Падение Буревестника

«Все – в человеке, все – для человека!»

Личное неверие в Бога и отказ от Церкви определили его мировоззрение и дальнейшие философские поиски, приведшие в итоге к идее богостроительства. Бабушкины сказки его сознание претворяло по-своему, а потом он напишет, что все чудеса святых Церковь заимствовала из мудрых древних сказок. «Тайное сомнение в бытии Его» было очень характерным для того времени «интеллигентских исканий». Это был кризис не Церкви, как думают сегодня многие либеральные историки, а русского общественного сознания и, прежде всего, интеллигенции. Отрекаясь от «казенного» Православия, она внесла разлом в национальное сознание, и в этом отречении крылась катастрофа русского общества кануна революции. Бога не существует, традиционная религия есть обман и суеверие, держащее народ во тьме, рабстве и покорности самодержавию. В этом понимании вера «противоречила», мешала «истинной свободе личности», ибо, признав существование Бога, следовало признать и Его мироустройство и подчиниться Ему.

Вера, по словам Горького, отвлекала человека от истинных противоречий жизни, а следовательно, и от борьбы за лучшее будущее. Церковь, считал писатель, своим «суровым и безотрадным учением» подавляла личность человека напоминанием о его ничтожестве, запугивала мрачными суевериями, подрывала «веру в себя», угнетала волю, проповедью смирения мешала росту интеллектуальных сил. К тому же, Православие учило о Царствии Небесном за гробом, а не на земле, и это лишало человека надежды на настоящее счастье и не давало ему немедленно действовать. Путь русского революционера был традиционен: личное неверие, отказ от Бога, «поиски» правды и обретенная «истина». Отсюда же и попытки сотворить на земле новую, «истинную» веру. Этих взглядов придерживался и Горький, они проходят через все его творчество.

Отказ от Богочеловека неизбежно приводит к идее человекобожества. Ее первые ростки появляются уже в раннем творчестве Горького – в «босяцких рассказах» («Макар Чудра», «Челкаш», «Старуха Изергиль») и особенно в поэме «Человек».

Первый период творчества Горького иногда называют антропоцентрической проповедью. Суть его – воспевание романтической, сильной, мыслящей человеческой личности, ее свободы и гордости как исключительного признака человеческого достоинства (вспомним Данко). Идеи раннего Горького родились под влиянием философии Ницше, которым он увлекся в 1889 году. Некоторые исследователи видят в ранних горьковских персонажах ницшеанские «господские натуры». Есть в произведениях писателя и ницшеанское деление людей на две противостоящие категории: в «босяцких» рассказах это сильные, дерзкие, бесстрашные и непременно гордые личности, противостоящие духовно слабым (Челкаш и Гаврила, Данко и Ларра), позже – богостроители и рабы, вечные и временные революционеры, потом – старые и новые люди…

Почему своим Героем Горький избрал босяка? Потому что босяк – свободен. От собственности, денег, мещанства, лжи. «Он выше мещанина и выше раба жизни, он резкий индивидуалист, больно чувствующий свою отверженность от общества и за это презирающий и ненавидящий его», – говорил Вацлав Воровский. В нем – протест личности против неправоты существующего общественного уклада, который лишил человека достойной, счастливой жизни. Он не вписывается мощью своей натуры в мелкие устои окружающего мира. В низком человеке – воре, бродяге – является истинный человек.

И уже в ранних рассказах звучит главная горьковская мысль: человеческое сознание, гордое и свободное, само творит богов – минувших, современных и будущих (потом Горький сочтет это творчеством народа). Вера же – это «темница для души», в которую она попадает в отчаянные минуты жизни, или вследствие векового рабства, или в страхе перед смертью («Бог для того, чтоб умирать не страшно было»). Идея «бога» является от человека, порождена человеком и должна быть перенесена на человека. Лучше всего эта мысль выражена в поэме «Человек», написанной в 1903 году. Это – горьковский гимн человекобожию.

«Трагически прекрасный» Человек шествует «вперед и выше» по жизненной стезе. Ему сопутствуют «созданья его творческого духа»: Любовь, Дружба, Надежда и Вера, которая «смотрит темными очами в его мятежное лицо и ждет его в свои спокойные объятья». И только Мысль – свободная подруга Человека, «освещает в неподвижной Вере и злую жажду безграничной власти, стремящейся поработить все чувства и спрятанные когти изуверства, бессилие ее тяжелых крылий и – слепоту пустых ее очей». Любовь – временная отрада, ибо бессильна быть свободной. Лишь Гордость и Мысль составляют суть человеческой личности. Гордость помогает Человеку преодолеть страх смерти. А «для Мысли нет твердынь несокрушимых, и нет святынь незыблемых ни на земле, ни в небе! Все создается ею, и это ей дает святое неотъемлемое право разрушить все, что может помешать свободе ее роста… Настанет день – в груди моей сольются в одно великое и творческое пламя мир чувства моего с моей бессмертной Мыслью, и этим пламенем я выжгу из души все темное, жестокое и злое, и буду я подобен тем богам, что Мысль моя творила и творит».

