«И свет во тьме светится...» Игумения Серафима (Яковлева)

Посвящается христианским женам ХХ века

Игумения Серафима была одной из тех христианских жен, чей скромный и незаметный жизненный подвиг в годину испытаний уподобился малой лепте вдовицы, столь высоко оцененной Господом (Мк. 12:42; Лк. 21:2). На ее долю выпал не только подвиг исповедничества, но и долгие, порой унылые церковные будни, когда требовался большой духовный труд, чтобы сохранить во мраке повседневности огонь живой веры, ревность к иноческому житию во время неблагоприятное, когда ничто внешнее не могло поддержать в человеке это внутреннее горение, а, напротив, стремилось подавить его. И не только сохранить в себе, но и поддержать в других, и зажечь искру христианской надежды в молодых душах.

В этих небогатых на события, неинтересных с внешнего взгляда буднях сохранялась преемственность церковного предания и христианской жизни.

Вся жизнь м. Серафимы была неразрывно связана с ее духовным отцом архиепископом Гурием (Егоровым). Владыка Гурий, один из немногих пастырей-исповедников, переживших страшные 1930-е годы, собрал вокруг себя общину, близкую по устроению к монашеской, а м. Серафиму избрал игуменией этого совсем малого стада Христова, которому в послевоенные годы принадлежала и монахиня Екатерина – автор публикуемых воспоминаний.

Монахиня Екатерина (Елена Владимировна Чичерина), родилась 9/22 октября 1908 года в Самаре в дворянской семье. В 1920-е годы стала духовной дочерью даниловского архимандрита Георгия (Лаврова) ^[1], разделяла с Батюшкой ссылку в Кара-Тюбе (Казахстан), в 1933 году была арестована и осуждена на три года лагерей. После освобождения поселилась с семьей своего брата сначала в Воронеже, затем – в Костроме. После войны в Троице-Сергиевой лавре познакомилась с архимандритом Гурием (Егоровым) и матушкой Серафимой, с которой волею Божией оказалась тесно связана ее дальнейшая жизнь. О м. Серафиме она вспоминала всегда с неизменной теплотой – казалось, христианская любовь, соединившая их души, никогда ничем не омрачалась... После кончины м. Серафимы Е.В. Чичерина поселилась в Сергиевом Посаде (тогда еще Загорске) и проработала 20 лет в канцелярии Троице-Сергиевой Лавры. Приняла монашество с наречением имени в честь великомученицы Екатерины. Скончалась 21 июля 1997 года в Княгинином монастыре во Владимире, где провела последние полтора года своей жизни. Е.В. Чичерина написала воспоминания о преподобноисповеднике архимандрите Георгии (Лаврове), которые составили основную часть книги «У Бога все живы» ^[2].

При подготовке настоящей статьи к публикации были по возможности уточнены даты и исторические факты, вторая глава, повествующая о детстве и юности м. Серафимы («Сестра Нина»), расширена сведениями, почерпнутыми из современных источников (эти дополнения обозначены квадратными скобками). В третью главу («С матушкой») включены выдержки из писем м. Серафимы. Добавлены подстрочные примечания. В конце публикации помещено Слово епископа Гурия на поставление м. Серафимы в сан игумении.

Первое знакомство

В конце 1945 года прошел слух, что открывается Троице-Сергиева Лавра. При первой же возможности я «помчалась» в Загорск (как в то время именовался Сергиев Посад), с которым связаны дорогие воспоминания далекой юности. Там сохранился домик, подаренный в 1920-е годы архимандриту Георгию (Лаврову), где я, бывало, по благословению старца проводила летние месяцы и где теперь, после кончины о. Георгия, жили его духовные дочери, вернувшиеся из лагерей...

В то время я жила в Костроме вместе с семьей брата Алексея. Закончила художественное училище и преподавала в нем.

В Загорске познакомилась с назначенным наместником Лавры архимандритом Гурием (Егоровым). О. Гурий первое время служил в церкви пророка Илии – единственной действующей в городе, и жил в доме церковного старосты Ильи Сарафанова – человека преданного Церкви, в тяжелые годы своим мужеством и изобретательностью сумевшего сохранить действующей Ильинскую церковь.

Вскоре к о. Гурию приехали из Ташкента его духовные дети – иеромонах Иоанн (Вендланд), его сестра Елизавета Николаевна и Нина Сергеевна Яковлева, к тому времени уже монахиня Серафима.

С «сарафановского» балкона видна была Лавра. Успенский собор стоял без креста, который был сбит бурей в безлетье. Новый крест был водружен Великим постом 1946 года, в Великий вторник. В то время как его поднимали, о. Гурий, стоя на этом балконе, читал молитвы на водружение креста. Впервые после 26-летнего онемения в обители Преподобного Сергия в Пасхальную ночь зазвонили колокола. В Успенском соборе о. Гурий совершил первую после долгих лет запустения Пасхальную заутреню... Хором управлял Сергей Михайлович Боскин, художник, впоследствии протодиакон, автор воспоминаний об открытии Лавры в 1946 году.

Я часто приходила к о. Гурию, и мы подолгу беседовали – у меня накопилось много духовных вопросов. Как-то о. Гурий говорит мне: «Я предлагаю вам духовную мать, вам будет удобнее с нею общаться». Вошла матушка Серафима, показавшаяся ничем не примечательной, простой: белый платок, завязанный до бровей... Но при первом же разговоре я расположилась к ней душой. И Промыслом Божиим последующие двадцать лет, до самой кончины м. Серафимы, мы прожили почти неразлучно...

