Есть много путей к Богу, много служений в Церкви

Как не утратить себя в информационном потоке? Где грань между осуждением и критикой? Может ли православный человек участвовать в политической жизни страны и региона? Есть ли перспективы перехода с церковнославянского языка на современный русский при богослужении? Митрополит Саратовский и Вольский Лонгин ответил на вопросы студентов СГУ.

— Здравствуйте, Владыка! Этот блок вопросов прислали нам студенты Саратовского государственного университета, то есть совсем молодые люди. Попробуем разобраться в том, что их волнует.

Александр спрашивает: «Сегодня всё чаще из средств массовой информации приходится слышать, что мы живем в особую эпоху, кардинально отличающуюся от предыдущей. Современный человек вынужден воспринимать и обрабатывать колоссальный объем информации и должен быть готов к ситуации, когда его жизненный опыт устаревает раньше, чем он научится им пользоваться. Как не утратить себя в информационном потоке, который на нас обрушивается?»

— Один неглупый человек сказал, что в современном мире выживет и сохранится тот, кто сможет оградить себя от ненужной информации. Я с этим согласен. Думаю, что поколению соцсетей и Интернета нужно воспитывать в себе разборчивость — что читать. И второе — нужно разобраться для себя, как устроена вся эта система добывания, подачи и распространения информации, кем и для чего это делается. И когда человек начинает это понимать, ему становится легче. Он начинает отсеивать информационную шелуху, а ее огромное количество — «тысячи тонн словесной руды», как говорил В. Маяковский. В ней очень немного смысла и еще меньше действительно нужной и правдивой информации. В наше время такой информации не стало больше, чем было в эпоху до Интернета, и найти ее становится все труднее.

— Надо просто механически ограничивать количество времени, которое ты посвящаешь Интернету?

— Для начала да. Ни в коем случае не переселяться в виртуальный мир, а оставаться здесь, на этой земле: читать книги, заниматься спортом, дружить, любить, создавать семьи, воспитывать детей, ходить в церковь — и так далее.

— Следующий вопрос задает Елена: «Православная Церковь считает грехом осуждение других, но, с другой стороны, порицает равнодушие и безучастность к ближнему. Где грань между осуждением и конструктивной критикой, направленной на то, чтобы помочь человеку?».

— Видите ли, Елена, равнодушие и безучастность — это не только отсутствие критики. Это еще и отсутствие любви, внимания, заботы, помощи и так далее. Проявить свое неравнодушие и участие в судьбе ближнего можно, помогая ему, советуя ему что-то, поддерживая его в чем угодно, начиная от помощи в учебе и заканчивая более серьезными вещами.

А что касается конструктивной критики — да, такое может быть, но для этого нужен определенный уровень добрых, близких, дружеских отношений между людьми. Только тогда критика будет восприниматься нормально. Тут все очень просто: если твои слова, твоя критика, которая кажется тебе конструктивной, вызывают неудовольствие или обиду, человек отворачивается от тебя — значит, у тебя нет права на эту критику. Ты пока не заслужил этого права в отношении этого человека, он не готов тебя воспринимать. И поэтому, сколь конструктивной бы ни казалась тебе эта критика, надо об этом забыть.

— А где грань между осуждением и критикой?

— Осуждение, как правило, сопровождается злорадством, когда мы говорим, что этот человек вот такой-сякой... А критика сопряжена с желанием помочь: человек высказывает ее для того, чтобы помочь что-то недолжное исправить. Хотя на самом деле грань между ними очень тонка, и надо быть очень внимательным к себе. Вообще, всегда, когда в нас просыпается благородное негодование — не важно, по поводу личности человека, его поступков, событий, каких-то групп лиц и так далее,— надо приучить себя очень честно смотреть внутрь себя, чтобы понять побудительные причины, которые сподвигают тебя на такую, казалось бы, замечательную вещь, как конструктивная критика.

— Валентина задает вопрос: «Может ли православный человек участвовать в политической жизни страны и региона и легко ли ему будет?»

— Конечно, может, если у него есть вкус к этой деятельности, желание этим заниматься. Легко, правда, не будет. Но Церковь ни в коем случае не запирает своих чад в каком-то замкнутом пространстве и не запрещает им заниматься политикой. Более того, если мы, верующие люди, не будем заниматься политикой, то завтра или послезавтра те, кто ею занимаются, загонят нас, в лучшем случае, в гетто. Поэтому политикой заниматься надо.

— Я думаю, поскольку Валентина задает этот вопрос именно Вам, ее интересует еще и духовная составляющая этого процесса. Насколько она будет страдать, если ты активно включишься в политическую жизнь?