Позднее в «Несвоевременных мыслях» Горький напишет: «Человек жестоко оскорблен – богами, которых он в страхе и радости пред силами природы создал слишком поспешно, неумело и слишком “по образу и подобию своему”». Как видим, идею человекобожества Горький пронес через всю жизнь.

Вскоре Горький понял, что «босяки» не могут быть теми, кто изменит мир к лучшему. Какая же сила способна преобразовать общество? Воровский считал, что поиском ответа на это вопрос начинается новый этап творчества Горького. Писатель «поворачивается» к интеллигенции, но разочаровывается и в ней. «Русь – прекрасная страна, населенная талантливым народом, но интеллигенция в ней столь же варварская и духовно грубая, как и ее народ», – напишет Горький в 1911 году. К тому временем он уже нашел искомое – пролетариат.

Феномен Горького: начав творческий путь с воспевания свободы человеческой личности, он кончил ее отрицанием, подтверждая закономерность, что, отрекаясь от Бога, человек отрекается и от личности. Мнимая свобода обращается в реальное рабство. Для мыслителя же отсюда прямой путь – в утопию.

«Новый бог родится людям»

Богостроительство было характерной чертой русского общественного сознания накануне октябрьской катастрофы 1917 года. Настоящего «бога» надо не искать, а создавать, то есть построить его из мощи коллектива – народа или пролетариата. «Богом» становится народ, и его царствие наступит на земле.

На рубеже XIX–XX столетий Горький еще не был марксистом. В 1904 году он прочел статью А.А. Богданова (Малиновского) «Собирание человека» и увлекся – навсегда – идеями коллективисткой философии. Суть ее такова: изначально в истории существовал коллектив, который питал личность своей энергией и волей. Ему на смену пришло авторитарное общество. Раздробленный одиночеством и последовавшими жизненными несчастьями человек испытывает потребность снова стать «целым», хочет вернуться к своим корням – к коллективу. Появление нового человека с коллективистским сознанием приведет к социальной революции. Религию же Богданов считал прогрессивным фактором, ибо она является формой коллективной организации.

Собственно богостроителем Богданов не был. Им был Горький. Знакомство с Луначарским привело его к окончательному выбору богостроительства, но прежде, в 1906 году, он написал роман «Мать», который стал предтечей богостроительной философии Горького. Этот роман – своеобразное утопическое, антирелигиозное переложение евангельского сюжета. Многие прямо называли его революционным «новым Евангелием», благовествующим о борьбе нового человека с неправдой жизни за всечеловеческое счастье. Построение сюжетной линии традиционно для Горького. Все начинается с разочарования в «старой вере», с сомнения в Боге, допустившем такие страдания своих чад и озверелость людей, созданных «по образу и подобию». Тут же обозначена утопическая антитеза: «Идут дети к новому солнцу, идут дети к новой жизни». Новое царство божие на земле достижимо жертвенными подвигами новых мучеников ради всечеловеческого счастья, и это совсем иное царство, иное счастье и иное будущее, чем в христианстве. Здесь же появляются первые богостроительские идеи Горького: «В тесной комнате рождалось чувство духовного родства рабочих всей земли. Это чувство сливало всех в одну душу…» По словам Ниловны, «уже есть в жизни свет для всех людей и – будет время – увидят они его, обнимутся с ним душой!.. Ведь это как новый бог родится людям».

Бердяев писал, что миссия пролетариата есть предмет веры. В этом и заключалась суть богостроительства. Безусловно, нельзя сводить многогранное творчество Горького к исключительно богостроительским или человекобожеским идеям. Но следует отличать Горького-художника от Горького-мыслителя. Он никогда не переставал быть богоборцем.