Сестра Нина

Игумения Серафима (Нина Сергеевна Яковлева) родилась в городе Ельце 31 октября 1898 года. Мать ее умерла вскоре после рождения дочери. У нее осталось два брата – Михаил и Николай. Отец женился второй раз. Мачеха оказалась злой, прямо как в сказке. Дети часто оставались голодными, бывало, кого-то одного посылали тайком на кухню за хлебом и в уголочке потихоньку ели. Отец всегда был занят, об образовании детей мало заботился. Нину определили в обычную школу, но благодаря хорошим способностям ее со временем приняли в гимназию. По окончании гимназии было желание учиться дальше, поехать в Петроград.

Время было уже послереволюционное, чтобы поехать в Петроград, нужен был пропуск. Матушка вспоминала, как удалось ей это сделать с помощью хитрости. В юности она была очень красивой, особенно замечательными были глаза. За ней ухаживал один советский начальник, и она попросила устроить ей поездку в Петроград. Уехала – и не вернулась...

Спустя много времени, уже после Великой Отечественной войны, матушка побывала в родном городе, нашла могилки родных, которые были очень запущены. Наняла рабочих и привела могилки в порядок...

В Петрограде Нина работала сестрой милосердия в больнице, хотела поступить в медицинский институт. У нее появилось стремление к духовной жизни. В это время в Александро-Невской лавре был известный духовник, заведующий Крестовой митрополичьей церковью Успения Пресвятой Богородицы иеромонах Гурий (Егоров). К нему обращалось много молодежи, студентов, интеллигенции. Он имел особый дар – руководить молодежью, который отметил митрополит Петроградский Вениамин, возводя о. Гурия в 1922 году в сан архимандрита. Действительно, отец Гурий очень любил молодежь, и она постоянно окружала его. У о. Гурия нашла духовное окормление и Нина Яковлева. По благословению о. Гурия она стала старшей сестрой монашеской общины в Старом Петергофе.

О. Гурий, вместе со своим братом иеромонахом Львом и иеромонахом Иннокентием (Тихоновым) руководили Александро-Невским братством, созданным в 1919 году при Александро-Невской Лавре. Будучи любителем иночества, о. Гурий стал также одним из главных вдохновителей и руководителей полулегальных «монастырей в миру» – монашеских общин за стенами обителей.

Вначале были организованы монашеские кружки – мужской и женский. Учредительное собрание «Женского кружка по изучению вопросов монашества» состоялось 16 октября 1921 г. Председателем его был иеромонах Гурий, секретарем – Нина Яковлева.

Мужским монашеским кружком руководили о. Иннокентий и о. Гурий. В марте 1921 года в Крестовой митрополичьей церкви был совершен монашеский постриг трех его членов. Один из новопостриженных иноков, Варсонофий (Владимир Сергеевич Веревкин), через несколько дней после монашеского пострига рукоположенный в иеродиакона и иеромонаха, осенью 1922 г. возглавил общину сестер в Петергофе.

Женских общин, созданных осенью 1922 года по благословению о. Гурия и руководимых им, было две – в Петрограде, в частной квартире на ул. Конной, д. 8, недалеко от Лавры, и в Петергофе. К моменту создания общин о. Гурия в Петрограде уже не было – в 1922 году он был осужден по «Делу Петроградских Православных братств» и на 2 года сослан в Туркестан.

Община сестер в Старом Петергофе обосновалась при церкви преподобного Серафима Саровского закрытого к тому времени Серафимо-Дивеевского подворья ^[3]. Настоятелем этого храма [с июня 1922 года] являлся насельник Лавры, член Александро-Невского братства иеромонах Варсонофий. Это был человек высокой духовной настроенности, молитвенник и прозорливец.

Выхлопотали для общины большое помещение бывшего подворья. Что-то необходимое осталось от дивеевских монахинь. Работали по наему у огородников и этим добывали себе пропитание. Пение вскоре очень хорошо наладилось благодаря Лидии Мейер ^[4].

Лидия Мейер была сестрой Петроградской общины на Конной – обе монашеские общины находились в тесном общении.

Петергофская община первоначально состояла из двух сестер – самой Нины Сергеевны Яковлевой и Анастасии Сергеевны Заспеловой ^[5]. Вскоре они получили возможность возделывать участок земли, и в общину было принято еще несколько сестер – все они были молодыми девушками, недавно закончившими школу или гимназию. Были и другие желающие поступить в общежитие, но руководители опасались, что если сестер будет много, власти их обнаружат и вышлют. Так, в начале 1932 года в Петергофской общине состояло пять сестер.

Община носила строго монашеский характер, хотя сестры не принимали постриг. Все они оставили прежние места работы и прислуживали в церкви, пели в хоре, возделывали землю, выращивали овощи, а также шили одеяла. Нина Яковлева заведовала хозяйством и исполняла обязанности псаломщицы в храме. Окормлявший общину о. Варсонофий благословил с молитвой каждую из сестер четками и монашеским пояском, однако форму монашескую никто не носил, опасаясь тем привлечь внимание властей. Сестры должны были ежедневно посещать церковь, им запрещалось читать советскую литературу, ходить в кино, театры, клубы и вообще участвовать в светской жизни. Устраивались общие трапезы и совместные чтения Евангелия, на которые приглашалась местная молодежь. На службы в Серафимовскую церковь стал ходить народ. В престольные праздники приглашались священнослужители из Петербурга, сестры других общин, руководители и участники Александро-Невского братства.

При общине жил иеромонах Варнава (Василий Иванов), бывший келейник о. Анатолия Младшего, Оптинского. Он был инвалидом, с протезом вместо одной ноги. О. Варнава помогал сестрам по хозяйству.

20-летним юношей Василий работал в угольной шахте. Однажды бадья с людьми оборвалась, и пока она летела вниз, Василий дал обет пойти в монахи, если останется жив. Все погибли, а ему оторвало ногу. Он поступил в Оптину пустынь и в 1890 году принял постриг.

