Террор начался не в 1937-м

Фото: Russian Look / Globallookpress     

В поминовении российскими либералами жертв политических репрессий есть известное лукавство. Обычно говорится о «сталинском терроре», тем самым жестокости и кровавые расправы первых десятилетий большевизма списываются на гражданскую войну и возлагаются как бы на обе стороны.

Кроме того, жертв коммунистической террористической диктатуры пытаются представить как жертв «российского государства» – причём виноватыми оказываются чуть ли не царь Николай I с Бенкендорфом на одном конце мнимой линии и, конечно же, Путин и нынешняя российская власть на другом. Попытки остановить революцию в 1907-м или же в 2019-м оказываются равнозначными кровавой бане, развязанной в результате революции.

Фото: Russian Look / Globallookpress     

Такая подмена, конечно, совершенно неприемлема. Коммунистический террор 1917-1953 годов (происходивший, правда в меньших масштабах, до конца советской власти) не был нормальной репрессивной политикой государства по своей самозащите, пусть даже самой ангажированной. Это была гражданская война на уничтожение всех лиц, групп, социальных слоёв и классов, которые противились или в теории могли воспротивиться абсолютной диктатуре коммунистической партии и осуществлению проектов большевистской утопии. Именно эти группы – дворянство, духовенство, офицерство, чиновничество, профессура, буржуазия, крестьянство (так называемое кулачество) – подлежали поголовному уничтожению, по сути геноциду, как это было провозглашено в первых же декларациях красного террора.

Иногда в этот массовый поток террористического уничтожения русской нации вклинивались разборки между самими коммунистическими вождями, чекистами, номенклатурой. Однако эта струя репрессий была ничтожной по сравнению с по-настоящему массовым террором против «бывших». Причина, по которой в нашей памяти со времён хрущёвской оттепели и горбачёвской перестройки отложились прежде всего образы умученных Бухарчика, маршала Тухачевского, певца русоцида Бабеля и прочих, вполне прозаична. Только у этой категории репрессированных появилось хотя бы некоторое право голоса после реабилитанса 1956 года.

Они рассматривали как собственно необоснованные репрессии только расправы над своими – напротив, офицеры, священники, «кулаки», в их представлении, сидели за дело. Даже Александр Солженицын, работая над «Архипелагом ГУЛАГ», хотя и старался дать максимально высказаться «бывшим», всё-таки вынужден был опираться прежде всего на рассказы пострадавших членов советских элит (хотя и менее высокопоставленных) просто потому, что таковых среди опрашиваемых было больше.

Александр Солженицын. Фото: Anton Kavashkin / Globallookpress     

Солженицын в главе «История нашей канализации» наметил главный принцип – история ГУЛАГа начинается с большевистским переворотом, и самые крупные потоки репрессированных – обычно самые молчаливые, как уничтожавшиеся миллионами крестьяне. Но равномерно разработать все детали темы писатель-историк попросту не мог, из-за отсутствия живых свидетелей, поэтому он так мало пишет, к примеру, о тотальном уничтожении духовенства до войны – некому было рассказать.

Отдельные рассказы не принадлежавших к советским элитам людей о пережитом терроре, появлявшиеся за границей, были весьма специфичны. Хотя бы потому, что они выжили и сумели убежать, как протоиерей Михаил Польскйй («Положение Церкви в Советской России. Очерк бежавшего из России священника»), Иван Солоневич («Россия в концлагере»), Борис Ширяев («Негасимая лампада»). Просто за счёт того, что это были выжившие и бежавшие, в этих рассказах было чуть меньше безысходности.

Гораздо больше ужаса было в графическом романе Евфросинии Керсновской «Сколько стоит человек» и воспоминаниях Олега Волкова «Погружение во тьму». Но появившись уже лишь в разгар перестройки, в период всеобщего угара, они не успели стать фактом массового сознания, где роль главного воплощения памяти о репрессиях играли «макулатурный» (по выражению Бродского) роман Рыбакова «Дети Арбата» или мемуары Льва Разгона, отработавшего три года в спецотделе ОГПУ зятя кровавого хозяина Соловков Глеба Бокия.

