами бы люди этого не сделали, они бы не уехали. Они там оказались, в этих всех Аргентинах, Палестинах, со следом сапога на спине. Но потом оказалось, что они там полезны. Они оказались полезными в инженерном деле, ведь уехали талантливейшие русские люди.

Вы знаете, например, что известный мотоцикл «Харлей-Дэвидсон», культовый американский байк, про который снята куча фильмов, придумали два русских мужика — Харламов и Давидов, вот тебе и Харлей-Дэвидсон.

Русские эмигранты привезли в Калифорнию из Крыма искусство виноделия, и сейчас в Калифорнии растут прекрасные виноградники, и американцы делают вкуснейшее вино.

Американцы вообще не винная нация. У них в Бостоне варят пиво, а вообще все они пьют виски, и вино им как бы неинтересно. Вино — это тема французская, итальянская, крымская, русская. И вот русские изгнанники завезли виноделие из Крыма в Калифорнию. Американское вино чуть понюхаешь — и уже пьяный, такое чудесное вино делают в Калифорнии.

В Белграде, например, было огромное количество наших архитекторов. Они застраивали Белград, и Белград новой застройки сплошь застроен по чертежам русских архитекторов в изгнании.

То есть уехали люди не только церковные, но и умные, с профессией, с талантом, с дарованиями. Они писали книги, картины, музыку. Один Рахманинов чего стоит из тех, не вернувшихся, изгнанников, или Шаляпин.

К сожалению, сами бы они не поехали. Бог выгнал их за рубеж за нечестивую жизнь на Родине, чтобы там они покаялись, заплакали и стали настоящими русскими. Люди, живущие за рубежом, иногда намного более русские, чем люди, живущие дома, вот еще парадокс.

Там они очень сильно чувствуют, что их мало, что их кот наплакал. Им нужно беречь себя, нужно читать с детьми книжки, нужно разговаривать с ними. Выключили телевизор и взяли в руки Тургенева, или Андрея Белого, или Сашу Черного — что-нибудь на русском языке, чтобы дети знали, что такое русская книжка. И в воскресенье все обязательно в церковь. Потому что, если так не будет, их просто растворит эта жизнь, и они исчезнут.

А мы здесь живем: «А, нас много. Все кругом колхозное, все вокруг мое». Иллюзия того, что нас много, убивает нас здесь, на Родине, и мы даже не чешемся. А когда ты попадаешь за рубеж, ты начинаешь чесаться, тебя начинает тревожить твоя православность и твоя русскость, и они не должны исчезнуть.

Так что там они часто бывают лучше, чем мы здесь, потому что им все это дорого дается. Нам дается — тьфу, пожалуйста. Вышел из дому, завернул за угол — церковь. Обошел эту церковь, повернул за угол — еще церковь. Еще завернул — монастырь, дальше — церковная лавка.

У нас все слишком легко, а там нужно, во-первых, найти по карте ближайшую православную церковь. А, ближайшая Orthodox Church за 250 миль, да еще и нерусская, например, Румынская или Антиохийская. А где там Russian Orthodox Church? Ага, 300 миль.

Ну, что ж, раз в неделю не поедешь. Там все считают деньги, там бензин дорогой, значит, раз в неделю будет выходить дорого. Но раз в 2 недели, раз в месяц обязательно в 5 часов утра подъем, и драйвуешь каром 300 миль до русской церкви. И там уже не можешь после службы сразу пойти домой, а, конечно же, остаешься поговорить со своими, пообщаться и чаю попить.

Кто поет — тот будет что-нибудь петь, кто играет — тот что-то сыграет, нужно собрать деньги на какое-то общее дело. Дети в это время занимаются чем-то своим. А к вечеру ты уже наелся этой своей русскости на две недели вперед, опять садишься за баранку и драйвуешь обратно на своем каре, потому что в понедельник тебе на работу. Вот так и живешь.