По благословению о. Гурия в общину взяли девушку, больную туберкулезом в тяжелой форме. Сестра Нина поселила ее поближе к себе, на второй этаж, где было больше воздуха, сама ухаживала за ней, чтобы не утруждать сестер. О. Варсонофий уделял ей много внимания, часто с ней беседовал. Вскоре эта сестра приняла постриг с именем Евсевии, после чего стала приближаться к смерти. О. Варсонофий как-то сказал ей: «Когда умрешь, приди ко мне, извести». Когда м. Евсевия умирала, при ней была сестра Нина. Незадолго до смерти м. Евсевия сказала: «Кто-то за мной приходил». А перед самой кончиной: «Вот, опять идут». Как только она скончалась, послали известить о. Варсонофия, а он говорит: «Я уже знаю, она только что приходила ко мне, сказала».

О. Гурий вернулся из ссылки в начале лета 1925 года и был назначен настоятелем Киновии при Александро-Невской лавре, а в 1926 году – заведующим Богословско-пастырским училищем. Лаврская Киновия стала одним из главных центров церковной жизни Петербурга. О. Гурий окормлял общины сестер на Конной улице и в Петергофе, руководил мужским монашеским кружком, создал братский хор при храмах Киновии. Регентовала этим хором упоминавшаяся Лидия Александровна Мейер, пели духовные дети о. Гурия, среди которых – А. Хархаров (будущий архиепископ Ярославский и Ростовский Михей, † 2005), Л. Поляков (впоследствии митрополит Рижский Леонид, † 1990), Константин Вендланд (будущий митрополит Ярославский Иоанн, † 1989), и другие.

Накануне своего очередного ареста по «делу Богословско-пастырского училища» 14 февраля 1927 г. о. Гурий писал своим духовным дочерям из общины на Конной улице: «Дорогие мои. Не знаю, вернусь ли завтра с Гороховой. Хочу написать Вам нечто вроде завещания. Крепко держитесь за послушание. Пусть старшая сестра станет Вам действительно старшей. А сестре Марии ^[6] повелеваю, никогда не считать себя начальницей и не принимать начальственного тона, а действовать словом убеждения и терпением. Еще: помните, что Вам нет уже пути в мир. Если кто-то почувствует, что дозрел до монастыря, может идти туда, но только если этот монастырь хранит три обета монашества. А пока что – стремитесь посильно проводить в жизнь каждодневно послушание, нестяжание и целомудрие. Не останавливайтесь, идите вперед, все к большему осуществлению этих обетов. Я не передаю руководство Вами никому из отцов, оставляю его всецело за собой. Если умру, обращайтесь за советом и благословением к Владыке Иннокентию. А пока руковожу я, а меня заменяет сестра Мария. Поручения и просьбы отцов исполняйте только с ее разрешения. Это храните свято. Недовольство друг другом открывайте непосредственно, не в силах молча побороть. Духом не падайте. Я считаю, что у Вас в общем благополучно и много хороших сторон. Да благословит Вас Христос».

После полугодового заключения, в ноябре 1927 года, архимандрит Гурий был освобожден, но пробыл на свободе лишь около года. 24 декабря 1928 года он был снова арестован по делу религиозно-философского общества «Воскресение». При обыске у него нашли различные церковные документы самиздата – «Послание Соловецких пастырей» 1927 года и др. О. Гурия приговорили к 5 годам лагерей, он был отправлен в Беломоро-Балтийский лагерь на строительство канала, и вернулся жить в Ленинград только через 30 лет – в конце 1950-х годов, уже в сане митрополита.

Созданные же им монашеские общины просуществовали еще три года.

В Петергофской общине продолжал служить о. Варсонофий (Веревкин), возведенный в 1930 г. в сан игумена. В Серафимовском храме с о. Варсонофием служил также иеродиакон Нектарий (Панин). Сестры старались жить в стороне от мира, «стремясь подготовить себя к монашеству и уйти в монастырь». Но становилось все более очевидно, что вскоре действующих обителей может не остаться.

Сестры Петергофской общины были арестованы в ночь с 17 на 18 февраля – так называемую «святую ночь», когда в городе на Неве и его пригородах было арестовано всего около 500 человек...

В начале 1932 года о. Варнава как-то сказал сестре Нине: «Раздели все деньги и вещи, какие у вас есть, на всех сестер, потому что вас заберут такого-то числа». И вот к указанной дате все были уже собраны и одеты...

Сестру Нину уговаривали бросить свои «затеи», оставить свой образ жизни и деятельность, отказаться от веры, за что обещали помочь, дать возможность учиться...

В марте 1932 года Нина была осуждена [по «Делу Петроградских православных братств»] на 3 года лагерей. Она была отправлена в Караганду. Работала в аптеке, как имеющая медицинское образование.

В Карлаге Нина познакомилась с дивеевской игуменией ^[7]. Когда освобождалась в 1935 году, матушка игумения передала ей много святынь от преподобного

Серафима. В лагере было трудно, но было и много утешений от Господа, часто чудесным образом исполнялись даже малейшие желания...

О. Гурий, освободившись в 1933 году из Беломоро-Балтийского лагеря, больной, поселился в Ташкенте, работал бухгалтером и служил келейно. Вскоре к о. Гурию из Ленинграда переехали его преданный ученик и духовный сын молодой геолог Константин Николаевич Вендланд и его сестры Елизавета и Евгения. Затем к ним присоединилась Нина Яковлева и несколько других сестер, вернувшиеся из лагерей. Так постепенно вокруг о. Гурия сложилась небольшая община его духовных детей.

В 1934 году К. Вендланд был тайно пострижен о. Гурием в монашество с именем Иоанн, а спустя два года принял священный сан. В 1938 г. архимандрит Гурий со своей небольшой общиной переехал жить в пригород Ферганы Беш-Балу. 26 июля 1939 года в Новгороде скончался игумен Варсонофий (Веревкин), и о. Гурий ездил проводить его в последний путь...

