Третья рука

Монастырь притулился под горой. Братский корпус так совсем прилепился к её склону. Мы полюбили паломничать туда. Дорога огибала обитель и уводила путников в Румынию, тоже православную. Древний, византийского типа храм призывал сделать остановку здесь, ещё в Сербии, войти в ограду, помолиться. А после службы церковь не отпускала: хотелось сидеть в стасидии, вдыхать запах ладана, которым за несколько сот лет пропитались стены, хоругви, иконы, фрески, и молиться здесь до самого Второго Пришествия. Вот счастье! Встретить Спасителя в монастыре, в этом святом прообразе Небесного Иерусалима. И сразу из храма – на Страшный Суд.

И ещё мы сердечно полюбили матушку — настоятельницу обители Параскеву. Маленького роста, вся закутанная в мантию. Весёлые глаза, скользившие по нашим лицам, расплёскивая внутреннюю радость, обрызгивая нас этим неземным оживлением, и лёгкая застенчивая улыбка, не обнажавшая зубы. Она словно стеснялась этой своей небесной улыбчивости, а потому то и дело отворачивалась в сторону. Чтоб мы не ослепли от её сияющих глаз, решили мы с женой. Принимала нас матушка с таким радушием, будто мы были самыми почётными гостями или паломниками. Сёстры сразу же варили кофе, иногда она вставала к плите сама. И далее, как обычно в Сербии: горяченный кофе по-турецки, ледяная вода из источника и лукум. Всё это в обязательном порядке паломник получает в каждом сербском монастыре. Кстати, греки называют сваренный в турке кофе греческим. В общем, матушку мы любили, да и сёстры были ей под стать: весёлые и разговорчивые, но только за кофе. Обед, как и во всех монастырях, проходил под чтение житий и тихий разнобойный стук ложек и вилок.

Покорила нас обитель и своей историей. Оказалось, что существует три разных сказания о монастыре. Первое — гласит, что он основан учениками равноапостольных Кирилла и Мефодия в XI веке. Древнейший монастырь! Другое — связывает его строительство с великим святителем Саввой Сербским: по его благословению, начало монастырю положил хиландарский монах Арсений в начале XIII столетия, то есть на 200 лет позже. А третье сказание относит учреждение обители ко времени деспота Йована Бранковича, то есть к концу XV века. Но, как бы то ни было, монастырь древний, а противоречивые сказания лишь укрепляли нашу любовь к нему. Какой ещё монастырь может поведать паломникам такие предания!

А женским он стал недавно: лишь в середине XX века. И это так хорошо! Ведь если б он остался мужским, мы бы не познакомились с матушкой Параскевой. И имя у неё чудесное. Параскева — значит приготовление, подготовка к субботе, то есть пятница. Вот и получилось у святой великомученицы двойное прозвание, греческое с русским переводом: Параскева Пятница. По-сербски — Петка, а в русском народе — Прасковья, уменьшительно-ласкательно — Фрося или, как у Пушкина в «Медном всаднике», — Параша. В древности святая была настолько любима православными и так популярна, что придорожные часовни в народе называли пятницами, ибо в каждой из них стояла её икона. И святителя Николы Угодника, конечно.

В древности святая была так популярна, что придорожные часовни в народе называли пятницами

На этот раз мы собрались в монастырь на неделю. За несколько лет до памятной поездки я по случаю купил в антикварной лавке на окраине города медную икону великомученицы Параскевы Пятницы. Тогда я ещё не знал о существовании ни обители, ни её настоятельницы. И вот, перед самым отъездом в монастырь жена предложила:

— Давай подарим матушке твою медную иконочку святой Параскевы.

Я был в лёгком шоке. Не скажу, что у меня большое собрание медных икон, я их покупал по случаю, чтобы просто спасти от нечистых рук «коллекционеров» и спекулянтов. Так накопилось полтора десятка образов. Все они стояли в красном молитвенном углу. Я даже познакомился с собирателями медных икон, чтобы хоть немного освоить датировку. Моя Параскева, согласно мнению ценителей, оказалась древней. И вдруг: здравствуйте, пожалуйста. Одну из лучших моих икон отдай игуменье, которую я и видел-то всего два раза в жизни. И только потому, что её зовут Параскева. А у меня есть и святитель Николай, и страстотерпцы Борис и Глеб, и преп. Нил Столобенский, и Феодор Тирон с Феодором Стратилатом, и… Да мало ли кто у меня есть! Так можно ради совпадения имён все иконы раздарить… В общем, пожалел я, пожадничал.