Человек говорит: «Эх, я свинья бессовестная. А ведь в Иркутске я жил через дорогу от церкви». А другой говорит: «И я свинья бессовестная. Я в Киеве жил в двух метрах от Лавры и не ходил туда. Мне не надо было. А теперь я за 300 миль езжу раз в месяц и умру, если не поеду, потому что у меня просто бензин кончится. Все».

Так что это великая трагедия нашей жизни, но в этой трагедии есть некая оптимистическая трагедия. Там есть такой очень вкусный момент, что, раз ты не можешь жить по-человечески здесь, то пшел отсюда. Живи со слезами там.

Нас это тоже касается. Не можешь жить нормально, пока здоровый, на тебе, заболей, теперь будешь каяться и молиться.

Вопрос: Здравствуйте, отец Андрей! Меня зовут Эдуард. Я из Белгородской области. Как Вы считаете, можно ли православным христианам почитать святых другой Церкви, например, католической?

Прот. Андрей Ткачев: Прекрасный вопрос. Во-первых, огромное количество святых, которых мы считаем, например, католическими, на самом деле, они не католические — они всецерковные, всехристианские. То есть они католические в смысле принадлежности к кафолической церкви.

Как мы говорим в Символе веры: «Верую во едину Святую, Соборную Апостольскую Церковь», — а католики говорят: «Верую во едину Святую Католическую Церковь». То есть это игра слов.

Вот, например, Вы Эдуард. Я помню время, когда люди приходили в церковь, писали записки: о здравии Эдуарда, а наши святые бабушки на свечном ящике эти бумажки кидали им обратно и говорили: «Нет такого. Забирайте эту бумажку, нет такого. Нет никакой Цецилии, Эдуарда, никакого Мартирия — нет никого. Есть только Иван, Петр, Вася, Дуся и все. То, к чему я привыкла, то и есть, а остального нету».

Оказалось, есть благочестивый, праведный, благоверный король Эдуард Шотландский. Он отличался храбростью, милостью, как святой Людовик во Франции, как другие святые короли Запада и Востока. Так что здесь нужно разбираться. Если до XI века, то там все наше общее.

Есть святые, которые сильно почитаются на Западе, и которых мы почитаем меньше. Допустим, святой Христофор, святой Бонифаций. Там много, огромное количество святых, которых мы даже не знаем.

Об этом, кстати, говорил Иоанн (Максимович). Он говорил, что православные русские люди не знают тысячи ирландских, шотландских, галльских, то есть французских, итальянских, германских святых. Они их не знают, потому что они прошлись как бы мимо наших святцев.

А среди тех, которые уже позже, после XI века, есть люди, которые достойны удивления, внимания, уважения, возможно, даже и молитвы. Но я бы поостерегся.

Есть такой черногорский город Котор, и там, в этом городе Котор, есть святая Осанна. Она вроде тех визионерок, католических монахинь, которым являлся Христос, которые видели что-то. Это была маленькая девочка из православной семьи, которой постоянно являлся Христос. Она говорила об этом своим родителям, но те сомневались, от Бога ли это, или это какое-то прельщение.

Она пошла к католическим монахиням, те ее забрали к себе, и она была у них в монастыре. Там у нее продолжались эти видения. Умерла она очень молодой. Она маленькая, мощи ее, словно ребенка. Католиками она канонизирована, православными нет.

Рядом там православные святыни и вот этот католический храм с ее мощами. Молиться этой святой я не дерзну, и не потому, что я сомневаюсь в ее святости, а просто потому, что Церковь не благословила мне этого. То есть я не буду бежать впереди паровоза.

Я, например, знаю священников, которые молятся Жанне д’Арк. Вот любят ее, ну, любят ее. Трудно представить себе, что она не в раю, потому что она тоже была такая визионерка, ей слышались голоса, к ней приходили святая Маргарита, святая Екатерина, Архангел Михаил.