Сестры работали в светских организациях, держали корову, что помогало им выжить. Однажды корова хвостом поранила сестре Нине глаз, и его пришлось удалить. Вероятно, именно в этот период она приняла монашеский постриг.

С началом войны некоторые члены общины были мобилизованы, другие скончались от заболеваний. Число духовных детей вблизи о. Гурия заметно сократилось.

К концу войны появилась возможность открытого служения. В 1944 году о. Гурий был назначен настоятелем Самаркандского Покровского собора, а в 1945 г. – наместником возрождавшейся Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. С 1945 года стал открыто служить в Ташкентском кафедральном соборе и иеромонах Иоанн (Вендланд).

Вскоре была назначена хиротония о. Гурия во епископа Ташкентского и Среднеазиатского, спустя семь лет его перевели в Саратов, затем одна кафедра сменялась другой, часто с периодичностью чуть более года... Матушка Серафима следовала за владыкой по местам его служения, являясь его незаменимой помощницей.

С матушкой. Ташкент

Узнав о своей предстоящей епископской хиротонии, о. Гурий пригласил меня с собой в Ташкент, сказав, что там будут открываться церкви, понадобится много икон, нужен будет художник...

Хиротония происходила 25 августа 1946 года в Москве. Меня не известили, но я сама как-то почувствовала, что надо ехать в Загорск, и попала как раз на хиротонию...

Вскоре о. Гурий уехал в Ташкент со своими послушниками, а я продолжала преподавать, ждала известий. Получала письма: с квартирой вопрос еще не решен, ожидай...

Однажды в деревянный домик, в котором мы жили в Костроме с братом и невесткой, является почтальон, приносит перевод на 100 рублей и письмо: купи кастрюлю, будильник, еще что-то, краски захвати какие есть... Наконец, пришло сообщение, что можно ехать...

В школе, где я преподавала, сказала, что буду работать в Москве в реставрационных мастерских.

Пять дней пришлось стоять в очереди за билетом, и достался билет без места. Меня научили заплатить 100 рублей носильщику, чтобы он посадил в поезд раньше времени. В день отъезда был гололед. Шли к поезду какими-то задворками. Носильщик небольшого роста, подвижный. У меня много вещей. Вошли в вагон прежде посадки, и я заняла вторую полку. Затем началась посадка: рев, крики, множество народа, вагон набивается битком... Вечер, темно, зажигаю свечку, которую по совету взяла с собой... Почти все пассажиры – спекулянты, везут мануфактуру. Ехали три дня. На станциях оживленно, местные жители предлагают разные продукты, в Средней Азии – лепешки...

Наконец, прибыли в Ташкент. У поезда в две шеренги выстроились встречающие. Вдруг среди них замечаю Елизавету Николаевну. Взяли вещи из багажа, наняли «тащилку» – это маленький узбек, который мог носить на себе невероятные грузы. Сели в трамвай. Октябрь. В Москве холодно, а тут тепло, зеленые деревья... Промелькнула церковь, в которой служит Владыка. Направляемся в старый город – Марганчу. Улица – сплошь глиняные заборы, «дувала». Дома также из глины, дворы закрыты от взоров.

Только зашли в комнату, вдруг стук – милиция. Оказывается, за нами ехали – проверять вещи. Но мой багаж – это, в основном, краски, которые их не заинтересовали...

Домик маленький, маленькие окошки, чем-то напоминающие Кара-Тюбу ^[8], так же примитивно, просто устроены иконки. По стенкам коечки, одна из них – моя. Увидела матушку, поклонилась ей в ноги, она благословила меня. Было чувство, что прибыла в свою обитель. В домике всего человек пять, две из них старушки. Матушка – в другой «хатке». Сперва подумала, что у нее-то куда лучше, чем у нас, но оказалось, обстановка там еще беднее. В домике этом был таинственный подвал, в котором иногда совершались постриги...

Владыка Гурий сказал мне: «Вам нужно устроиться куда-нибудь на работу». Пошла наниматься в школу... Преподавать там было – одно мучение, рисовать никто не хотел. Как-то во время урока замечаю, что народу в комнате убывает, к концу осталось несколько человек – оказалось, все остальные потихоньку повыпрыгивали через окошко...

Вскоре начался Великий пост. В доме полное молчание: мне объяснили, что в первую неделю Поста здесь не разговаривают. Дали читать 1-й том Добротолюбия.

Неожиданно посреди всеобщего молчания раздается трубный глас: идет узбек и трубит в длинную трубу. Оказалось, здесь так созывают на свадьбу... Приходилось ходить за хлебом и выстаивать длинные очереди. Брала с собой Библию...

Матушка Серафима почти все время проводила в архиерейском доме, на другом конце города. Там был сад, ступеньками спускавшийся к речке. У Владыки была хорошая библиотека.

В общем, жили тихо, мирно. Завели коз, собак. На архиерейском дворе косили траву для коз, забирали остатки от стола для собак.

С работы я на второй год уволилась, и в школе этому не огорчились.

Саратов. Чернигов

В Ташкенте мы прожили семь лет. Затем владыку Гурия перевели в Саратов ^[9]. Город этот оказался очень неприветливым, обстановка там была неблагополучная. У владыки Гурия случился инфаркт, он все время болел.

Все уехали, а я еще некоторое время оставалась в Ташкенте, занимаясь продажей дома. По благословению владыки Гурия, еще в бытность его на Ташкентской кафедре, я написала на стенах трапезной Киево-Печерских угодников. Новому архиерею эти росписи не понравились, и он велел их изменить. Все сделалось чужим, неприветливым...