Теоретиком богостроительства был А.В. Луначарский, с которым Горький познакомился в 1905 году. Сначала Луначарский считал, что «свободный человек не имеет богов», потом изменил точку зрения и провозгласил новую религию пролетариата, которая идет на смену отжившей традиционной религии: это религия будущего, религия труда, религия атеизма, религия без Бога. Исходя из априорного факта, что «Бога нет», Луначарский понимал любую религию как «такое размышление о мире и такое мирочувствование, которое психологически разрешает контраст между законами жизни и законами природы». Религия связывает идеал и действительность, дает возможность строить путь от низшего к высшему, восходить от реальности к идеалу. Социализм осуществляет высшее разрешение всех жизненных противоречий, знаменует окончательную победу человека над природой – и требует веры в себя. В той социалистической победе человека над природой, в той всенародной, всемирной вере в ее осуществление, в тех беспредельных творческих возможностях, которые даст людям новая жизнь, в обожествлении человеческих потенций Луначарский усматривал суть религии социализма. По его словам, социализм есть самая религиозная из всех религий, потому что объекты ее поклонения реальны – «человеческий коллектив и космос». Будущее – за пролетариатом, который осуществит свою вселенскую миссию освобождения человечества, ибо он обладает «идеальной сущностью – естественным коллективизмом», а также силой и волей к преображению мироздания. Истинным «богом» как творцом новой жизни станет пролетариат и все коллективное (коммунистическое) человечество, а люди есть атомы этого растущего бога. «Человек человеку бог» – в этом тезисе Людвига Фейербаха, как в заповеди, грезилось религия и этика будущего человечества.

К такому пониманию религии был склонен и Горький. Он определил религиозное чувство как «радостное и гордое чувство сознания гармоничности уз, соединяющих человека со вселенной. Путь человечества ведет к духовному совершенству, и сознание этого процесса в здоровом человеке должно вызвать религиозное настроение, то есть творческое и сложное чувство веры и силы, надежды на победу, любви к жизни, изумление перед мудрой гармонией, существующей между его разумом и всей вселенной». А социализм Горький рассматривал как «религиозное чувство связи с прошлым и грядущим». Оба – и Горький, и Луначарский – тонко уловили религиозную природу социализма, определив ее веру в победное будущее и в свои силы, которая заменит веру в Бога, и устроение новой жизни понимали как всенародное творчество.

Под влиянием этих идей Горький, уже эмигрировавший из России после подавления декабрьского восстания 1905 года и вступивший в РСДРП, пишет свою «Исповедь». Иногда считается, что она стала ответом на «Исповедь» Льва Толстого. Носителем истинной веры в обеих «Исповедях» провозглашен народ, только у Толстого он – «живый в духе и правде Божией», а у Горького является «богом» сам. И если Луначарский был пророком богостроительства, то Горький стал его знаменосцем.

Первая нота в горьковской «Исповеди» – отказ от Православной Церкви и христианской религии. «Эх, милый, кабы нашего брата живого человека да не извела в давнее время Православная Церковь – не то было бы теперь в русской земле!» – говорит один из ее персонажей. «Исповедь» – это, прежде всего, безобразная карикатура и клевета на христианство и Церковь, священников, монахов, подвижников, старцев. Духовные лица пребывают во тьме. В лучшем случае они учат вразрез с Православием, но в основном совершают противоестественные поступки, грешат и развратничают, насильничают над ближним, нелепо истязают себя, стяжают, почитают Бога как барина и даже вовсе не веруют. Все они живут лживо и беспредельно жестоки. Главного героя (Матвея) мучают сомнения в Боге, он вопрошает о законах, по которым строится жизнь, но в ответ один грозит ему полицией, другой сажает в карцер – «баньку духовную», третий беспомощно лепечет что-то невнятное, четвертый (брат Миха) несет околесицу, ничего общего не имеющую с христианством. А неверующий отец Антоний вообще доводит монашеский образ до злого абсурда и убеждает героя, что «Бог есть сон души твоей». Лишь один схимник Мардарий просит «не обижать Бога», но герой тут же признается, что его слова «не нужны мне и не трогают моей души». На фундаменте карикатурного христианства, которое выглядит у Горького отталкивающе, и строится им альтернативная вера в то, что где-то есть «прекрасный бог». Луначарский восторженно называл «Исповедь» песнью «язычника», пришедшего к церкви истинной.

Пафос повести – путь главного героя-ходока от Церкви в народ, к настоящему богу. После долгих поисков, уйдя из монастыря, герой встречает расстригу-проповедника старца Иегудиила, «апостола новой веры», который открывает ему истинного бога: «Народушко бессмертный, его же духу верую, его силу исповедую, он есть начало жизни единое и несомненное, он отец всех богов, бывших и будущих». Народ – бог потому, что все, что есть на земле, народом создано. «Богостроитель – это суть народушко. Неисчислимый мировой народ. Великомученик велий, чем все, церковью прославленные», – учит старец. И здесь является сокровенная горьковская мысль: если прежде человек творил богов, ныне их творит рабочий народ земли, истинный богостроитель, вечный источник боготворчества.