Она воевала, ее, бедную, сожгли ни за что, а потом, через много лет, сказали: «Мы сожгли ее по ошибке». Она была канонизирована Католической Церковью. Ее сожгли, как ведьму, а потом сказали: «Ой, мы ошиблись, она святая».

Больше всего ее пугало, что ее похоронят в неосвященной земле. Когда ей говорили: «Признайся, что ты ведьма, иначе мы тебе не дадим причастия и похороним тебя в неосвященной земле», — это для нее было самым страшным: «Мне не дадут причастия. Меня похоронят в неосвященной земле».

Так вот, я знаю людей, которые настолько влюблены в эту святую Жанну, что их душа хочет ей молиться. Я бы поостерегся. И не потому, что это грешно, а потому, что Церковь моя не сказала мне, что можно ей молиться.

Вот когда Церковь моя скажет мне: «Возлюбленные о Господе чада Святой Православной Церкви, за пределами нашего мира есть много настоящих святых, например, такой, такой, такой, такой, и вы можете призывать их в молитвах», — я скажу: «Хорошо», — и буду призывать их в молитвах, если такое случится.

Если такого не случится, ничего страшного не будет, потому что святых довольно много. Но вот те, которые были до XI века, о них вообще сомнений нет. У них будут сложные имена, какие-нибудь Брунгильда, Клотильда, Олаф, Колумба, но это будут наши православные святые, и им можно смело молиться.

А вообще, конечно, неплохо интересоваться историей Христианской Церкви, христианской жизни, христианского мировоззрения, вероучения за пределами нас, потому что там тоже есть много интересного и достойного внимания. Так что я рекомендую вам это.

Святой Иоанн (Максимович) носил при себе сумку с мощами святых. Он ездил по старым монастырям, находил святые реликвии, которые уже никому не нужны на Западе, и говорил: «Дайте мне», — ему давали, и он носил с собой сумку с мощами святых угодников Божиих, живших в Западной Церкви.

Он говорил, что на Западе не будет ничего доброго, пока западные христиане не будут молиться своим святым, которых они забыли. А мы, православные, оказавшись на Западе, обязаны узнать о них и почитать их. Таких местночтимых святых очень много в Германии, Англии, Италии. Это очень хорошая тема, и этой темой можно заниматься всю жизнь.

Вопрос: Здравствуйте. Меня зовут Алина. Я из Москвы. Для меня поднятая тема очень близкая. Я работаю в иностранной компании и имею возможность общаться с иностранцами. Более того, я знаю английский язык немножко глубже, чем просто на бытовом уровне, и я могу поговорить.

Часто я выезжаю за границу. Когда я нахожусь в Греции, в выходной день, в воскресенье, я иду в храм, и иду в платке. В храме я одна в платке. И я себя чувствую слоном в посудной лавке, потому что на меня все смотрят.

Мне неудобно без платка, мне просто некомфортно быть на Литургии в воскресенье без платка, а им некомфортно то, что я нахожусь, как мусульманка, у них в храме в платке.

И у меня такой вопрос: когда я нахожусь в приходах в разных странах, знакомлюсь с традициями, какие здесь есть опасности? Я переживаю, что, с одной стороны, я могу, не будучи сведущей в полной мере в канонах, что-то преступить, а с другой стороны, как не обидеть местных?

Прот. Андрей Ткачев: Я понял. Это очень хороший вопрос. Я думаю, что платок надевать на службе надо, потому что здесь греки пошли вниз. Они упали в святости, что ли. А если обычай местный поднимает нас в святости, то мы должны его с радостью соблюдать.

Например, разуваться в храме хорошо бы, это очень хорошая вещь — разуваться в храме. По крайней мере, в Древней Церкви был такой обычай, например, священник обувал литургическую обувь. То есть в алтарь священники входили не в том, в чем ходили по улице, они переобувались или были там босиком.