На границе с Сербией очередь оказалась непривычно длинная, к тому же в 5–6 рядов. Придётся простоять несколько часов. Как правило, мотор на границе не выключаешь, очередь движется быстро. А тут застопорилась. Турки на шикарных немецких машинах ехали с многочисленным семейством из Германии к себе домой, в отпуск, а их на предмет контрабанды проверяли заметно строже. Все заглушили моторы и, когда надо было подвинуть машину, просто толкали её руками. Иначе задохнёшься в выхлопных газах.

Меня начала мучить совесть. Что же я пожалел иконку-то? Приходила и другая мысль: иконочка очень дорога мне, хорошо помню, как купил её в лавке возле выставки, молюсь перед ней иногда. Пытался себя успокоить. Совесть на такие уловки не поддалась. Жена глядит в глаза, дети смотрят прямо в душу. О чём думают? Понимают ли они, что творится со мной. Но какой толк мучиться?! Сделанного не исправишь. Как слово: вылетит — не поймаешь. Воображение рисует картину: мы приезжаем в монастырь, я дарю икону XVII, возможно, даже конца XVI века, матушка ахает, прижимает иконочку к сердцу, и слёзы выступают у неё на глазах…

Меня начала мучить совесть. Что же я пожалел иконку-то?

И тут слышу, как меня окликают. Смотрю, через клумбу — Предраг Миодраг, мой бывший преподаватель сербского языка. Я стою в густом медленном потоке, а он — в быстром встречном. Я в Сербию, он из Сербии. Давно не виделись. Проехав вперёд, он припарковался и пришёл к нам поделиться новостями. И тут меня осенило.

— Предраг, дай мне свою машину. Если у тебя есть время, конечно. Я кое-что забыл дома, а мою, как видишь, турки в плен взяли, из очереди уже не выбраться. До дома мне минут 15 езды. Столько же обратно. А ты пока поможешь жене толкать моё застрявшее «средство передвижения».

В доме у нас есть лифт, но я зачем-то взлетел на свой седьмой этаж пешком, точнее, бегом, скачками, завернул иконку в одну из бесчисленных косынок жены (пригодится в монастыре ещё один платочек) и во весь дух полетел обратно. В общей сложности мы простояли тогда на границе больше четырёх часов, но мне было легко и весело. Даже турки стали вызывать симпатию. И семьи у них большие, и кофе они умеют варить не хуже греков и сербов.

Перед Новым Садом я расслабился. Всё в порядке. Впереди справа синеет Фрушка — гора с её 16-ю монастырями. Сербским Афоном именуют её наши братья. Погода радует. Природа чувствует медленно подкрадывающееся увядание, но ещё бодрится, не поддаётся. Осень на носу, но каждый год этот нос разный, бывает длинный-предлинный. Август обещает ещё и бабье лето в сентябре, вливает в глаза Божию милость к нам, грешным. Ночью прошёл дождь, на дороге небольшие лужицы. Свежий воздух шумно врывается в открытое окно. Движение оживлённое (будни, вторая половина дня), турки после границы густо и лихо спешат домой, но мы скоро свернём влево, и движение рассосётся. К вечеру будем в обители. Храм нас заждался. Спаси Бог Предрага! Матушка просияет от такого дорогого подарка. Жена с довольным видом и загадочно посматривает на меня. У меня же левая рука на руле, правая на колене — пусть отдыхает.

И вдруг впереди грохот, пыль столбом, слева что-то похожее на взрыв, и там же полыхнул огонь, раз за разом машины со всего маху бьются друг в друга, точнее, подъезжающие машины бьют в задний бампер, в багажник уже остановившихся, а те вздрагивают от неожиданности и пытаются взобраться передними колёсами на разбитые. Принцип домино. Не держал расстояние, или зазевался, или превысил скорость — не успел затормозить. Фары разбиты вдребезги, бампер отвалился, радиатор осел и потёк. Это я по своему прежнему опыту говорю.