А что же думал Горький о Христе? Горький приравнивает Спасителя к Прометею. Христос – героический миф, «первый истинно народный бог, возник из духа народа, яко птица Феникс из пламени». Он явился, «ибо во Христа прежде и крепче всех те уверовали, кто до встречи с ним знал уже его в сердце своем, и это силою их веры поднят он был на высоту божества». Иными словами, Христос был образом «бессмертной идеи милосердия и человечности», воплощением вековых народных чаяний о справедливости. Он был образом «господа для всех равного», рожденным мыслью народа. Тот день, когда люди наконец осознали необходимость равенства для всех, и стал днем Рождества Христова. «С неба ли на землю сошел Господь или с земли на небеса вознесен силою людей?» – не столько размышляет, сколько объясняет Матвею рабочий Михаил. «А скоро опять Христос придет?» – спрашивает герой «Исповеди» и слышит в ответ: «Скоро, слышно, что люди снова его ищут».

Позднее в «Несвоевременных мыслях» Горький скажет так: «Среди мечтателей – Христос, Иоанн Дамаскин, Франциск Ассизский, Лев Толстой – десятки полубогов-полулюдей, которыми гордится человечество». Однако не перестанет считать Христа, наряду с Прометеем (врагом богов и «первым бунтовщиком» против Судьбы), «одним из двух величайших символов, созданных стремлением человека к справедливости и красоте» и воплощением одного из двух самых величественных желаний человечества – то есть мифом.

Человечество же, по Горькому, делится на два племени: «Одни – вечные богостроители, другие – навсегда рабы пленного стремления к власти над первыми и надо всей землей». Захватившие власть, «рабы», утверждают ею бытие бога вне человека; отсюда появилась традиционная религия и Церковь, исказившая «лицо души» Христа. Суть современного Горькому исторического момента состоит в том, что «бессмертные богостроители ныне снова тайно и усердно творят бога нового, бога красоты и разума справедливости и любви». Иными словами: близка революция. Это значит, что просыпается революционная воля народа, люди ищут возможности «слить все силы земные в единую, – из нее же образуется, светел и прекрасен, всеобъемлющий бог земли». Согласно толкованию Луначарского, этот Бог – цельное социалистическое человечество.

Но что же такое «народ» у Горького, если вспомнить о его патологической ненависти к русскому крестьянину – сермяжному дикому, злому мужику, в бессмысленной жестокости душащему город и уничтожающему культуру? Мнения исследователей разделяются. Одни считают, что Горький имел в виду «народ» в полном смысле слова, другие – что это исключительно пролетариат как душа рабочего народа, как «новорожденный народ», говоря словами Луначарского. Действительно, старец Иегудиил отправляет Матвея в «обитель» новой веры – на завод. Там герой встречает «верных» – пролетариев, лучистых носителей истины, которым и предстоит работа «по преображению людей в человечество». Все до единого – неверующие, что в «Исповеди» знак особого достоинства человеческой личности.

Горький не обожествлял русский народ – «самый грешный и грязный народ на земле», по его словам. Он критиковал его, иногда ненавидел, упрекал интеллигенцию в сентиментальной идеализации «народа, воспитанного в рабстве», но верил в него. Народ-богостроитель – антитеза «народу-богоносцу».

«Исповедь» завершается апофеозом: на глазах героя, обретшего истинную веру, народ-богостроитель совершает чудо: сам исцеляет расслабленную у монастырских ворот. Узрев этот «символ грядущего», Матвей возносит народу молитву: «Ты еси мой бог и творец всех богов, соткавший их из красот духа своего в труде и мятеже исканий твоих. Да не будут миру бози инии, разве тебе, ибо ты един бог творяй чудеса».

Так идея человекобожества достигает высшей точки своего развития.

В начале был коллектив

Горьковскую «Исповедь» дополняет его статья «Разрушение личности», опубликованная в 1909 году, в которой была изложена утопическая историософия Горького, сформировавшаяся под влиянием идей Богданова и Луначарского. Суть ее такова. На заре человеческой истории существовал первобытный коллектив («мы»), боровшийся за жизнь с природой. В страхе и удивлении перед стихиями он сотворил религию, которая была его поэзией. Этот первобытный коллектив был, по Горькому, творящим жизнь «богом», полным творческих сил и энергии, и – богостроителем. «Бог, о котором я говорю, был, когда люди единодушно творили его из вещества своей мысли, дабы осветить тьму бытия», – поучает рабочий Михаил в «Исповеди». «Бог есть комплекс тех выработанных племенем, нацией, человечеством идей, которые будят и организуют социальные чувства, имея целью связать личность с обществом, обуздать зоологический индивидуализм», – поясняет Горький в статье, отчасти вторя Луначарскому.