В результате этих особенностей конструкции памяти, в обществе до сих пор засели весьма вредные ошибочные представления о Терроре. Многие полагают, что основная его волна начинается если не в 1937-м, то не ранее 1934-го. Считается, что главными жертвами были партийные и советские работники, члены советских элит, виновные в революции, и потому заслужившие свою участь у «Немезиды» террора.

Активно эксплуатируется сталинистский миф об «очищении» от ленинской гвардии и всевозможных заговорщиков и «коррупционеров» (понятие, которого для сталинского террора в принципе не существовало), осуществлённом мудрым Сталиным в преддверии войны. Ну и наконец, сакраментальное: во всём виноват негодяй Ежов, а Сталин был ни при чём.

По счастью, под давлением настоящей исторической науки эти мифы рушатся.

Сегодня уже для всех очевидно, что вертикаль террора возглавляли лично Ленин, Троцкий, Дзержинский и Свердлов, а затем Сталин. В ходе кровавых чисток советской элиты Сталин лично просмотрел (и даже местами подправил) списки на расстрел 45 тысяч человек. Если бы из каждого расстрелянного лично Сталиным вытекло бы по капле, то генсек утонул бы в этой крови.

Всё более становится понятным, что даже если не вспоминать о кровавом потоке гражданской войны, о расстрелах деятелей Церкви или меньшевиков в начале 1920-х, о массовой расправе с интеллигенцией – гуманитарной («Академическое дело») и технической («Шахтинский процесс», «процесс Промпартии»), что, конечно, было особенно «уместно» на волне нуждавшейся в инженерах индустриализации, даже если не говорить о раскулачивании, массовом терроре в деревне и голоде, если не вспоминать о Соловках, Свирьлаге и Беломорканале, если сосредоточиться только на событиях 1937-38 годов, то и тогда не советская номенклатура была главной жертвой, а антисоветский русский народ – крестьянин, офицер, священник. Подавляющее большинство были убиты во исполнение оперативного приказа НКВД №00447, обрекавшего на смерть именно «антисоветские по определению» элементы из «бывших».

Из 681 692 человек, приговорённых к расстрелу в 1937-1938 годах, 386 798 были казнены именно в результате «кулацкой операции», в которой они шли по «первой категории». Таким образом, 56% всех жертв террора приходится именно на долю оперприказа №00447. Из числа убитых 185 408 человек – «бывшие кулаки», а 157 304 – «другие контрреволюционные элементы» – духовенство и церковные активисты, офицеры, царские чиновники, просто чем-то неугодные и случайные жертвы. Жертв операции из «второй категории», отправленных в лагеря, было 380 599 человек.

Не палач Глеб Бокий и не зять Глеба Бокия были основной жертвой Большого террора. Это был обычный русский крестьянин, посмевший хоть раз сказать слово поперёк комбеду и колхозу, хоть косо взглянуть на председателя сельсовета.

Наконец, становится понятно, что машина террора, созданная большевистской диктатурой, работала непрерывно, меняя лишь формы, но не сущность – массового террора против всей неудобной для этой диктатуры России. Расстрельные решения «троек» в 1937-м ничем по своему антиправовому характеру не отличались от бессудных расстрелов в чрезвычайках в 1919-м.

Акты индивидуальных и коллективных убийств начались с первых часов советской власти. Уже 31 октября (13 ноября) 1917 года был расстрелян в Царском Селе протоиерей Иоанн Кочуров, про которого большевики решили, что он благословляет защищавших правительство казаков (в известном смысле было бы логичней сдвинуть памятную дату всего на две недели, приурочив её не к случайному событию, а к действительному рубежу начала террора в 1917-м).

