«Кто-то всю жизнь ищет “особую среду”, а кто-то ее создает»

В 1990-е, когда разваливалась казавшаяся незыблемой держава, в семье мастера музыкальных инструментов Владимира Климзо должен был появиться третий ребёнок. Московская квартира стала тесна, и Климзо уехали из опостылевшей столицы в карельскую глушь, постигая на месте азы деревенского быта. Из Карелии Владимир перевез семью на Ярославщину, в село Давыдово, даже не предполагая, что в этом, почти умершем населенном пункте Борисоглебского района, он со временем восстановит храм, примет священный сан, создаст крепкую общину и начнёт заботиться о десятках семей с «особыми детьми», имеющими ментальные повреждения.

«Погружение» москвичей в карельскую деревню

Священник Владимир Климзо. Фото: Антон Поспелов / Православие.Ru

— Отец Владимир, расскажите, как вы, москвич, оказались в деревне?

— На самом деле Господь привел. Был 1985 год, Москва превратилась в помоечный город, агрессивный, грязный и совершенно без руля и без ветрил, кто-то помнит это время. В нашей семье на тот момент уже было двое детей, ждали третьего ребенка, было откровенно тесно, не покидало смутное желание перемен, хотелось уехать, город надоел. До этого мы много лет ездили в семейные байдарочные походы в Карелию, у нас было свое любимое место. Нас было пять-шесть семей, у всех маленькие дети, жены в затяжном декрете, но мы, мужики, не страдали от отсутствия работы и не боялись. Мы знали, что мы себя прокормим. Тогда-то и пришло решение пожить в деревне, присмотреться, погрузиться в быт — он нас всех чем-то притягивал. Вот так все вместе и поехали, осели вокруг этого места, кто-то рядом, кто-то чуть подальше.

— Зачем вы поехали? Что искали в деревне?

— Мы обычно называли десять причин, почему уехали: дети, свежий воздух, свобода… что только ни придумывали! Этот вопрос тогда надоел нам неимоверно: почему да почему. Там, в Карелии, все у виска крутили: «Как? Из Москвы сюда?! Все в Москву или за границу, а вы в деревню. Вы что, ненормальные?» Наоборот, мы нормальные (смеется). Посмотрите, как хорошо вокруг: тишина, чистота. Нам было интересно полностью погрузиться в деревенскую жизнь: завели корову, все по очереди доили ее: и мы с женой, и дети с тринадцати лет. Мы жили, выражаясь по-фольклорному, «с полным погружением».

— Сложно вот так запросто начать доить корову, переехав из города?

— Поначалу страшно. Жена в первый раз пришла в слезах: «Она лягается!» Я взял корову за рога, ноги привязал да как дал по заднице — она и встала, как вкопанная. Вот так доить учились — а что делать? Но нам нравился этот труд: сетки под лед ставить, рыбачить, пахать на лошади, боронить, копать картошку — это было в радость. Местные, кстати, с очень по-доброму нас учили и сено косить, и стоговать, и всему остальному, за что им большое спасибо.

В крестьянско-фермерском хозяйстве села Давыдово. Фото: Антон Поспелов / Православие.Ru

В общем, за год мы прошли курс молодого бойца. Жили в избе, печку научились топить. Думаешь: ерунда какая, ан нет. Мы поначалу чуть вообще не замерзли: сидели как дураки, смотрели, как прогорают дрова в русской печке: нам так хорошо было! Потом, глядь: дрова-то и закончились. Пошел к соседу: «Дядя Толя, печка, наверное, у нас плохая или дрова не ахти…» Я ему рассказал, что к чему, а он в ответ: «Ну, ты дурак! Вот Москва! Ну, ты вообще… Кто ж так топит?» Спасибо, научил нас, как задвижку закрывать вовремя. А мы смотрели на дрова как завороженные, пока они полностью не прогорят. И правда, дураки были. Ну ничего, мы многому научились.

— А как в Карелии обстояли дела с инфраструктурой, со школами, с больницей?

— Там была местная школа, больница только в райцентре (это где-то 80 километров примерно), у озера рыбколхоз.

А я же музыкальный мастер в прошлом, и очень мне хотелось открыть там столярную мастерскую, музыкальные инструменты делать. Уже даже договорились с Министерством образования Карелии, заключили договор, начали строить, с директором завода хотели инфраструктуру развивать, но тут всё и посыпалось: завод закрылся, колхозы развалились один за другим... Через три года все семьи из нашей компании постепенно вернулись в Москву.

Необходимо было принимать решение и нам, как дальше жить. Многие говорили: мол, хватит дурака валять, поехали в Москву, надо делом заниматься, на ноги вставать. А нам с супругой в деревне-то понравилось! И мы просто стали искать место поближе к Москве.

И снова село. Давыдово

Храм Владимирской иконы Божией Матери села Давыдово. Фото: Антон Поспелов / Православие.Ru

— Именно в деревне?

— Да. После карельского опыта жить в Москве совсем не хотелось.

— Как вы выбрали новое место?

— По знакомым. Без сомнения, Господь привел. Мы поначалу жили в Вощажниково, потом в Рождествено купили дом. Борисоглебский монастырь, который тут по близости находится, тогда еще не был передан Церкви, но один храм в нем был открыт как приходской, — именно там мы с супругой и повенчались.