В коллективе человек был неотъемлемой частью целого. Коллектив и человек взаимно обменивались опытом. Природа была первым объектом, с которым вступил в борьбу человеческий коллектив. Первые одержанные победы принесли народу гордость собой – и он сотворил первые героические эпосы. И вот над родом (коллективом) возвышается герой – «вместилище всей энергии племени, отражение всей духовной силы рода». Роды объединялись в племена, и Горький считал возможным, что, например, 12 подвигов Геракла знаменуют союз 12 родов.

По мере роста народонаселения возникали новые коллективы племен, враждовавшие друг с другом. Кроме понятия «мы» появляется понятие «они», и отсюда, ради специализации борьбы с «ними», в коллективе возникает понятие «я». Появление личности стало началом дробления целостной энергии коллектива. По мысли Горького, коллектив питал личность и выдвинул ее над собой, чтобы осветить себе дальнейшие пути, но со временем талантливая и творческая личность захотела возвыситься над народом и властвовать, осознав себя как новую творческую силу – уже не коллективную. С этого момента началась драма индивидуализма – личности, оторванной от коллектива. В «Исповеди» Михаил говорит об этом так: «Началась эта дрянная и недостойная разума человеческого жизнь с того дня, как первая личность оторвалась от чудотворной силы народа, от массы, матери своей, и сжалась со страха перед одиночеством и бессилием своим в ничтожный и злой комок мелких желаний, комок, который наречен был “я”. Вот это самое “я” и есть злейший враг человека».

Так зарождалось государство и власть. Личность, утверждая свое право на власть, принесла с собой идею единобожия. Тем самым индивидуализм ради своих узких эгоистических целей вынужден был убить «единого бога» – коллектив, «опору свою и оправдание бытия своего». После появления государства появились рабство и лжерелигия – сначала языческая, потом монотеистическая, основанная на признании существования внешнего Творца и Божественного Закона. Вот как говорил об этом старец Иегудиил: «Бога извлекли из народа и наставили над людьми, желая умерить гордость нашу, несогласную с ограничениями, волю нашу – то есть поработить людей». А Михаил поучает Матвея: «У рабов никогда не было бога, они обоготворяли человеческий закон, извне внушенный им, и вовеки не будет бога у рабов, ибо он возникает в пламени сладкого сознания духовного родства каждого со всеми».

Со временем истощенная, оторванная, одинокая личность стала играть реакционную роль: защищая свои права, она ставила пределы безграничному по своим возможностям творчеству коллектива и неминуемо вырождалась сама. Как выразился Горький, «благодаря мещанству мы прошли путь от Прометея до хулигана». Зато «железные руки капитала», помимо воли своей, вновь создавали коллектив и сжимали пролетариат в целостную психическую силу – силу, которая способна объединить народ и заняться созиданием новой жизни – всемирным богостроительством.

Идеи эти закономерно приводят Горького к «ретроспективной утопии». Утопия – учение об идеальном счастливом будущем человечества, которое непременно наступит на земле, как цели и смысле мировой истории. По временному ориентиру утопии делятся на перспективные и ретроспективные. Оба направления ожидают осуществления идеального общества в будущем, но перспективная утопия полагает, что его только предстоит создать в ходе истории, а ретроспективная – что этот идеал уже существовал в прошлом, затем разрушился и к нему следует вернуться в будущем, воссоздать его. Таким ретроспективным утопистом был Лев Толстой. Таким же был и Горький. У Льва Толстого утопическим идеалом были земледельческие общины, у Горького – первобытный коммунизм; его утопический идеал – единый сплоченный коллектив без государства, монотеистической религии и эксплуатации. Михаил в «Исповеди» говорит так: «Когда народ разбился на рабов и владык… когда он разорвал мысль свою и волю – бог погиб, бог – разрушился… Будет время – вся воля народа вновь сольется в одной точке, тогда в ней должна возникнуть необоримая и чудесная сила и – воскреснет бог!».

Коммунизм станет возвращением к тому первозданному, первобытному обществу-идеалу, только с накопленным багажом всемирной культуры и всего того исторического опыта, которое выработало человечество. Образцом для подражания Горький считал западную культуру. По его мысли, она должна была объединить все человечество, ибо «люди Запада давно уже доросли до понимания планетарного смысла труда», которое со временем позволит подчинить природу человеку. Кроме того, в Европе города являются очагами культуры, а активное деяние – образом жизни, тогда как Восток – начало пассивное, анархическое, дикое, сельское.