Наконец, приехала в Саратов. Но здесь художники были не нужны, и меня поставили считать деньги. Тут начались какие-то непонятные неприятности, клевета, обвинения в недостаче денег. Клевета дошла до Москвы, и меня выпроводили обратно в Ташкент – на неопределенный срок. Было так скорбно: изгоняют непонятно за что в место, где почти нет знакомых. Но когда я переступила порог архиерейской дачи, то почувствовала, что здесь я намного ближе и к владыке, и к матушке, что так Господь устроил – мне в утешение. Ходила в церковь, ездила на этюды далеко за город. В это время у меня начались тяжелые сердечные приступы, и я думала, что жизнь закончена...

Спустя полтора года, владыку перевели в Чернигов. Мне передали благословение приехать туда. С трудом выбралась, много вещей – уезжала из Ташкента навсегда...

В Чернигове в 1950-е годы существовал женский монастырь, открытый во время войны о. Лаврентием ^[10]. Владыка Гурий принимал в нем участие, в частности, советовал матушкам устроить общую трапезу – жизнь сразу намного облегчится...

Мы с м. Серафимой сняли полдомика и жили вместе. В Чернигове были открытые мощи святителя Феодосия Черниговского, в соборе замечательные службы, хорошее пение. Я работала в монастыре, матушка Серафима помогала владыке, шила облачения...

Начиная с Саратова, нас всюду преследовала клевета. На этот раз она коснулась и матушки. Не было человека, более преданного владыке, чем м. Серафима, всю жизнь она была рядом с ним, от самой юности... Матушка говорила впоследствии: так было на душе горько, темно... Меня же неожиданно отослали во Львов к брату – вновь на неопределенный срок. Казалось, все оборвалось, дальше идти некуда, как жить – непонятно. Написала владыке Афанасию (Сахарову) ^[11] о скорби, постигшей нас. Он ответил: «Бывают такие события, непонятные, которые тянутся, тянутся, их надо пережить, перетерпеть...»

Живя во Львове, я съездила на Пасху в Почаев. Время тянулось, неопределенность была мучительной...

И вот в один прекрасный день неожиданно появляется водитель, он же и регент черниговский. В машине – владыка Гурий: «Возвращайся!» – Вернулась в Чернигов.

В это время матушка писала мне из Саратова:

«Очень рада, что ты опять попала в желанный город. Как хорошо, что ты повидалась с о. И. ^[12]! Большое спасибо за просфоры – точно что-то родное, близкое пришло ко мне; жаль, что воду от Стопочки не сумела переслать. Почаев так дорог, что всякое воспоминание о нем доставляет большую радость: точно от Самой Владычицы получаешь привет или весточку. Очень жаль, что тебя все еще тревожит мысль о будущем. Я думала, что ты теперь, видя столько святыни, совсем успокоишься и предашь себя воле Божией, но видно для этого еще много надо работать над собой. Радуюсь, что ты опять принялась за свою работу. Дай Бог тебе успешно с ней справиться. Не забывай окошечка, где лежит о. Лавр. и м. Фил. ^{[13 ]} <...> Вспомнилось мне это трудное время нашего уничижения и слез; но, видно, нам это нужно было, и Господь дал сил перенести все, а когда нужно было, показал нашу правоту. Вот и думаю я, что и теперь не оставит нас, хотя м.б. и не сразу, но соединит нас вместе. Он знает, что нам полезнее, так что унывать нам не приходится, а испытание видимо нам нужно и полезно, и нам остается только благодарить Его за великие милости к нам...»

В это время владыка был уже очень болен, пережил инфаркт. Однако вскоре последовал новый перевод – в Днепропетровск ^[14]. В Чернигове о владыке говорили: «Он у нас гость».

Днепропетровск

Вскоре после приезда в Днепропетровск матушка писала:

«Лена родная!

Прости, что сразу не написала. Все эти три дня мы все молились утром и вечером, только сегодня спокойнее стало. Тамара сегодня уезжает, и я тороплюсь хотя бы немного написать; да вот опять Лиза ^[15] сейчас прибежала, требует все бросить и искать в ящиках визитные карточки, чтобы отвечать ему <владыке> на поздравления, а где они? Ответь.

Доехали мы очень хорошо: в 3 часа в Киеве сели в купе трое, и больше нас никто не тревожил. Лиза нас встретила ! <...>

Город очень большой, когда едешь в трамвае, то кажется, что находишься в Москве или, чуть меньше, – в Киеве. Храмы (мы были в трех) большие, особенно собор, расписан под Васнецова ^[16] – хорошо, но у тебя лучше выходит, как говорят, «тоньше». Второй – Никольский. Был храмовый праздник, и владыка опять служил. А на св. Варвару служил в монастыре ^[17] – там тоже был престол, так что торжество было все три дня. Игумения очень славная, маленькая старушечка, когда-то, возможно, была красивая. Предлагает Лизе занять ее место, но владыка рассмеялся, сказав, что она совсем не годится для таких дел. Для торжества приезжал протодиакон Овчаренко и задал такой фасон, что все были в восторге и многие просили остаться в соборе. Да и действительно он грохотал. Владыкин голос тоже разносился в храмах так красиво, нежно и членораздельно, что всех зачаровал. Здесь принято в храмах разговаривать громко, и когда стоишь, то наслышишься всего – полное развлечение. Всюду слышались похвалы владыке: «это нам прислали не архиерея, а угодника Божьего», «ах, какой чудный, так и хочется смотреть на него без конца», «ах, сам мирует ^[18], сам причащает, даже молитву перед причастием читает, а наши бати валяют все без молитв», и т.д. Все это, конечно, дамы говорят, а дяденьки судят и говорят по-своему: «Эх, хорошего прислали к нам архиерея, да разве можно кому справиться с нашими попами? Им благочестия не надо, а только бы карманы набивать, трудно ему, бедненькому, будет с ними, пожалуй, и ему не справиться», и тому подобные разговорчики. Народу в храмах было очень много, много дядек, становятся справа, и вся правая сторона занята ими, причем большинство их такие высокие, что себя чувствуешь (первый раз в жизни) букашкой. Одеты все очень хорошо, много дам в шляпах, много нарядных девушек и молодых людей, простых бабушек, мам, так что после этого народа черниговские богомольцы кажутся так малочисленны и не интересны, что делается ясно, что нашему владыке место здесь и что, конечно, митрополит прав, переведя его сюда: черниговцы управлены и их такая горсточка, что такого светильника жаль оставлять там. Так как здесь такое множество народа и культурных людей, и они нуждаются в духовном утешении. Я теперь спокойна за владыку – пусть посветит и этим бедным людям, и они будут молиться за него.

