Каждый по своей дороге

Вадик, водитель «Социального патруля», был здорово не в духе. Это лишь на бумагах их служба означалась так громко, в просторечии же его машина называлась просто бомжевозкой. Что ему и давали сегодня понять все, кому не лень.

Город давно и существенно страдал от пробок, но народ к ним упорно не привыкал. Сегодняшний гололед обострил нервные системы граждан до крайности, и на Вадика утром наорали уже раза три. Хотя это еще можно было потерпеть: обычное рабочее утро. Тем более что он тоже орал. Но по мере того, как поднималось солнце, сокращалось время работяг и начиналось время «мажоров».

Наскоки «мажоров» Вадик переживал болезненно. Его мама, женщина на редкость цельной натуры, этого искренне не понимала.

– Да что ты на них внимание вообще обращаешь?! Детей тебе с ними крестить, что ли? Встретились-разъехались – всё! Каждый по своей дороге… Переживать тебе больше не о чем!

Вадик пытался что-то доказать, путался в аргументах, сопел и злился. Характером он был, увы, не в мать. Правда, у него имелся жизненный опыт. Дурака не валял: год почти отработал до армии, отслужил и опять работает. Три водительские категории в двадцать лет – не хухры-мухры.

Тем более обидно выслушивать издевки сытых мажорчиков на дорогих иномарках. А жесты? Да еще если девушка…

И всё же по всему выходило, что он просто завидовал «мажорам». А признаваться в зависти было ужасно стыдно даже самому себе. И Вадик ярился, вопил в боковые окна страшные слова и вспоминал никогда не читанную им историю Мальчиша-Кибальчиша и наглых буржуинов.

К вечеру он вымотался и растерял обычную живость. Въехав в последнюю перед конторой пробку, притормозил и хмуро уставился на тротуар.

На тротуаре собрались зеваки. Зевак теснили два полицейских, пропуская машину «Скорой». «Скорая» вырулила на дорогу, прибавила скорости и – плохой признак – умчалась без сирены и с выключенными мигалками…

– Во, брат, попала девка! – фельдшер «бомжевозки» обернулся к Вадику, спеша поделиться впечатлением.

Вадик перевел взгляд туда, куда тот показывал, и вздрогнул.

Первое, что бросалось в глаза, это поваленная чугунная оградка и черная лужа под ней. Второе – роскошный «Лексус» со смятым рылом. За рулем, сжавшись каждой клеточкой, сидела молодая красивая девушка. Взгляд ее не выражал ничего, кроме тупого ужаса.

Вадик осмотрелся и легко восстановил картину. Мощная машина с неопытным водителем – сочетание зловещее. Чего же удивляться? Удар был изрядный, судя по сваленному чугуну. И по зловещей черной луже…

Стараясь не представлять человека, которого расплющили о старинную добротную оградку, Вадик еще раз внимательно взглянул на девушку. И, чувствуя, что с каждой секундой становится старше, подумал медленно: «Господи, что же это я… – прости меня! Ведь, и правда, – каждый по своей дороге. А что мне про чужие дороги известно? С чего я решил, что на них – обязательно счастье?..»

Каждый по своей дороге… А что мне про чужие дороги известно? С чего я решил, что на них – обязательно счастье?

Рядом на тему «буржуинов» фонтанировал эмоциями фельдшер, а из соседней машины рявкнули возмущенно:

– Заткнись, гад! Девчонка в такую беду попала, как можно злорадствовать?!

Вадик не стал принимать ничью сторону. В душе у него смешались печаль по чьей-то нелепо оборванной жизни, жалость к убийце и сокрушение о своем маловерии. Но над всем этим царила странная безмятежность: ему было как-то спокойно оттого, что он понимал и своего фельдшера, и незнакомого парня из соседней машины… И еще огромное облегчение дарила мысль, что там, за рулем «Лексуса», сидит не он.