— Конечно, в какой-то мере она страдать будет — духовная составляющая человеческой жизни не страдает только в пустыне. Недаром, когда христианство стало сначала разрешенной, а потом господствующей религией в Римской империи, то пустыни Египта, Палестины, Северной Африки наполнились множеством монашествующих, которые уходили из мира. Причем из мира, который был благорасположен к христианству. Они не уходили, когда были гонения, а ушли тогда, когда началась вроде бы спокойная христианская жизнь. Просто потому, что есть люди, которые хотят жить только с Богом и ради Бога. И, конечно, условия монастыря (в наше время) или пустыни (в те далекие времена) максимально для этого благоприятны. Уходили туда разные люди — и очень знатные, царедворцы, как преподобный Арсений Великий, и обычные египетские или палестинские крестьяне.

Но я в начале своего ответа подчеркнул: если у человека есть желание и вкус к этому занятию. Почему бы нет? Есть люди, которые занимаются политикой, экономикой, управлением. Среди них есть люди верующие, церковные. И это абсолютно нормально, ничего в этом предосудительного нет. Очень много служений в Церкви, много путей к Богу и много разных форм служения Ему. Совершенно не обязательно, как говорится, всех равнять под одну гребенку.

— Ярослава спрашивает: «В одной из своих бесед Вы упоминали свою юность, когда Вы бежали в храм. Вы говорите, что для Вас это было самым главным, что может быть на земле, заслоняло абсолютно все: и учебу, и работу, и какие-то семейные связи. В чем кроется причина такого стремления к церковной жизни и общению с Богом и как воспитать это чувство в себе?»

— Честно говоря, я не знаю, ведь я не воспитывал его в себе. Во-первых, я был молод. А во-вторых, это был Советский Союз, где для молодого человека христианский выбор означал отречение от очень многого. Сегодня люди даже не подозревают, что, придя в Церковь, необходимо от чего-то сознательно отказаться в своей жизни. Даже с семинаристами я по этому поводу воюю, потому что им очень хочется быть, «как все». Когда пытаешься говорить о самоограничении, многие возмущаются: как это так, я нормальный человек, и точно так же хочу жить и получать все те удовольствия, к которым стремятся другие люди. В наше время было по-другому: быть такими, как все, поступив в семинарию, было просто невозможно. И это налагало явственный отпечаток на нашу жизнь. Многие мои сверстники стали священнослужителями, кто-то архиереями, у нас примерно одинаковый опыт. И Церковь для нас была просто раем на земле — даже в том униженном виде, в котором она тогда находилась. Я очень надеюсь, что это отношение во мне сохранилось. Но научить, как этого добиться, я не смогу.

— То есть это дар от Бога?

— В каком-то смысле да. А помогает присущая молодости горячность и готовность к полной самоотдаче.

— Сегодня многие молодые люди приходят к Православию, что называется, от головы. То есть они не чувствуют этот дар, призыв Божий, а именно приходят с помощью логических построений, прочитав много книг, даже, возможно, получив какой-то опыт общения с другими религиями…

— Да, есть, и я знаю таких. Это зависит от склада характера. Есть люди, которые воспринимают окружающий мир, прежде всего, рассудком. Но если они при этом не начнут вести церковную жизнь, если не встретятся со Христом лично, в своем сердце, то голова через какое-то время будет занята чем-то другим. Если же человек остается в Церкви, становится на путь служения Богу, то, конечно, обязательно происходит его встреча со Христом. И тогда, по словам, которые Господь сказал самарянке: тот, кто однажды попробует эту живую воду, другой воды не возжаждет вовеки (см.: Ин. 4, 13-14).

— Виктор задает вопрос: «Есть ли перспективы перехода с церковнославянского языка на современный русский при богослужении?»

— Это очень сложный вопрос. Я не сторонник такого перехода, хотя согласен, что церковнославянский язык вполне может быть до некоторой степени русифицирован.

Я все-таки считаю, что тем, кто ходит в церковь, надо изучать церковнославянский язык. Весь мой опыт общения с молодыми людьми свидетельствует об этом. Бывает, что приходит человек и говорит: «А почему в Церкви до сих пор используется старинный язык? Я его не понимаю, и вообще никто не понимает…». Но если этого человека направить к изучению богослужения, поставить его на клирос читать, петь, то через какое-то время его за уши не оттянешь от службы с церковнославянским языком.

Дело в том, что церковнославянский язык многозначен, полисемантичен. В нем есть такие оттенки смыслов, которые не передашь переводом. Это первое. А второе — в нашем современном русском языке церковнославянский выполняет роль высокого стиля. Вся русская литература пронизана им: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, / Исполнись волею моей / И, обходя моря и земли, / Глаголом жги сердца людей». Или даже такой пример: «Союз нерушимый республик свободных / Сплотила навеки Великая Русь»,— и здесь ведь использован церковнославянский синтаксис. Поэтому, если мы уберем из употребления церковнославянский язык, лет через двадцать никто не будет понимать русскую литературу. Те, кто ратует за перевод богослужения на русский язык, об этом не задумываются, но, тем не менее, это проблема всей нашей культуры.