Вместо Бога является народ, вместо свободной и бессмертной души человеку предлагается коллектив, взамен Царствия Небесного – утопия как грядущий рай на земле. Что же говорит Горький о личности? Во-первых, гении – лишь творцы народной воли, ибо искусство живет творческой силой народа, и только «сплошное мышление» всего народа может создать великие обобщающие символы. Например, народ создал Зевса, а Фидий лишь воплотил его в камне. Шекспир и Данте достигали наибольших высот лишь тогда, когда их «окрыляло творчество коллектива». Горьковская мысль подводит к выводу: «Искусство – во власти индивида, к творчеству способен только коллектив», что перекликается с идеей богостроительства.

Во-вторых, личность, бесспорно, ниже коллектива-народа и сама жива только в коллективе, где каждый равен каждому. «Одиночество суть отломленность твоя от родного целого… в целом ты найдешь бессмертие, в одиночестве же – неизбежное рабство и тьма, безутешная тоска и смерть», – говорит в «Исповеди» рабочий Михаил.

В-третьих, в будущем грядет освобождение человеческой мысли от порабощающих религиозных догм, и личности предстоит совершенство, которое сотворит с ней новое религиозное чувство. Только если христианская религия предполагает духовное совершенствование в Боге, не ущемляющее человеческую свободу, то утопическое совершенство в искусственной морали как раз является насилием и угнетает личность, над коей в данном случае неминуемо довлеет коллектив или народ-бог, диктующий ей свои нормы и догмы. Это и читаем у Горького: «Под влиянием организующей силы коллективного творчества идей психика личности строится своеобразно гармонично: существует непрерывный обмен интеллектуальных энергий, и среда не стесняет роста личности, но заинтересована в свободе его, ибо каждая личность, воплотившая в себе наибольшее количество энергии коллектива, становится проводником его веры, пропагандистом целей и увеличивает его мощь, привлекая к нему новых членов». Сам Горький пояснял, что под богостроительством понимал «устроение народного бытия в духе коллективистическом, в духе единения всех по пути к единой цели – освобождению человека от рабства внутреннего и внешнего». Историческая практика по осуществлению утопического эксперимента доказала обратное: свобода без Бога обращается в рабство подлинное.

В том же 1909 году на Капри с участием Горького и Луначарского была создана «Высшая социал-демократическая школа» для подготовки рабочих-пропагандистов, где им читали лекции в духе идей богостроительства. Считалось, что так легче объяснить простому человеку суть философии марксизма, указывающую путь к новой жизни. Горький осуществлял свою заветную мечту о приобщении пролетариата к культуре. Однако идеологов богостроительства накрыла волна марксистской критики. «Ортодоксы» публично отмежевались от подобных идей, а их появление объяснили поражением первой русской революции, после чего интеллигенция впала в упаднические настроения. Идеи богостроительства сочли «утонченной поповщиной» и отвлечением рабочих от классовой борьбы. Плеханов обвинил атеиста Луначарского в неудачном использовании латинского термина «религия» как «связи». А основную ошибку богостроителей видел в том, что они «стали налагать штемпель религии на такие отношения людей между собой… в которых нет ничего религиозного».

Ленин же пришел в ярость. Еще «Мать» вызвала у него кислую, скупую похвалу: «Очень своевременная книга». Теперь же он обрушился на Горького за проповедь религии, которая категорически несовместима с марксизмом и только на руку душителям революции. И втолковывал, что традиционная религия лучше пролетарского богостроительства, потому что ее легче «разоблачить», и что дело борьбы с ней и есть как раз задача пролетариата и т.п. Известна догма, что под влиянием «товарищеской критики» Ленина Горький изменил свои убеждения и отказался от идеи богостроительства. Об этом можно поспорить. Ленин же философский спор с Горьким проиграл. «Поповские сказки» оказались не только пророчеством, но и истинным пониманием природы социализма. Горький и Луначарский, а не Плеханов и Ленин, оказались правы в своей трактовке социализма и марксизма как новой веры, противоположной христианской религии. Эта антитождественность прослеживается и в философии марксизма, и в советской идеологии, и даже в социалистической реконструкции Москвы.

Все надежды Горький возлагал на революцию, которая должна «превратить в личность вчерашнего раба». Уже после ее свершения архитектор Н.Я. Колли предлагал поставить на Воробьевых горах памятник в честь революции с надписями, например, такими: «Мы разрушим, мы отстроим – вся сила в нас самих».