Казалось бы, не стоит говорить о жестокостях при захвате большевиками Москвы в ноябре 1917-го, включавших артобстрел Кремля и расстрел его защитников-юнкеров – формально это не террор, а первый акт гражданской войны. Но вот только уже сдавшихся юнкеров расстреливали десятками. Потрясённый похоронами 300 жертв этой бойни Александр Вертинский написал знаменитую песню «Я не знаю, зачем и кому это нужно…». Вертинского вызвали в ЧК. «Не можете же вы запретить мне их жалеть?» – спросил артист. «Если надо – и дышать запретим», – последовал ответ. Под эту песню шли в бой полки Добровольческой армии, а в 1970-е её даже официально исполняли в советских театрах, правда, делая вид, что речь идёт о жертвах Первой мировой.

20 ноября (3 декабря) 1917-го в Могилёве группа солдатни и матросни во главе с «верховным главнокомандующим» прапорщиком Крыленко расправилась с главковерхом генералом Духониным. Командующий самой многочисленной армии на планете не оказывал никакого сопротивления, но был застрелен в голову, а потом его тело измесили штыками и прикладами. «В штаб к Духонину» ещё долго было в большевистской среде шуткой хорошего тона.

Фото: Everett Historical / Shutterstock.com     

5 (18) января 1918 года большевики расстреляли из пулемётов демонстрацию в поддержку Учредительного собрания, погибло более 50 человек. А в ночь на 7 (20) января группа матросов из банды Железняка (того самого, который «караул устал») убила в больнице двух видных политиков из партии кадетов – А. И. Шингарева и Ф. Ф. Кокошкина. Ещё в декабре 1917-го партия кадетов была объявлена «врагами народа», и расправа над лидерами партии должна была окончательно запугать общество после разгона всенародно избранного парламента.

25 января (7 февраля) 1918 года в Киеве был схвачен и убит митрополит Киевский Владимир (Богоявленский). Большевики расправились с архипастырем подначиваемые украинскими церковными раскольниками (предками нынешних филарето-епифаньевцев) и рассчитывая поживиться якобы спрятанными им деньгами киевских храмов.

22 июня 1918 года советская власть осуществила первый акт псевдосудебного террора. Без всяких оснований и доказательств «революционным трибуналом» был приговорён к смерти капитан 1 ранга А. М. Щастный. Вина флотского офицера состояла в том, что он спас от хозяев большевистского правительства – немцев значительную часть Балтийского флота. Оставшись на своём посту даже в условиях общего разложения матросов, он сумел добиться перебазирования сил флота из Ревеля в Гельсингфорс, а затем из Гельсингфорса – в Кронштадт, не потеряв ни одной боевой единицы – 4 линкора, 2 броненосца, 5 крейсеров, 59 эсминцев, 12 подводных лодок.

Разумеется, после такого подвига капитан Щастный стал национальным героем, и его авторитет повысился даже среди разболтанной и бандитствующей матросской массы. Зато покровители-немцы были очень недовольны тем, что весь русский флот ускользнул от них в целости и сохранности (для сравнения, на Чёрном море, чтобы не сдавать немцам линкор «Императрица Екатерина», его пришлось затопить).

Это и обрекло Щастного на гибель. Уже в мае 1918-го в «награду» за спасение флота он был арестован, осуждён ревтрибуналом на смерть по показаниям одного свидетеля – Троцкого. Приговор, если читать обращая внимание только на фактическую, а не на оценочную сторону, вполне откровенен и информативен:

Вёл контрреволюционную агитацию в Совете комиссаров флота и в Совете флагманов: то предъявлением в их среде провокационных документов, явно подложных, об якобы имеющемся у Советской власти секретном соглашении с немецким командованием об уничтожении флота или о сдаче его немцам, каковые подложные документы отобраны у него при обыске; то лживо внушал, что Советская власть безучастно относится к спасению флота и жертвам контрреволюционного террора; то разглашая секретные документы относительно подготовки на случай необходимости взрыва Кронштадта и флота…

То есть капитан 1 ранга Щастный пытался противодействовать уничтожению большевиками русского Балтийского флота и за это поплатился. Алексея Михайловича следует считать одним из главных спасителей Ленинграда во Вторую мировую войну. Это ведь он сохранил для страны линкоры «Петропавловск» и «Гангут», которые под именами «Марат» и «Октябрьская революция» своими орудиями провели запретную черту для немцев, рвавшихся к городу на Неве. А. М. Щастный заслуживает от благодарной России не только памяти, но и памятника в Кронштадте.