Но сейчас перед нами какое-то вавилонское столпотворение. Взвизгивают тормоза, глухие удары следуют один за другим. Вдруг бампер Тойоты, уткнувшейся в самосвал, стремительно несётся в глаза. И паралич разбивает меня на мгновение. Но тут боковым зрением замечаю, как справа появляется тонкая рука, берётся за руль и умело ведёт мою «Самару», свободно лавируя между разбитых и горящих джипов, фур, цементовозов. Плечи мои слабеют. Затаив дыхание, стараюсь не мешать этой третьей руке, выводящей нас из огня, дыма, грохота и криков раненых.

Дед учил, и я всегда думал, готовил себя: в случае опасности надо успеть прочитать Иисусову молитву, или хотя бы «Господи, помилуй!» возопить. И вот, надвинулась близкая смерть, заглянула в глаза, и страх изгнал из головы, из души все мысли и чувства, даже простое «Господи!» не вспомнил. Вот тебе и верующий!

Да, как ни говори, а время в нашей власти. Точнее, во власти святых. Перед смертью наш Ангел Хранитель или святой покровитель прокручивают, как в кино, всю жизнь нашу на невидимом внутреннем экране за краткую минуту, даже, говорят, за секунду. И наоборот: в случае опасности, когда мы от страха зажмуриваемся, они замедляют время, растягивают его, как резину, как мехи гармони, и дают нам возможность прийти в себя, избежать «напрасной» смерти.

Никогда не забыть мне, как третья рука взялась за руль и, как в замедленной съёмке, вывела машину из аварии

Никогда не забыть мне, как третья рука вдруг появилась справа, по-свойски взялась за руль и, как в замедленной съёмке, средь пыли, дыма, огня, среди осколков стекла, пластмассы и металла, которые градом били в ветровое стекло, умелым точным слаломом вывела машину из аварии, тогда как за спиной и впереди слева мы слышали всё новые тяжёлые удары железа в железо. Эффект домино. Куда от него денешься!

И ещё раз скажу: никогда не позабыть эту руку — лёгкую, светлую, словно ангельскую, и вместе с тем крепкую, надёжную. С чуть заметными голубыми пульсирующими прожилками и миндалевидными, коротко постриженными ногтями. «Вот как надо водить машину-то!» — укорил я себя. Мои же ненужные руки оставались в параличе. Чтоб не мешали?

Когда мы вырвались из этого ада, жена, обняв троих наших малышей и заплакав, выдохнула:

— Господи, почему именно мы? — Перекрестилась, перекрестила чад наших.

«Потому что в монастырь едем, а не абы куда», — мысленно ответил я. И всё раздумывал, чью руку я ясно видел на баранке: Ангела Хранителя или… Вспомнил житие великомученицы. После всех страшных мучений наутро Параскеву Пятницу привели в капище, решив, что она, наконец, согласилась принести жертву языческим богам. Но святая помолилась Спасителю, прикоснулась к одному из идолов рукой, и все они попадали на пол, рассыпавшись в пыль и прах. Не та ли самая рука спасла нас? Кстати, рука-то была левая. Не левой ли святая прикоснулась и к нечистому идолу?

Матушка со стеснительной улыбкой рассматривала иконочку. Шептала ласково: «Параскева!»

Затормозил уже я сам. Оставили детей в машине — не для их неокрепших душ и чистых очей такое зрелище — и, захватив аптечку, помчались помогать раненым. Скоро, нагнетая страх своими сиренами, подлетели машины скорой помощи, пожарные, полиция, и мы отправились дальше.

Перед глазами почему-то стоял образ Божией Матери Троеручицы.

…А «напрасная» в переводе с церковно-славянского значит «не-ожиданная» — смерть без Исповеди, без Причастия.

В монастыре нас ждали. Ждали-поджидали и кофе по-гречески, и холодная вода из святого источника, и сладчайший рахат-лукум. Матушка со стеснительной улыбкой рассматривала медную иконочку. Шептала ласково, словно не веря себе: «Параскева!» На глазах у неё выступили слёзы — точно так, как виделось мне в воображении. А когда она прижала святыню к сердцу, и широкий рукав рясы сполз чуть не до локтя, я вздрогнул. Это была та самая рука, которая управляла сегодня моей машиной…