Несвоевременные мысли

Горький вернулся в Россию в 1913 году после всеобщей политической амнистии, объявленной по поводу 300-летия Дома Романовых. Первая, Февральская, революция свершилась на его глазах. И свой знаменитый очерк «Несвоевременные мысли» (в котором тоже видят отголосок «Несвоевременных размышлений» Ницше) он стал писать в апреле 1917 года. Пока Горький полон надежд. Он предостерегал лишь от преступлений против человеческой личности, чтобы не погубить обретенную свободу.

Оптимизм Горького подорвали июльские события 1917 года. «Вот это и есть тот самый “свободный” русский народ», – с горечью заметил он, но причину кровавого побоища видел в том же многовековом рабстве и считал, что народ должен быть прокален «медленным огнем культуры». По Горькому, культура – панацея для самой революции: если она не сможет развернуть широкое культурное строительство и изменить «звериный русский быт», то она – бесплодна, а народ – не способен к жизни. Горький боится подрыва веры в социализм, пугается, что революция не несет в себе признаков духовного возрождения человека. Горький этого периода полон отчаяния, противоречий, возмущения, боли, радости – и веры, что «в конце концов побеждает разум».

И вот является его новая мысль. Революционеры делятся на два типа: один – вечный революционер (прежний богостроитель), который воплощает в себе «революционное Прометеево начало, является духовным наследником всей массы идей, двигающих человечество к совершенству». Он всегда неудовлетворен окружающей жизнью, «ибо знает и верит, что человечество имеет силу бесконечно создавать из хорошего – лучшее». Он органически не выносит насилия. А идеал его – «человек, физически сильный, красивый зверь, но эта красота физическая – в полной гармонии с духовной мощью и красотой». Вечный революционер стремится «углубить и расширить это сознание, чтобы оно охватило все человечество и, расширив и разрушив все дробящее людей на расы, нации и классы, создало в мире единую семью работников-хозяев, создающих все сокровища и радости жизни для себя».

Его антипод – «революционер на время, для сего дня». Это лично обиженный жизнью человек, который мстит за себя другим людям, – «взбунтовавшийся на время раб карающего, мстительного бога, он не чувствует красоты бога милосердия, всепрощения и радости». В сущности своей, он не социалист, а – индивидуалист, который «не может быть назван творцом новой истории». Нетрудно заметить в этом переработанные по-новому прежние мысли Горького. В период между двух революций Горький вводит новое понятие «социального идеализма». В сущности, это великая мечта о братстве всех со всеми, всеобщее стремление к уничтожению социальной вражды и сила, которая позволит, преодолевая мерзости окружающей жизни, стремиться к идеалу. Дальше – больше. Социализм, напишет он, научная истина. К нему ведет история человечества. Надо быть уверенными в его осуществлении. «Рабочий не должен забывать идеалистическое начало социализма; он только тогда уверенно почувствует себя и апостолом новой истины, и мощным бойцом за торжество ее, когда вспомнит, что социализм необходим и спасителен не для одних трудящихся, но что он освобождает все классы, всё человечество из ржавых цепей старой… самое себя отрицающей культуры». Русская революция, нанеся по идеализму Горького жестокий удар, только кристаллизовала его идею.

Горький ждал октябрьской «авантюры» со страхом, что повторятся июльские события, и боялся «обильного кровопускания» в дальнейшем. Эту революцию он не принял категорически, называл Ленина хладнокровным фокусником, который проводит на шкуре пролетариата жестокий социальный эксперимент, заранее обреченный на неудачу. Огорченно констатировал, что в сознании русского рабочего появилось кастовое пролетарское мышление. И совсем разочарованно отмечал, что вместо «духовного возрождения человека» революция выбросила на поверхность самые темные инстинкты народа.

Революция, конечно, ошеломила Горького. Ее «звериного оскала» он еще не видел, но принял первые уроки безбожия с великим страхом и печалью. Именно в такое время, считал Горький, человеку жизненно необходим «социальный идеализм» с его верой в братство людей и победу любви. И вот в статье от 25 декабря 1917 года, в день праздника Рождества, Горький напоминает… о Христе. Он снова сравнивает Его с Прометеем, он верит, что настанет день, когда в душах людей «символ гордости и милосердия, кротости и безумной отваги в достижении цели – оба символа скипятся во одно великое чувство и все люди сознают… красоту своих стремлений и единокровную связь всех со всеми».

Настроение Горького в эти грозные дни меняется как осенняя погода. Он то блаженствует в лучезарном восторге веры, то угрюмо замечает: «издохла совесть», то вновь призывает верить, что эти «испачканные грязью и кровью дни – великие дни рождения новой России». Вера в творческий потенциал революции у Горького еще оставалась – то ли потому, что он не мог поверить в фатальную смерть революции, то ли действительно верил во все то, что осуществлялось в России.