Сейчас у нас этого нет, а на Востоке до сих пор это сохранилось. Вот то, что они делают в мечетях, это же делают и в церквях. Многие разуваются в церквях, или в алтарь заходят и разуваются и босиком служат в алтаре.

Кстати, тот же Иоанн (Максимович), мы сегодня часто его вспоминаем, служил всегда босиком. Он даже по улице ходил босиком, его называли «босоногий Жан». Во Франции его называли Saint Jean les pieds déchaussés, «святой Жан с босыми ногами».

Я, например, был бы только за, если бы можно было служить босиком. Но у нас вообще-то холодно, вы поймите, что это не Восток. Одно дело босиком служить, например, в Сочи, а другое дело — где-нибудь в Тюмени, это разные вещи. Но там, где тепло, можно служить, разуваясь.

Например, в Индонезии все мусульмане, это самая большая мусульманская страна по численности населения. Там 250 миллионов населения, и почти все мусульмане, но не так давно там появились православные христиане.

И вот один христианин из Индонезии сказал: «Мы разуваемся в наших церквях, потому что, если к нам придет мусульманин посмотреть, как мы молимся, он не поймет, если мы будем обутые, ведь у него в сознании есть такое: приходишь в святое место — разуйся».

Это, в общем-то, имеет прямое отношение к Богоявлению Моисею. Помните, когда Ангел в купине разговаривал с Моисеем, он говорил: «Разуйся, сними сапоги с ног твоих, ибо земля, на которой ты стоишь, святая».

На самом деле, это очень важный знак — снятие обуви перед входом в храм. Конечно, это легче делать в сандалиях или шлепанцах, а когда человек в зашнурованных ботинках, в сапогах у нас зимой, это нереально, ты можешь делать это только в некоторых случаях летом. Но вообще тема очень интересная.

Покрытие головы — это, конечно, наша обязанность. То, что греческие женщины сняли с себя головные уборы, пришло к ним вслед за спесивостью и наглостью современных женщин. Просто современные женщины больны феминизмом, им хочется, чтобы все было комфортно и удобно, так, как они хотят.

Вопрос: А я думала, это потому, что среди мусульман этим они показывали, что они не мусульманки.

Прот. Андрей Ткачев: Нет. Пусть берут пример с мусульманок в некоторых вещах, я так считаю. Конечно, если мусульманка с покрытой головой, но вся накрашенная, такие тоже есть, в хиджабе и в мини-юбке, например, такое можно встретить — мини-юбка, каблуки и хиджаб, ну, это полный абсурд, ведь мир развращает всех.

Но если ты видишь мусульманку, прилично одетую, и видишь на улице нашу, почти раздетую, то, конечно, бери пример с мусульманки, потому что пример нужно брать с тех, с кого его можно взять, у кого можно чему-то научиться. Ну, и что, что они мусульмане? Если они целомудреннее, значит, будьте, как они.

К чужим обрядам нужно присматриваться. Расскажу один интересный случай. В Сербии есть обычай на Рождество сжигать всякий хворост, сухие ветки. Люди отслужат, например, ночную службу, Рождественскую литургию, помолятся, выходят на площадь возле церкви и тащат какие-то старые сухие ветки, разный сухостой и так далее.

Они разжигают из этого большой костер. Каждый приносит какую-то свою корягу и сжигает ее. Их спрашивают: «А что это символизирует?» — «Это, типа, сгорают наши грехи вместе с тем, что не плодоносит, не цветет».

Там были и наши барышни, паломницы. Они спросили: «А что, каждый должен здесь сжечь какую-то сухую корягу?» — «Ну, да». — «А какого размера?» Говорят им: «Чем больше грехов, тем коряга должна быть больше». Они пошли и минут через 20 тащат вдвоем целое дерево, так покаянно они это восприняли.

Или, допустим, в Румынии, когда священник разоблачается, его окружают прихожане, и он бросает им на руки детали своей одежды — епитрахиль, фелонь, поручи, пояс. Люди все это ловят, как святое.