Чувствует владыка себя хорошо и говорит, что сердце здесь еще не болело сильно. <...>

Моя судьба еще не решена, как и что будет со мною, еще не знаю. Квартира, где я живу, мне очень нравится. Самый центр города, только спуститься с горы один квартал, и центральная красивая улица с большими домами и гастрономами. <...>

Подарок наш владыке очень нравится, и он хочет уже сейчас шить, благодарит нас всех: «Это дельный подарок». Передай это Шуре и Ксении. Привет всем друзьям. Владыка очень доволен был поздравлением Ген. Гер.: «Очень хорошо, сердечно поздравил, храни его Господь» – и перекрестил карточку. Вообще он был утешен поздравлениями черниговцев. Вл. Андрей ^[19]прислал телеграмму поздр. в 6 слов с пропусками букв «с». Митрополит очень большую телеграмму прислал, очень ласковую. Пиши чаще. Владыка благодарит всех за погрузку вещей. Прошу молитв. Как живут коты? М.С.»

В Днепропетровске мы задержались на три года. Огромный кафедральный собор расписан И.С. Ижакевичем. Росписи красивые, но в то время были очень попорчены. И вот я в 50 лет впервые взобралась на леса. В помощь мне дали Зину, приехавшую вслед за нами из Чернигова, – владыка Гурий заметил ее, когда она работала псаломщицей в холодном храме, пожалел, приласкал... Владыка был прекрасным архиереем и пастырем, любил службу, любил «вытягивать» людей, девчонок бедных привечал.

По будням мы с Зиной, матушкой священника и одним певчим-басом пели за ранней обедней. Жили в церковном дворе, при храме. Там было 4 домика: в одном располагался священник с матушкой, в другом – протодиакон, в третьем я с Зиной. В четвертом, в котором останавливался владыка, жили его завхоз, шофер, наверху – портниха.

В днепропетровском соборе я написала «Благовещение» на колоннах и другие композиции, занималась реставрацией поврежденных росписей.

Был у нас отличный регент, тенор о. Анатолий – щирый украинец. После ссылки он попал в неизвестный город. Что делать, куда идти? Зашел в церковь, припал к Распятию. Вдруг слышит – спевка не ладится. Подошел к ним: могу помочь... В Днепропетровске он также наладил пение...

Как-то раз устроили владыке Гурию поздравление на Рождество. Приготовили подарок – точеного из дерева Архангела Михаила. Приехали к владыке до его возвращения со службы. Когда он вошел – мы как грянем!.. Все были очень довольны, и владыка, и мы...

Домик в Алуште

В это время был куплен домик в Алуште. Матушка Серафима все там возобновила, оштукатурила его, провела отопление, устроила сад, посадила деревья – сосны, кипарисы, цветы. Получился маленький парк с беседкой, колодцем. Бывало, я приезжала к матушке в гости, привозила гостинцы. Было много радости...

Вскоре владыку Гурия перевели в Минск ^[20], а нам с матушкой пришлось совсем перебраться в Алушту. Началось какое-то увядание...

Я пела в церкви св. Феодора Стратилата. Жили мы вдвоем, но у нас постоянно были гости, иногда приезжал владыка Гурий. Часто в Алуште отдыхал архиепископ Симферопольский Лука (Войно-Ясенецкий) ^[21]. Обычно он садился в кресло и долго смотрел на море. Однажды мы ездили к нему в Симферополь. Привезли свой виноград, владыка Лука тепло принял нас, побеседовал.

В 1960 году митрополит Гурий пригласил матушку в Минск. Она собралась ехать, я провожала ее. На автобус мы опоздали, сели в машину, дорогой очень трясло. На вокзале в Симферополе матушке стало плохо. Вызвали скорую, и ее увезли в областную больницу, где она долго пролежала в тяжелом, полубредовом состоянии. Я решила обратиться к владыке Луке – попросить его помолиться о матушке. Подошла после службы к машине. Мне посоветовали говорить коротко. «Владыка, я хочу попросить Вас помолиться о монахине Серафиме, тяжко болящей», – обратилась к нему. – «Какой диагноз?» – спросил архиепископ. – «Гипертонический криз». «Гипертонический криз. Монахиня Серафима», – медленно произнес он и начал креститься. Шла Страстная неделя, а на Пасху мы забрали матушку под расписку домой – ей стало легче, и через некоторое время она поправилась.

В следующий раз поехали с матушкой в Минск вдвоем. Владыка Гурий предложил мне сделать икону в алтарь на горнее место с «Евхаристии» Васнецова. Заказала огромный подрамник: 2,5 метра высотой. Возвращаясь в Алушту, захватила с собой много красок, кистей. Приехав, взялась за работу. В это время как раз приехал к нам брат невестки, моряк. Устроил мне рабочее место на террасе, приспособленное для холста. Работать можно было только рано утром, с пяти часов, днем солнце невыносимое. Трудилась над ней с большим вдохновением и удовольствием. Митрополит принимал в моей работе участие, живо интересовался, как идут дела.