Он снова мыслит в прежних категориях. На смену «старому русскому человеку», лентяю и мечтателю, приходит «строитель новой жизни», не испытавший рабства и потому не способный угнетать, оценивший творческую силу труда. Горький громил русского человека за его ожидание «доброго барина» в лице европейского пролетариата. Он разглядел уже и хорошие стороны большевистской революции, которая сдвинула народ с мертвой точки. Он по-прежнему возлагал все надежды на рабочего – «аристократа демократии», воплощавшего в жизнь свой разум и волю, и по-прежнему боялся русского крестьянина, напоминая, что Парижскую коммуну зарезали крестьяне.

Гражданская война, террор, грабежи и травля интеллигенции («Отрывают у рабочего класса голову!») – все это разочаровало Горького в русской революции. Он не отказался от единственного слова: «верить» – и верил: в человека, в пролетария, в социализм, в победу, в будущее счастье. Именно верил – этим словом он чаще всего называет свое отношение к действительности.

«Оправдайтесь, гряньте!»

Его личные отношения с Лениным оставались дружескими, но натянутыми. После покушения Каплан Горький прислал сочувственную телеграмму, а Ленин убедил его уехать из России для лечения обострившегося туберкулеза. В свою вторую эмиграцию Горький отправился в октябре 1921 года и оттуда прислал венок к гробу Ленина с надписью: «Другу».

Есть точка зрения, что за границей Горький почувствовал себя духовно и творчески не нужным, что грозило ему и финансовыми трудностями. Безусловно, жизнь в СССР интересовала и искренне привлекала его, ведь от идей социализма он не отказался. Правда, есть одна спорная точка зрения: мол, Горький втайне разочаровался в своей идее «одухотворить пролетариат».

Так или иначе, во второй половине 1920-х годов начинается процесс триумфального возвращения Горького на родину. Сталину был нужен классик – талантливый и авторитетный идеолог; классику нужна была великая миссия. Горький приехал в 1928 году, попутешествовал по стране, познакомился с бытом нового советского человека. Окончательно вернулся в мае 1931 года. По словам Пришвина, Цезаря не встречали так, как Горького. По легенде, Сталин сам выбрал для него особняк Рябушинского на Малой Никитской, предоставил автомобиль и две дачи в Крыму и Горках под Барвихой – не в собственность, а в пользование.

Как отнесся Горький к увиденному в советской России? Многие считают, что «Буревестник» плакал по ночам, запертый в своей золотой клетке. Может быть, доля истины в этом есть. Он очень тяготился охраной, контролем, установленным за ним, и навязанным образом жизни. Но главным было все же то, что он вернулся в страну с крепким экономическим и политическим строем и с твердой идеологией, в которой утопический эксперимент состоялся. Ни о каких исканиях и противоречиях, а о богостроительстве тем более, и речи быть не могло. В «царстве осуществившейся народной свободы» классику иногда приходилось танцевать на раскаленных углях, чтобы объясниться, оправдаться, принести покаяние в прошлых ошибках и, не совершая новых, уложиться в стройную линию новой жизни.

Наверно, он искренне одобрял политику в СССР, и она не шла вразрез с его представлениями об идеальной социалистической жизни. «Иной власти для русского народа я не вижу, не мыслю и, конечно, не желаю», – заметил он в одном из писем. Ему воочию показали борьбу с природой при социализме, он посетил Беломорканал и пришел в восторг от организации новых форм хозяйства. Увидел он и новую, давно желанную культуру, сложившуюся в результате творческой силы революции и оправдавшую факт ее свершения. Горький влился в культурную жизнь. До образования Союза писателей СССР в его особняке проходили сталинские встречи с писателями, и именно здесь, по иронии истории, Сталин впервые назвал писателей «инженерами душ человеческих». В принципе, Горький вернулся в то самое общество, которое проповедовал. Своим авторитетом и поддержкой он санкционировал все то, что происходило в стране, и в исторический тупик – сознавал он это или нет – его закономерно привела его новая, «истинная» вера. Наверно, от противоречий между идеалом и действительностью он не избавился до смерти.

Горький прожил последние годы тяжко. В мае 1934 года умер от пневмонии любимый и единственный сын. Через два года, посетив его могилу, он сам простудился. Агония была долгой и мучительной. Его последняя любовь, Олимпиада Черткова, вспоминала: «Однажды ночью он проснулся и говорит: “А знаешь, я сейчас спорил с Господом Богом. Ух, как спорили... Хочешь – расскажу?» Она постеснялась его расспрашивать.