Или, если вы были в Греции, вы видели, что, когда совершается вход на Херувимской, он совершается по всему храму. Священник с Чашей выходит из алтаря, идет вдоль стены до середины храма, возвращается обратно и совершает поминание: «Великого господина и всех вас, христиан…»

В это время, когда он идет вдоль храма, люди, находящиеся в храме, стараются легонько прикоснуться к его ризе, к фелони, потому что он идет с Дарами. Это очень трогательно наблюдать, как кровоточивая прикасалась к краю ризы Христа. И священник совершает это поминовение.

Это вроде бы мелочь, но она как-то сразу все окрашивает. Та же Литургия, те же молитвы, та же вера, а вот какая-то такая обрядовая деталь, и уже все по-другому. И ты думаешь: «А что это? Как интересно! А у нас такого нет. Может быть, нам тоже нужно так делать?» И сразу начинается такая игра ума.

Вопрос: Здравствуйте, отец Андрей! Меня зовут Анна. Донской храм, город Мытищи. У меня вопрос о причастии. Мы часто отдыхаем в Черногории. Там Сербская Православная Церковь, и мама водит в церковь моего брата. Ему меньше 7 лет, поэтому с ним как бы проще. А у меня вопрос с исповедью, с языковым барьером и вообще с этим Таинством. Как мне быть?

Прот. Андрей Ткачев: Языковой барьер решается следующим образом. Если священник допускает вас до причастия, то единственное, что от вас требуется, это искреннее внутреннее раскаяние, то есть со страхом Божиим и верою приступайте. Я не вижу в этом какой-то большой проблемы.

Мы же привыкли, что перед каждым причастием нужно исповедоваться. Но это мы так привыкли. В других Православных Церквях этого нет, и там человек часто причащается без исповеди накануне.

Он исповедуется, когда захочет, то есть, когда у него есть необходимость очистить душу покаянием. А потом он причащается, например, раз, и два, и три, уже не прибегая к исповеди.

Значит, Церковь в данном случае доверяет тебе, доверяет твоей совести, твоему личному внутреннему покаянию, и ты приступаешь к Чаше как разбойник: «Не бо врагом Твоим тайну повем, но яко разбойник исповедаю Тя: помяни мя, Господи, во царствии Твоем».

Священник, видящий тебя, зная, что ты иноязычная, но ты православная, видит по тебе, идешь ли ты к причастию на всякий случай, или действительно идешь, потому что хочешь принять в себя Христа.

Я неоднократно исповедовал иностранцев. Были случаи, когда я знал язык, и они писали или говорили, а были случаи, когда я языка не знал. Допустим, я исповедовал французов. Они говорили о своих грехах, и я понимал, что они каются, но понимал только каждое 8-е слово, не больше, и я давал им разрешение или пускал их к причастию так.

Что мне требовать от него, если я вижу, что он — Божий человек, и он кается в своих грехах? Что еще нужно? Обязательно нужно, чтобы я услышал эти грехи? Нет, наверное. Господь знает. Так что здесь нет проблемы.

Здесь вопрос понимания священником твоих речей вторичен, а первичен вопрос твоего отношения к причастию. То есть я каюсь, я знаю, что я грешница, я знаю, что здесь Иисус, в этой Чаше. А я, грешная, прихожу к Нему как кровоточивая, как блудница, прихожу и принимаю Христа как Спасителя. И это видно. Если человек подходит с таким сердцем, это сразу видно.

Иногда бывает так, что священник, стоя с Чашей на амвоне, видит, что к причастию подходит кто-то чужой, какое-то чужое лицо. Хоть он не знает никого лично, он сразу спрашивает: «А когда Вы причащались последний раз?» Он говорит: «Никогда». — «А сегодня Вы были на исповеди?» — «Нет». — «А когда Вы пришли в храм?» — «Только что». — «А! Ну, Вы подождите немного, потом мы с Вами поговорим».