Судьба этой картины оказалась необычной. Картина была закончена, и ее отправили в Минск. Но когда она прибыла туда, уже пришло распоряжение о переводе митрополита Гурия в Ленинград ^[22]. Работа ему понравилась, но в Минске она теперь никого не интересовала. Уезжая, владыка взял ее с собой в Ленинград. Там архиерейская церковь в Духовной академии очень маленькая, и картине не находилось места. А вскоре владыку Гурия перевели в Крым ^[23], и картина потерялась. Нашлась она неожиданно в квартире внучатой племянницы владыки в Ленинграде... Прошло много времени. Однажды я зашла в Симферополе в собор, вдруг рассеянный взгляд мой упал на алтарную стену главного придела. Вижу: моя работа. Здесь стена оказалась для нее подходящей... Но впоследствии она исчезла и оттуда.

Митрополит Гурий часто приезжал в Алушту на дачу. В то время он был уже очень немощным, постоянно болел. Сядет, бывало, отдохнуть, говорит: «Когда сядешь, будто сила от земли приходит»...

В начале 1960-х годов у нас стали отбирать дом – история нам поначалу непонятная. Мы хотели было нанять адвоката, но тот отказался, сказав: дело безнадежное, потому что совершенно беззаконное. Меня вызвали в Москву, говорили нелепости: правда ли, что у вас дом в Киеве, правда ли, что вы красный цвет не любите?.. В то время уже действовала установка Хрущева на полное уничтожение религии. «Пора кончать с Боженькой», – говорил он, похлопывая по плечу Патриарха Алексия.

Церкви св. Феодора Стратилата в Алуште также грозило закрытие.

Мы вместе с одной прихожанкой ездили в Москву с ходатайством – безрезультатно. Все держалось, пока был жив архиепископ Лука, который еще пользовался авторитетом...

Как-то по вызову из Патриархии я уехала в Москву и задержалась там. В это время м. Серафима тяжело заболела. Дела в Москве затягивались, и я решила съездить в Алушту навестить больную матушку. «Ты, пожалуй, еще поживешь», – сказала она мне при этой встрече, рассматривая красивую закладку, изготовленную мною для подарка, – а прежде, бывало, говорила: «Все дела уже сделаны, пора умирать». Я опять уехала в Москву, и когда вернулась, матушка была уже без сознания.

Кончина праведницы

Ее последняя болезнь началась 2 января 1965 года, в субботу, в день смерти о. Иоанна Кронштадтского. Матушка собиралась в Ялту, уже хотела выходить из дома, но тут ей вдруг сделалось худо, случился гипертонический криз.

Вызвали врача, постоянно ее лечившего. Он назначил лечение, давление снизилось, но температура не спадала – обнаружилось воспаление левого легкого. Через несколько дней матушке стало легче, врач разрешил садиться на кровати и понемногу вставать. Но в ночь с 19 на 20 января внезапно произошло кровоизлияние в мозг, после чего матушка больше не приходила в сознание.

В соседнем доме жила верующая семья. Отец, Павел Сенник, рабочий, и две дочери – Рая и Нина. Они очень полюбили матушку, особенно Нина, девушка лет пятнадцати, очень привязалась к ней. Нина помогала м. Серафиме, ухаживала за ней во время болезни, взяла на себя всю работу по дому. Приезжал священник из Симферополя и причастил матушку.

В ночь с 21 на 22 января в 3 часа она отошла. Перед смертью у нее было очень тяжелое дыхание, сильный жар. У постели ее находились сестры Нина и Рая и мы с Елизаветой Николаевной.

Матушку облачили во все монашеское одеяние, накрыли лицо покровом с крестом и молитвой Трисвятого, красиво нарисованным по черному материалу белой гуашью. В руках – постригальный крест, зажженные свечи... Начали читать Псалтирь.

Через некоторое время, приподняв плат, заглянули на ее лицо и были поражены изменившемуся выражению его. На нем отражалась легкая улыбка и глубокий покой. Оно было так прекрасно, что хотелось смотреть на него без конца. В последнюю ночь я сделала карандашный набросок лица матушки. Говорят, он хорошо передает его выражение...

В этот же день вечером неожиданно приехал владыка Гурий и отслужил первую панихиду. Он был видимо взволнован, слезы скатились по лицу. «Уснула вечным сном», – произнес он, благословляя матушку...

На другой день была суббота, весь день мы были заняты погребальными приготовлениями, оформлениями, хлопотами о месте погребения. Все шло гладко, легко, тогда как в жизни все было так сложно, трудно и тяжело.

Место на кладбище нашлось при помощи добрых людей – недалеко от часовенки, рядом с могилкой местного батюшки, любившего м. Серафиму, и одной близкой нам старушки. Могила расположена на самом высоком месте кладбищенской горки. По четырем углам ее растут большие кипарисы, впоследствии соорудили оградку со скамейкой. С этого места видно и море, и окружающие горы.

Нас затруднял вопрос о поминках, так как все мы в этом деле были неопытны. Но по счастью ближайшие соседки сами пришли с предложением что-либо сделать для матушки. И они дружно приготовили все необходимое. Сразу откликнулись и мужчины, к которым мы обратились за помощью, даже и те, к которым не обращались – вынесли гроб...

Отпевание было дома в воскресенье. Приехали владыка и священник, который в последний раз матушку причащал. Народу собралось, как в церкви на Пасху, все двери раскрыли, люди стояли и в кухне, и на террасках. Пришли все певчие из храма, батюшка отпевал, а Владыка руководил хором. Из Ленинграда приехали две подруги м. Серафимы.

Во все время ни малейшего запаха тления не было, лицо и руки матушки были совершенно белые.