Как видим, уже в первые месяцы большевистской власти, в период, как утверждали советские учебники, её «триумфального шествия», вакханалия кровавого террора развернулась уже во всю мощь. Обвинения в адрес белых, что это они «спровоцировали» расправы, совершенно беспочвенны. Во-первых, к террору большевики прибегали и без всяких провокаций. Во-вторых, провоцируй не провоцируй – только того, кто уже зверь и нелюдь, можно довести до подобных действий:

В Изюмском уезде сельского священника Лонгинова арестовали и повезли в город. Дорогой ему отрезали нос и бросили в реку. В Херсонской губернии одного священника распяли на кресте. В одной из станиц Кубанской области в ночь под Пасху был во время богослужения замучен священник Пригоровский: ему выкололи глаза, отрезали уши и нос и размозжили голову. В той же области священника Лисицына убили после трёхдневных истязаний. Священник Флечинский был изрублен в куски. Священнику Бойко было каким-то образом разорвано горло

(А. Валентинов. Чёрная книга (Штурм небес)).

Символическим и духовным рубежом, сделавшим массовый террор неизбежным, стало убийство царской семьи в ночь на 17 июля 1918 года. Нет более бесстыжей подтасовки, чем заявлять, что «той ночью убили не царя, а гражданина Романова».

Во-первых, большевики, конечно, осознавали, что убивают не просто гражданина, а царя. А во-вторых, разве убийство гражданина, пожилой пары, четверых молодых девушек, мальчика-инвалида и группы обслуживающего персонала не является беззаконной внесудебной расправой, после которой точно так же можно было убивать кого угодно и за что угодно? Цареубийство отмерило меру красного террора: убивать можно всех, и за это никому ничего не будет.

Понятие «белого террора», ответом на который якобы был красный террор, является пропагандистской фикцией. Этим термином большевистская печать начала называть любые действия любых противников большевизма – будь то индивидуальные убийства, совершённые эсерами, массовые восстания против красной власти, репрессии в белом тылу и т. д. Эти действия не объединяет в «белый террор» ни субъект, ни объект, ни общая идеология. В то время как красный террор был вполне ясной и открыто провозглашаемой большевиками политикой, суть которой состояла в уничтожении «классового врага», тем или иным путём сопротивляющегося или могущего сопротивляться большевизму.

Красный террор (проводившийся первые месяцы большевизма на деле – вспомним цареубийство, расправу с ярославским восстанием и т. д.) был провозглашён большевиками в официальных документах.

2 сентября 1918 года Яковом Свердловым было подписано обращение ВЦИК о красном терроре: «Рабочие и крестьяне ответят массовым красным террором против буржуазии и её агентов». Это решение было закреплено постановлением СНК от 5 сентября 1918 года, подписанным наркомюстом Курским, наркомвнудел Петровским и управделами СНК Бонч-Бруеичем. Постановление так и называлось «о красном терроре» и содержало декларацию: «Обеспечение тыла путём террора является прямой необходимостью». Иными словами, красный террор существовал как провозглашённый факт, «белый террор» был вычитан из советских газет.

При этом существенно разнилась не только форма, но и суть репрессивной политики, проводившейся красными и белыми. Репрессии белых были направлены на конкретных лиц, которые рассматривались как красные активисты или сочувствующие. Несомненно, среди этих репрессий были и выходившие за строгие правовые рамки и, возможно, несправедливые по сути. Но белая репрессивная политика была направлена против конкретных лиц, групп лиц, в крайнем случае малых групп (если верить распространяемым советской печатью утверждениям о том, как белые «сплошь перепороли» ту или иную деревню – а каждое такое утверждение нуждается в проверке).

