Про жизнь после жизни

Произошло это в самый разгар Перестройки. Я работал собкором областной газеты по нескольким районам, но жил в своем городке и в редакции бывал нечасто. В этот раз приехал на похороны. Умер руководитель собкоровской сети, который принимал меня на работу в свое время.

Старейший, опытнейший журналист печатного органа обкома партии, один из основных, незаменимых работников – тех титанов, на плечах которых стояла редакция, – он был фанатично предан работе. Приходил в 5 утра, уходил намного позже всех, порой за полночь, а иногда и оставался ночевать в кабинете. Убежденный, идейный коммунист, исключительно честный и принципиальный человек, о котором среди коллег ходили легенды. Если он выезжал в командировку, то кушал в местной столовой только за свои наличные, ночевал в правлении колхоза на столе. Чтобы никто и никогда даже предположить не смел, что советский журналист может быть кому-то чем-то обязанным, а следовательно, необъективным.

Церемония прощания прошла по партийному протоколу – с красным знаменем у гроба, в актовом зале

Церемония прощания прошла по партийному протоколу – с красным знаменем у гроба, в актовом зале, с наградами на подушечках, речами партийных деятелей и соратников по перу. Поскольку глава собкоровского штата при жизни был атеистом до мозга костей, о Церкви, вере, религии, как «опиуме для народа», и слышать не хотел, похороны обошлись без священника, отпевания, ладана и свечей.

На кладбище и назад нас возили автобусом. Поминки состоялись в редакционной столовой. Редактор, коллеги по журналистскому цеху поочередно, вставая, говорили много хорошего об ушедшем старшем товарище, желали, чтоб земля ему была пухом. Помню, заместитель редактора сказал:

– Не знаю, существует ли на самом деле какой-то «тот свет», поскольку никто оттуда не возвращался и о нем не рассказывал, но если существует – пусть нашему другу на том свете будет хорошо.

Сидевшая справа от меня Валентина, журналистка отдела культуры, как и я, вместо водки поднимала стаканчик с газировкой. Сидела она молча, на каждый тост лишь кивала головой в знак согласия, однако после слов зама промолвила тихо, про себя, ни к кому не обращаясь:

– Ну, почему никто не возвращался? Возвращался…

***

До автобуса было долго, и я пошел скоротать время в кабинетик своей наставницы – заведующей отделом писем. Туда же заглянула и Валентина, ее лучшая подруга. Посидели, попили чаю, поболтали.

Валентина относилась к более молодому поколению журналистов, чем начальник, которого мы проводили в последний путь, и была верующей. Примерно ровесница моих родителей, но относился я к ней всегда с уважением – не только из-за разницы в возрасте. Знаете, вот бывают такие люди, которых увидишь в первый раз – и сразу проникаешься симпатией. По лицу, по глазам сразу видно, что перед тобой человек хороший, порядочный, справедливый, душевный. Очень мне нравилось и все, что писала Валентина: очерки, статьи, зарисовки.

Знаете, вот бывают такие люди, которых увидишь в первый раз – и сразу проникаешься симпатией

Но знакомы были чисто номинально, и до этого дня помимо работы не пересекались. А тут поговорили. Я спросил:

– Валя, извини, за столом твои слова услышал, что с того света возвращаются. Ты рассуждала просто или знаешь кого-то, кто там побывал и вернулся?

– Знаю. Я была и вернулась. Вот как это случилось…

***

– Я по национальности – ингерманландка. Ингерманландцы – такая народность, можно сказать – российские финны. Родители мои были сосланными, и я родилась на Кольском полуострове. Жили мы в бараке, с детства я легкие застудила, всю жизнь с ними проблемы, а с возрастом, в последние годы, болеть стала очень сильно. Врач мне объяснил, что лекарства уже в левое легкое не попадают, и его необходимо удалять совсем. И делать это нужно срочно, иначе я просто умру. Ну, деваться некуда. Полежала в больнице, все анализы сдала, прошла обследование.

Операцию делали под общим наркозом. И в какой-то момент у меня наступила клиническая смерть. Я, конечно, ничего, не чувствовала, не осознавала, и не знаю, что было до и после. А этот момент помню. Мое тело лежит на операционном столе, врач и ассистенты меня пытаются реанимировать, а я вишу над ними, все вижу, слышу. Потом пролетаю сквозь какие-то стены, оказываюсь в коридорчике, где на скамейке сидят мои мама и дочь. Я слышала их разговор, помню, о чем они говорили.

Ты, конечно, читал книгу Раймонда Моуди «Жизнь после жизни»? Все, что он пишет – правда. Все это было со мной. Я пролетала сквозь туннель, видела Свет. Голос сказал мне: «Ты испила свою чашу страданий до дна. Если хочешь – можешь остаться, если хочешь – можешь вернуться». Мне было так хорошо там, я испытывала такое счастье, покой, радость, что закричала: «Да! Хочу остаться! Хочу остаться!»

И следующее, что помню сразу же затем – я почему-то оказываюсь лежащей в койке, в своем теле, испытываю жуткую боль в вывихнутых ребрах. После операции, как выясняется, прошло уже долгое время. Дня три я ни о чем не думала, кроме: «Ну, когда же меня заберут?» Когда поняла, что теперь точно не в этот раз, было обидно до слез: «Как же так! Ведь меня спросили, и я сказала, что хочу остаться. Почему я все еще здесь? Почему меня не послушали?»

«Тот свет» – не просто существует. Он реальнее «этого» настолько, что мне долго потом все вокруг казалось не совсем настоящим

Потом я пошла на поправку, меня перевели из реанимационного отделения в обычное. Наконец, ко мне пришли посетители – мама, доченька. И я поняла: наверно, я еще не все сделала на Земле, еще нужна семье, близким, родным…

А «тот свет» – не просто существует. Он реальнее «этого» настолько, что мне долго потом все вокруг казалось не совсем настоящим, вроде голограммы. Как будто из красочного объемного мира попала в плоский, бесцветный, почти без звуков и запахов. Сейчас привыкла.

Мировоззрение мое не изменилось, но умереть я после того случая не боюсь совершенно, поскольку знаю, что смерти нет.

***

Много лет прошло с тех пор. Вскоре я ушел работать в другое место, и с Валентиной мы больше не встречались. Но через знакомых всегда привет передавали друг другу. Она и сейчас жива. Может быть, свидимся.