Чужого сразу видно, как будто у него печать на лбу. Видно, что идут свои, свои, и вдруг чужой. «Ты кто?» — «Я некрещеный, я пришел просто посмотреть. Все пошли, и я пошел». Бывают такие случаи.

Так что священнику все видно, и он доверяет вам, потому что идет ко Христу человек, желающий Христа. Все, это самое главное в причастии. Главное не то, чтобы ты все сказал, чтобы я все услышал. Главное — чтобы ты знал, к Кому ты идешь, и с покаянием, со страхом Божиим и верою приступал к Чаше жизни. Это самое главное.

Вопрос: Здравствуйте, отец Андрей! Меня зовут Мария. Я студентка филологического факультета Московского государственного университета. У меня такой вопрос: почему в католических храмах есть скамейки, и люди сидят, а в наших храмах на службах люди стоят?

Прот. Андрей Ткачев: Хороший вопрос. Сидение или стояние не определяет православие, безусловно. Филарет Московский говорил, что лучше сидя думать о Боге, чем стоя о ногах. Может быть, этот вопрос изменится, потому что старики, старушки — они измучиваются от долгого стояния.

В православных церквях тоже могут быть лавки и скамейки. То есть лавки, скамейки — это не прерогатива только лишь католических церквей. Они могут быть вдоль стены, как это бывает в монастырях, например, на том же Афоне вдоль стены стасидии.

Там службы настолько длинные, что никто их не выстоит. Бывает, в стасидии ты даже не сидишь, а просто опираешься на локти. Там такие перильца, и ты висишь на локтях, а ноги отдыхают.

Потом, есть у нас кафизмы — от слова «сидеть». Когда читают Псалтирь, нужно, в принципе, сидеть. Даже есть такие седален, кафизма седален. Седален — это значит, что надо сесть, а вот акафист — надо встать, потому что акафист не седален.

А мы на кафизмах стоим, а на кафизмах хорошо бы сидеть. Поэтому в храмах мы их сокращаем, чтобы не мучить людей, и поэтому вместо двух кафизм читают половину какой-то одной или псалом за славу. Потому что, если бы мы сидели, нам было бы легче. Да, это вопрос, действительно.

Некоторые бабульки приносят с собой свои стульчики, как рыболовы, знаете, такие рыболовецкие стульчики. Попробуй, постой Великим постом на больных ногах. Это хорошо, пока тебе еще 25. А будет тебе 75, много настоишься?

Люди опираются на палочку или разворачивают стульчики и садятся. Раз они все равно садятся, и лавки есть вдоль храма, но их мало, значит, может быть, кто-то поставит лавки, и мы будем сидеть, но тогда нужно и службу длиннее служить.

Возглас «Премудрость, прости» — что он означает? «Премудрость, станьте прямо». Это возглас, обращенный к людям, которые до того сидели: «Премудрость, прости, услышим Святаго Евангелия». Это значит, они сидели и слушали Апостол, а потом им сказали: «Встаньте, стойте прямо, услышим Святаго Евангелия», — они встали и стоят.

Послушали Евангелие, потом опять могут садиться или стоять дальше. То есть у нас даже в службе есть возгласы, которые предполагают, что нужно сидеть, а потом нужно встать.

Есть возгласы, которые предполагают, что нужно закрыть дверь и никого не выпускать: «Двери, двери, премудростию вонмем», — значит, дьякон должен подойти, закрыть дверь на замок, чтоб никто больше не входил и не выходил. Кто опоздал, тот не зайдет, кто зашел, тот не выйдет.

Я думаю, что это придет к нам, тогда служба должна быть полной. На службе положено читать много поучений. Если ввести в церковь все чтения из Синаксари, житий святых, Пролога, плюс проповеди, то нам придется садиться в храме, потому что мы не выстоим всего этого. Так что здесь это все живое, оно все дышит.