Всю дорогу на кладбище пели «Святый Боже...»

С короткой литией гроб опустили в землю и водрузили крест. Соседи с любовью очень аккуратно сделали могильный холмик, а зеленые веточки из нашего сада сплошь его покрыли.

После погребения на душе не было тяжелого чувства – напротив, легкость и даже радость. Это отметили многие. В те дни была прекрасная солнечная погода, температура в январе +10 °С.

Но когда народ разошелся после поминок, и я осталась одна в комнате (во второй половине дома уже жили соседи), на душе стало тяжело и скорбно, казалось: это я сама умерла. На 40-й день вдруг завыла собака, стала метаться, вбежала в дом. Прибежали соседи по дому: что это с собакой? Собаки мистически более чуткие, чем люди, может быть, это матушка приходила, с нами прощалась...

Спустя несколько месяцев умер митрополит Гурий. Он скоропостижно скончался, придя домой после служения Литургии в праздник свв. апостолов Петра и Павла, 12 июля 1965 года. Мне же довелось еще вернуться в Москву и милостию Божией потрудиться в обители преподобного Сергия.

* * *

Какая осталась в памяти наша незабвенная матушка? Тихая, скромная, незаметная, жила внутренней сокровенной жизнью. Неброская, доступная только духовному зрению, чувствуемая душами чистыми, стремящимися к Господу, ее внутренняя душевная красота, тепло, любовь – «сокровенный сердца человек» (1 Пет. 3:4) – привлекала к ней людей, особенно молодежь.

Она умела великолепно рассказывать, вообще была общительная, открытая. Люди к ней тянулись. Учила не назиданием, а своим примером...

Как-то в Ташкенте привезли цемент, высыпали посреди двора. Нужно было переносить его ведрами, но никто и не шевелился. Матушка взяла ведро и начала сама носить – тогда и другие все принялись за работу.

Чем она жила, где черпала крепость? Однажды, когда умножились скорби, я стала роптать. Матушка тогда говорит мне: «Мы висим на кресте, неужели будем ругаться и злословить?» Неся свой тяжкий жизненный крест, она всегда благословляла и благодарила Господа.

Слово епископа Гурия на поставление монахини Серафимы в сан игумении

День св. равноапостольной Марии Магдалины ^[24]

Возлюбленная во Христе игумения Серафима.

Исполнилось мое давнее желание поставить тебя в сан, или чин, игумении.

Может быть, у кого-нибудь из нас мелькнет мысль: «Игумения ставится для церковного стада. А где же овцы?» Но вспомни преподобного Сергия. Ведь он постриг принимал от одного старца Митрофана, и, несомненно, там и бедности много было, и малочисленность. Но верил он, что Господь Свою святую благодать даст ему и монашеское горение в тех трудных условиях, в которых он находился.

Пришло время у нас, когда монашество уничтожается – уничтожается, скажу, искусственно. Уничтожается тем, что не принимают, не разрешают принимать в обитель людей сильных физически. Не разрешают постригать тех, кто подготовлен к монашеству. Поэтому монашество будет принимать другие, новые формы. Примеров этому много в церковной жизни. Как ты сама знаешь, что было лет пятнадцать назад, когда молились в домах, и Литургию совершали в домах, и многое, что было раньше явно, сделалось как бы тайным.

Но еще и для другого Господь призвал тебя на игуменское служение. Сестер у тебя мало, да и живут они не с тобой. Ты иногда только приезжаешь для общения с ними. Но я вспоминаю незабвенного митрополита Вениамина. В 1922 году, когда он незадолго до своих страданий и смерти поставил меня в архимандриты, – он вручил мне посох. И тогда он сказал слова, которые остались у меня в памяти и которые я буду хранить до смерти: «Вручаю тебе и посох сей в знак твоего особенного служения молодежи». Монастыря тогда не было. Мы жили в Александро-Невской Лавре, а я был там заведующим Крестовой церковью. Почему он так сказал? Потому что он видел своим духовным оком, как сердце мое влечет меня к служению Церкви, особенно той молодежи, которая меня окружала, которая на три четверти окормлялись у меня исповедью. Я как-то всегда имел влечение к утверждению в вере молодежи.

Позволю себе несколько дерзновенное сравнение, не в смысле высоты, а только в смысле параллели. Помнишь, когда пророк Илия уходил, он передал милоть своему ученику Елисею. Вот так уже много лет, начиная с 1920 года и раньше, ты имела дело со мной. Главным образом, женская молодежь окружала тебя. Но обращались к тебе и юноши. И ты находила какие-то слова, близкие их сердцу.

Господь дал тебе дар, дар редкий и исключительный. Ты находила и слова, и понимание юной души, и к тебе они влеклись и влекутся сейчас – из Ленинграда, из Ташкента, и отовсюду.

И вот думается, что не только для того малого количества сестер, которые уже приняли иночество, ты приняла сан игумении, но и для утверждения в вере по преимуществу молодежи. Утверждай их словом в духовной жизни, учи их. Они очень ждут и нуждаются в научении – и те, кто принял монашество, и те, кто, может быть, никогда не оставят мир. Они как овцы без пастыря. А игуменией может быть и женщина.

Господь умудрил тебя, и ты должна применить твой дар к этим людям.

Не будут тебя воспевать, не будут возносить твоего имени наряду с Архиереем, как в обителях. Ты будешь иметь более высокое служение – окормление душ.

«Прими сей жезл, имже утверждай паству твою, яко и слово имаши отдати за ю нашему Богу во дни суда».

В публикации использованы материалы личного архива Е.В. Чичериной и сайта «Соборное дело».

Впервые статья была опубликована в альманахе «Даниловский благовестник», №№ 36-37, 2019 год, издании Данилова ставропигиального мужского монастыря Москвы.