Красный террор с самого начала лежал вне контекста индивидуальной или даже групповой вины. В его основе был концепт классовой борьбы. Репрессиям – расстрелу, взятию в заложники, принудительному труду – должны были быть подвергнуты все представители «эксплуататорских классов», независимо не только от своих конкретных контрреволюционных действий, но даже от отношения к советской власти. Ни нейтралитет, ни даже лояльность «классового врага» от расправы не спасали.

Дадим слово главному организатору и вдохновителю красного террора – В. И. Ульянову (Ленину):

«Необходимо произвести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города…»

«Я предлагаю "заложников" не взять, а назначить поимённо по волостям. Цель назначения именно богачи, так как они отвечают за контрибуцию, отвечают жизнью за немедленный сбор и ссыпку излишков хлеба в каждой волости…»

В «Еженедельнике ВЧК» публикуется перечень категорий массово репрессируемых. Вот некоторые пункты оттуда:

«I. Применение расстрелов.

1. Всех бывших жандармских офицеров…

6. Всех активных членов партии социалистов-революционеров центра и правых…

7. Всех активных деятелей к/революционных партий (кадеты, октябристы и проч.).

II. Арест с последующим заключением в концентрационный лагерь.

11. Всех призывающих и организующих политические забастовки и другие активные выступления для свержения Советской власти, если они не подвергнуты расстрелу.

12. Всех подозрительных, согласно данных обысков, и не имеющих определённых занятий бывших офицеров.

14. Всех членов бывших патриотических и черносотенных организаций.

15. Всех без исключения членов партий с.-р. центра и правых, народных социалистов, кадетов и прочих контрреволюционеров. Что касается рядовых членов партии с.-революционеров центра и правых рабочих, то они могут быть освобождены под расписку, что осуждают террористическую политику своих центральных учреждений и их точку зрения на англо-французский десант и вообще соглашение с англо-французским империализмом».

Как нетрудно заметить по пункту 15, главным критерием лояльности было согласие с национал-предательским прогерманским курсом большевиков и отречение от союзников.

Белым, разумеется, не могло бы прийти в голову «взять в заложники всех рабочих» какого-то города. Красные применяли это сплошь и рядом. Именно в результате классовой природы красного террора соотношение жертв двух репрессивных политик, красной и белой, по подсчётам современных демографов, оказалось 4:1.

То есть на одного убитого не на поле боя белыми приходятся четверо убитых не на поле боя красными. Именно поэтому сравнение провозглашённой политики красного террора, направленного против классов, и сочинённого советскими газетами «белого террора» против конкретных лиц попросту аморально. Это все равно как сравнивать пустившего в дело нож в ходе уличной драки с серийным маньяком-убийцей.

Самым знаменитым актом массового террора, затронувшим десятки тысяч человек, был в этот период «Карфаген казачеству», старт которому дало 24 января 1919 года Оргбюро Российской коммунистической партии (большевиков), утвердив текст циркулярного письма «Об отношении к казакам».

Лев Троцкий. Фото: Globallookpress     

Как заявлял Троцкий:

Это своего рода зоологическая среда… Русский пролетариат даже с точки зрения нравственности не имеет здесь права на какое-либо великодушие. Очистительное пламя должно пройти по всему Дону и на всех них навести страх и почти религиозный ужас. Старое казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции.

О том же рассуждал член Донревкома Рейнгольд: «Казаков, по крайней мере огромную их часть, надо рано или поздно истребить, просто уничтожить физически».