Вопрос не в том, что ставить лавки, садиться и сидеть. Сегодня, например, мы не садимся. Сегодня служба короткая, часик всего лишь, сегодня никто не садится. Завтра будет длинная всенощная, 4 часа, будете садиться. Но, опять-таки, там, где мы скажем, там и сядете.

То есть дьякон выходит — садитесь. Потом: «Премудрость», — все должны знать, когда вставать, на каких возгласах. То есть это требует работы с паствой, чтобы народ знал, чтобы не так было — один сел, другой лег, третий вообще… Это будет безобразие.

Все, что нужно в Церкви ввести, предполагает повышение дисциплины. Нужно, чтобы священник постоянно учил людей и рассказывал, как себя вести, чтобы любой человек, который зашел впервые, и который не знает этого, посмотрел на других и делал так, как они.

Так что при таком дисциплинарном подходе нам можно и лавки поставить, но тогда нужно будет больше служить, больше читать, больше проповедовать, больше поучений всяких чтобы в церкви было, во время которых предполагается сидение слушающих.

Вопрос: Здравствуйте, батюшка! Меня зовут Светлана. Я из Москвы, работаю в сфере телекоммуникаций. Я была приятно удивлена, когда увидела в храмах Черногории очень много икон нашей царской семьи и также иконы Матронушки. Как Вы считаете, это помогает сближать православные народы России и Черногории?

Прот. Андрей Ткачев: Да. Черногорская Церковь — это Сербская Церковь. То есть там есть свой раскол. Там есть черногорцы, которые говорят: «Мы не сербы, мы черногорцы», — а есть те, которые говорят: «Мы сербы, и Церковь наша Сербская». И вот те, которые сербы, и Церковь их Сербская, они чтут государя-императора.

Как вы знаете, там было первое явление нерукотворного образа Николая Второго при росписи одного храма, кажется, на Жиче, и Николай Велимирович, епископ Жичский и Охридский, был первым инициатором канонизации Николая. Кстати, он же был инициатором канонизации Иоанна Кронштадтского. То есть Иоанна Кронштадтского канонизировали по инициативе сербского святого владыки.

Сербы любят государя-императора, потому что они помнят Первую мировую войну, когда Россия, собственно, ввязалась в ненужную ей войну из-за братского сербского народа. Нам не нужна была Первая мировая. Да даже можно было бы говорить, что это некая геополитическая стратегическая ошибка, потому что она обескровила народ и подготовила революцию.

Однако мы вступились за сербов, и сербы это помнят и благодарны за это нам, и они очень почитают императора. В Белграде есть улица царя Николая, я видел это собственными глазами.

А со всеми христианскими народами, которые есть, можно подружиться через святых. Стоит тебе знать какого-то любимого святого в этом народе, все, это мостик дружбы к сердцу человека, если, конечно, у него в сердце есть что-то святое. С любым христианином можно подружиться на теме тех святых, которых он любит.

Вопрос: Мое имя Олег. Я работаю программистом. У меня такой вопрос: допустим, человек оказался по какой-либо причине за границей. В районе, где он проживает, нет православных церквей, но есть христианские церкви других конфессий. Скажите, как быть такому человеку, как правильно поступить, чтобы это было по воле Божией?

Прот. Андрей Ткачев: Бывают такие ситуации, когда рядом нет православных церквей. Иногда в воскресный день можно помолиться по четкам, то есть, имея Евангелие или Псалтирь, в положенное время отчитать обедницу или помолиться, как можешь.

Бывая за границей, я всегда захожу в христианские храмы — в католические, лютеранские. Причащаться там нельзя, пока так сложилась наша жизнь. Это разделение существует уже давно, у нас нет евхаристического общения с католиками.

Раз Церковь нам так сказала, значит, пусть будет так. Как будет дальше — будем видеть. Поэтому причастия — интеркоммуниона так называемого, нашего у них, их у нас нет. Но прийти в храм Божий помолиться, побыть у них на службе — я не вижу в этом ничего плохого.