— Есть мнение, что сегодня нет и переводчиков, которые могли бы осуществить полноценный перевод…

— К сожалению, есть много поспешающих, которые бегут впереди паровоза и тем самым дискредитируют те добрые идеи, которые нужно и можно реализовывать. Вот и о переводе богослужебных текстов на русский можно сказать то же самое: поборники этой идеи уже дискредитировали ее на долгие годы — так же, как в свое время обновленцы в двадцатых годах ХХ века. Я имею в виду ряд общин, объединенных почитанием священника Георгия Кочеткова. У них есть переводы Священного Писания, переводы богослужения. Их основной принцип — надо перевести вообще все. «Отверзу уста моя» — что здесь непонятно русскому человеку? И как перевести — «Открою мой рот»? А зачем?

— Звучит очень утилитарно как-то…

— Однажды я взял с полки их перевод богослужения Страстной седмицы. Известный каждому верующему человеку тропарь «Благообразный Иосиф» — там слово «благообразный» переведено как «достопочтенный». Чем это лучше?
При переводе богослужения есть очень много подводных камней, о которых мало кто думает. Некоторые богословские понятия трудно будет перевести, да и сами переводы будут дико громоздкими, непоэтическими. Нельзя забывать, что церковнославянский язык является калькой с древнегреческого языка. Все древние богослужебные последования написаны в поэтической форме, хоть и переведены с греческого на славянский без рифмы, белым стихом.

— И при переводе размер изменится…

— Все изменится, все гласы «полетят»! Музыкальная сторона службы, какой мы ее знаем сегодня, будет практически разрушена. Поэтому даже трудно представить себе объем работы, которую необходимо выполнить — не только переводчикам, богословам, но и церковным композиторам, регентам. Может быть, эту работу проведут со временем, но только надо это делать спокойно, постепенно, никуда не спеша, установив принципы перевода и привлекая к этому очень серьезную научную общественность. Это труд, я бы сказал, национального значения.

Поэтому я не сторонник перевода, но сторонник освобождения церковнославянского языка от архаичных форм, которые вышли из употребления, таких, например, как двойственное число. И упрощения синтаксиса, потому что древнегреческий синтаксис, конечно, довольно сложен для понимания.

— Неспроста именно молодой человек задал этот вопрос. Сейчас ведь широко обсуждается идея о том, что если перевести богослужение на современный русский язык, это привлечет людей, им станет понятнее. Знаю, что в других Церквах был такой опыт.

— В Болгарии, в Сербии.

— И как-то это способствовало распространению Православия?

— Вообще никак. К тому же там перевели на современные языки только неизменяемые части богослужения, а изменяемые — каноны, стихиры, тропари и прочее — не перевели. Почти уже сто лет, наверное, прошло, и вот что получилось: неизменяемое читается на современном языке, а изменяемое — то, что продолжает петься и читаться на церковнославянском,— стало совершенно непонятным и просто было выброшено из службы. В Болгарской Церкви вечерня длится пятнадцать-двадцать минут максимум, и то, если есть какой-нибудь певец, который будет петь долгое византийское песнопение. Утреня заняла то место, которое у нас занимают часы перед Литургией. Воскресная утреня так гнусавенько поется одним певцом на клиросе, в это время совершаются проскомидия и исповедь… Вот к чему это привело, и на самом деле это жалкое зрелище. Мы, Русская Православная Церковь, имеем замечательную традицию богослужения. И если мы ее потеряем, усердием людей, постоянно будирующих эту тему, лишимся очень многого. Но это тема для долгого разговора.

— Анастасия задает вопрос: «Как бороться с гневом и раздражительностью?»

— Прежде всего, надо помолиться о том человеке, к которому ты испытываешь этот гнев и раздражительность. Это классический святоотеческий совет: помолиться о том, чтобы Господь помог ему, спас его, как-то вразумил и его, и тебя. И затем использовать весь тот арсенал, который есть у каждого человека для борьбы со своими недолжными проявлениями. Надо брать себя в руки, что называется.

— Еще одна Анастасия нас спрашивает: «Можно ли со всеми находиться в мире и дружбе? Или это особая форма лицемерия и с кем-то необходимо находиться во вражде?».

— Нет, во вражде не надо находиться ни с кем. Апостол говорит: Насколько возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми(Рим. 12, 18). Дружба — это несколько большее. Мы не можем со всеми дружить, мы не можем со всеми быть в близких отношениях. Но что бы ни случилось, если мы христиане, мы ни с кем не должны враждовать.

— И Екатерина задает Вам личный вопрос: «Есть ли у Вас домашние животные и как к животным нужно относиться с точки зрения Православия?»

— Еще в древности сказано: Блажен, иже скоты милует (Прит. 12, 10), поэтому относиться к ним надо по-доброму, с любовью. У меня всегда были домашние животные. Последнее из них — ручной сурок, я с ним приехал сюда, в Саратов, из Москвы. К сожалению, сурки живут недолго, около восьми лет. После его кончины от старости я больше не стал никого заводить просто потому, что у меня практически нет на это времени, ведь любое животное требует внимания. Но я считаю, что это очень хорошо, когда у человека есть домашние животные, особенно в семье, где есть дети. Это воспитывает у людей правильное отношение ко всему живому.