Дадим слово человеку, которого трудно заподозрить в нелояльности к советской власти. Вот что писал М. А. Шолохов Максиму Горькому 6 июня 1931 года, говоря о своём романе «Тихий Дон» (будь ревизионисты сто раз правы и какая-то часть романа – не его, письмо-то точно шолоховское, и в известном смысле саморазоблачительное – признание во лжи):

«Не сгущая красок, я нарисовал суровую действительность, предшествовавшую восстанию; причём сознательно упустил такие факты, служившие непосредственной причиной восстания, как бессудный расстрел в Мигулинской ст-це 62 казаков-стариков или расстрелы в ст-цах Казанской и Шумилинской, где количество расстрелянных казаков (б. выборные хуторские атаманы, георгиевские кавалеры, вахмистры, почётные станичные судьи, попечители школ и проч. буржуазия и контрреволюция хуторского масштаба) в течение 6 дней достигло солидной цифры в 400 с лишним человек. … а под пулю шли казаки зачастую из низов социальной прослойки. И естественно, что такая политика, проводимая некоторыми представителями сов. власти, иногда даже заведомыми врагами, была истолкована как желание уничтожить не классы, а казачество».

Знаменитым актом индивидуального террора, совершавшегося 100 лет назад, стала расправа над Киевским клубом русских националистов. До революции Киев служил центром русского национализма, что очень не нравилось как коммунистам, так и украинским самостийником. Киевский клуб был влиятельной политической организацией.

В январе 1919 года в ЧК попал список членов клуба с подробными адресами; по этому списку было арестовано около 60 человек, из них расстреляно по меньшей мере 53 человек. Газета «Большевик» 25 мая 1919 года весьма откровенно объясняла мотивы столь массовой расправы именно с этим клубом:

«Киевская губернская чрезвычайная комиссия уже приступила к делу. По помещённому ниже списку расстрелянных контрреволюционеров товарищ читатель увидит, что в работе Чрезвычайки есть известная планомерность (как оно и должно быть при красном терроре). В первую голову пошли господа из стана русских националистов. Выбор сделан очень удачно, и вот почему. Клуб "русских националистов" с Шульгиным и Савенко во главе был самой мощной опорой царского трона, в него входили помещики, домовладельцы и купцы Правобережной Украины. Клуб был центром всероссийской реакции и вожаком её империалистических стремлений.

Выражая грабительские интересы пихновского помещичества, клуб играл не последнюю роль в наростании конфликта между царскою Россией и императорской Австро-Венгриею; перспектива выжимания соков из галицийских крестьян непреодолимо тянула савенковское панство к "освобождению" "подъяремной Прикарпатской Руси". За одно это, за подстрекательство царского правительства к войне, клуб должна была постигнуть справедливая кара со стороны власти тех, кто должен был ложить свою голову на этой войне за помещицкие карманы.

Расстрел монархической организации в значительной степени лишает господ Колчака, Деникина, Клемансо и Ллойд Джорджа возможности иметь тут свой штаб, свою разведку и т. п. Сколько ни было правительств после революции, ни одно из них не трогало пихновского гнезда. Поэтому вся масса черносотенной буржуазии, голосовавшая за "русский список", в числе достигавшая 53 000, чувствовала себя в Киеве очень спокойно. Теперь ей придётся туже, и вместе с тем станет гораздо свободнее для нашей бедноты, тысячами способов терроризированной до этого времени киевскими лавочниками и домовладельцами».

Несмотря на то что Германия уже полгода как капитулировала в Первой мировой войне, русских киевлян расстреливали за вины перед австрийским и немецким кайзерами и как потенциальных помощников союзников из Антанты. То есть даже в мае 1919-го Киевская ЧК всё ещё ощущала себя на одной волне… с Вильгельмом и Францем Иосифом.