У меня был опыт, очень трогательный для меня. Католическая месса в церкви Сент-Эсташ в Париже — современном городе, кипящем грехами. Там такой злачный квартал и огромный храм святого Евстафия.

В этом огромном храме на мессе было раза в 3 меньше человек, чем сейчас нас здесь. Был один какой-то мальчик-китаец, один старичок-француз, одна бабушка, одна студентка. Вот такой срез общества. Священник был арабом, и они служили мессу.

Там постоянно хлопали двери, заходили и выходили туристы. Священник постоянно вздрагивал от этого хлопания дверей, а туристы — немцы, французы, итальянцы. Русских, кстати, не было. Все разговаривали по мобильному телефону, не понижая голоса, не снимали шапок, жевали жвачки, ходили мимо алтаря туда-сюда.

У меня было ужасное чувство, что я нахожусь в каком-то гетто, и идет какая-то месса перед концом света. Мне было очень жалко этих французов. За стенами этого древнего храма кипит грехом город, внутри храма собрана котом наплаканная капелька людей, которые постоянно вздрагивают оттого, что в этот храм заходят какие-то чужие люди, которым храм не нужен, и молитва тоже не нужна.

Они громко разговаривают, орут, кричат, как дикари. Если бы они побили этого священника, разогнали всех, никто бы за них не вступился. Рядом не было ни полиции, никого. Это была такая яркая картинка апокалипсиса, умирающего христианства в городе греха.

Эта месса была очень ценной для меня. Я отстоял на этой мессе, и я не могу сказать, что это была пустая служба. Я прочувствовал эту службу и прочувствовал великое унижение этих людей. Мне было их ужасно жалко. Мне даже сейчас хочется плакать, когда я вспоминаю эту мессу.

Для меня это был очень хороший опыт, и я благодарен Богу. Я не шел на мессу, я просто пошел посмотреть храм. Мои глаза открылись на то, как тяжко жить настоящему христианину сегодня во Франции.

По случаю недавно я взял в руки книгу Франсуа Мориака, это известный нобелевский лауреат по литературе. Он всю жизнь был ревностным католиком и под старость написал книжку «Во что я верю» о своем отношении к Христу и Церкви.

Он в этой книге как раз пишет о том, какие тяжести испытывает обычный набожный рядовой католик в современной Франции, какая происходит ежедневная атака не веру, как тяжело хранить веру современному человеку. Он много пишет об этом с любовью, с тревогой.

Так что, мне кажется, все это должно быть понятно и русскому сердцу тоже, что проблемы итальянцев, французов, англичан — это ведь не только их проблемы, это и наши проблемы, потому что все равно, как бы то ни было, мы представляем собой некое единое человечество.

Так что, если вам придется быть где-то далеко от Родины, и православной церкви рядом не будет, в воскресенье вы можете пойти туда, где есть христианская служба, не причащаться, но посмотреть, подумать. Ваше сердце почувствует что-то новое, вы что-то поймете, вы полюбите этих людей, у вас откроется душа к тому, чтобы понимать всякого человека. Я думаю, так должно быть.

Ну, что ж, тема, конечно, широкая, как море, и такая же, собственно, глубокая. Православие сегодня есть везде, в разном качестве оно все-таки присутствует на всех континентах. Ну, и надо, чтобы оно было сильным, красивым, как мы уже сегодня сказали, чтобы оно играло всеми цветами радуги.

Надо, чтобы храмы были открыты, и чтобы заходили в них и чернокожие, и желтокожие, и чтобы православие было не религией белых людей, живущих на европейском континенте, привычно православных, типа сербов или русских, а чтобы православие было верой всех людей, живущих на земле. Такая грандиозная мечта есть у меня, и пусть она будет у вас тоже. Спасибо.