Далее газета «Большевик» хвасталась целым мартирологом убитых. Как и всегда при массовом убийстве, действовал принцип, описанный Г. К. Честертоном в рассказе «Сломанная шпага». Лист прячут в лесу. А труп – под горой трупов. Той жертвой, которая была значимей всего для убийц, был профессор Т. Д. Флоринский, филолог-славист и историк-византинист с мировым признанием. Его больше всех ненавидели украинские незалежники, так как своим огромным научным авторитетом и безграничными знаниями Флоринский убедительно доказывал, что «украинска мова» не является самостоятельным языком, а есть продукт искусственного конструирования. Публицист С. Н. Щёголев, автор подробнейшей «Истории украинского сепаратизма», стал ещё одной жертвой, которую большевикам следовало принести на алтарь последовавшей вскоре принудительной украинизации советской Украины.

Ну и наконец, финальным аккордом первой волны террора стала массовая расправа над небольшевиками в Крыму, осуществлённая после захвата полуострова красными:

В зимнее дождливое утро, когда солнце завалили тучи, в подвалы Крыма свалены были десятки тысяч человеческих жизней и дожидались своего убийства. А над ними пили и спали те, что убивать ходят. А на столах пачки листков лежали, на которых к ночи ставили красную букву… одну роковую букву. С этой буквы пишутся два дорогих слова: Родина и Россия. «Расход» и «Расстрел» – тоже начинаются с этой буквы. Ни Родины, ни России не знали те, что убивать ходят, – ​писал в «Солнце мёртвых» Иван Шмелёв.

Нельзя ни забыть, ни простить этой расправы над теми, кто остался на Родине именно потому, что не мыслил без России жизни и не чувствовал за собой вины даже перед большевиками.

Иногда расправы приобретали характер насмешки истории. 7 декабря 1920 года чрезвычайной «тройкой» Крымской ударной группы в лице Чернобрывного, Удриса и Гунько-Горкунова был приговорён в Ялте в числе 315 человек к расстрелу врач Э. Е. Арнгольд – выдающийся полярник, участник экспедиций А. В. Колчака, участник последней великой русской полярной экспедиции на ледоколах «Таймыр» и «Вайгач», возглавляемой адмиралом Вилькицким и принёсшей последнее великое русское географическое открытие – Землю Императора Николая II (переименованную большевиками в Северную Землю).

Как ни удивительно, в 1929 году в Госиздате была издана книга Арнгольда «По заветному пути» с рассказом об экспедиции. Правда, обстоятельства смерти автора при этом пришлось скрыть. А в том самом 1937-м, заглушая звуки расстрелов, вся страна будет чествовать нового героя – полярника Папанина. На деле не учёного, а комиссара и партначальника дрейфующей станции «Северный полюс – 1».

В 1920-м Папанин был комендантом Крымской ЧК, лично приводил в исполнение приговоры, и кто знает, может, и Арнгольда расстрелял лично. И вот в честь этого человека называют первый в истории России боевой ледокол. Рецепт славы в последние сто лет оказался прост – убей настоящего полярника и займи его место.

И в этом была ещё одна из кровавых тайн террора. Это была не классовая борьба и не просто борьба политических сил. Это было уничтожение людей ради того, чтобы занять их место. Причём худшие чаще всего уничтожали много лучших. Власть пушкинских Сальери, а то и вовсе отставных козы барабанщиков, над Моцартами.

Даже во время Большого террора, не говоря уж о гражданской войне, оборотистые чекисты убивали людей, просто чтобы занять их квартиру, присвоить деньги, награды и карьеры. Ничтожные «Ставские» уничтожали «Мандельштамов». «Лысенко» уничтожали «Вавиловых». Иногда доуничтожить не удавалось, как не смогла свора учеников осуждённого посмертно русофоба Покровского догрызть его оппонента академика Тарле – но показания на Тарле энкавэдэшники выбивали из арестованных даже в блокадном Ленинграде… И можно представить себе, насколько велик был страх у этого защитника исторической России перед каждым его выступлением. Возникла атмосфера, поощрявшая мерзавца и посредственность, неисчерпанная и по сей день.

Не спрашивай, кого расстреляли в подвале Ипатьевского дома, в Крымской ЧК, на Соловках и на полигоне Коммунарка. Там расстреляли тебя.