— Получается, что на тот момент вы уже были верующими людьми?

— Я всегда был верующим, но воцерковленным не был, конечно. Ну, а родители... Папа был переводчиком техническим, мама — химик, поэтому в нашей семье особо не увлекались церковной темой. Относились, конечно, с уважением: никакого богохульства, богоборчества не было. Потому что все бабушки были верующими, они и крестили наших старших детей. А уже в Карелии мы сами сознательно покрестили младшую дочку. И там мне предлагали быть священником, потому что на тот момент начался подъем Православия в России.

— Что представляли из себя тогда здешние деревни, села?

— Это был 1993 год, через два года мы с моим приятелем стали фермерами, пытались здесь хозяйством заниматься, хотя имели очень смутные представления об этом. Вообще, первые три года очень сложно выживать в незнаком месте, потому что ты не знаешь, кто есть кто, где ты промахнешься, кто тебя подставит, а кто поможет. Ты ничего не знаешь про людей. И узнать можно только «в бою», а на это нужны время и силы.

Вот в Давыдово увидел я дом — крепкий. Пришел в сельсовет: хочу купить. Мне говорят: «Три миллиона, но имейте в виду: там крыша дырявая, нет окон, дверей». Ну, ладно, «шабашил», не разгибаясь, полгода: печки клал, дома ремонтировал — все делал. Заработал 9 миллионов. Прихожу, а они мне говорят: «Уже не три, а шесть». Прихожу через неделю, а они: «Девять». Выжали они меня как лимон, пришлось отдать все деньги, потому что мы-то уже начали крышу крыть, отопление проводить. Пережили это как-то, стали жить-поживать — и так уже 25 лет. Затыкаем дыры потихоньку. Потом что, как говорят, строится или богатый, или упрямый. Мы ко второй категории относимся (смеется).

Пьяные и «катули»

Храм в честь Владимирской иконы Божией Матери, село Давыдово. 1969-й год — А что тут были за люди? Чем жил народ?

— Когда мы сюда приехали, все вокруг напоминало Аляску со спивающимися индейцами. У детей две игры были. Одна в «катули»: на проволочке колесико катали с горки в горку, и так играли с трех лет до 18 лет (!), пока в армию не пойдут. Уровень культуры, сами понимаете, какой. Вторая игра — в «пьяных»: пятилетние белобрысые пацаны шли в одних трусиках по пыльной дороге с мутными бутылками и, кривляясь, изображали маму с папой.

Народ депрессировал и спивался, это был ужас, смерть, полная деградация — Россия катилась в пропасть. А логика-то простая: нельзя снимать кресты с храмов не потому, что это наказуемо, а потому, что это безумие, которое прорастает в роду человека и кончается тем, что он сам себя уничтожает.

В летнем храме — склад льна, а в зимнем — кабак (в смысле, сельский клуб). Ясно, что это представляло из себя в те годы. Там, где дедушки молились, их внуки пили, курили, матерились, топали ногами, вели себя непристойно. Вот и допрыгались.

В ненависти же ничего не рождается, всё только гибнет, распадается.

Однажды в храме потекла крыша и, конечно, упала. И когда в 1998-м году мы подошли к нему, он являл из себя страшное зрелище...

От восстановления храма к священству

Храм Владимирской иконы Божией Матери села Давыдово. Фото: Антон Поспелов / Православие.Ru

— И вы решили храм восстанавливать? Он был полностью разрушен?

— Тяжелая история: это был не храм, а помойка: ни куполов, ни крыши, ни шпиля — всё развалилось. Ни карнизов, ни дверей, гора мусора, битого кирпича, и лес внутри растет. И как-то так получилось, что приехал мой друг, который в будущем стал основным благодетелем нашего храма. В жизни каждого из нас в тот момент произошли весьма тяжелые личные события. Сорок лет нам было примерно. И в 1998 году он позвонил и говорит: «Мы с женой хотим венчаться». Я отвез их к знакомому батюшке, а потом, после венчания, мы пошли с ним прогуляться. «А пойдем в храм зайдем», — предложил он. Мы пошли, а внутри храма узкая тропинка и буквально лес растет, а земля на уровне подоконника. Мы по тропиночке мимо кустов идем, друг остановился и говорит: «Давай восстановим». — «Ты серьезно?» — «Все серьезно!» — «Хорошо, давай, попробуем». Вот и попробовали. Под прошением владыке Михею подписалось все село, и в 1998 году была зарегистрирована община, а мы начали реставрацию. Бюджет первого месяца был всего 100 долларов. Чудесным образом за шесть лет храм обрел новую жизнь.

Я-то думал, что я здесь столярной мастерской заниматься буду, инструменты музыкальные делать, спокойно работать, а после работы потихоньку лет тридцать храм восстанавливать. А Господь мне совсем другое дело нашел.

— Как вы приняли сан?

— С самого начала работ по реставрации храма мы просили в Ярославском епархиальном управлении назначить нам священника. Но нам ответили: «Какой вам священник?! — идите, стройте!» На всю епархию священников-то было по пальцам пересчитать!

А когда мы уже почти всё в храме восстановили, после долгих разговоров с духовником, я все же решился стать священником. Тогда как раз пришел новый владыка — Кирилл (Наконечный), он меня и рукоположил.

И люди стали потихоньку подтягиваться на службы. Причем в стране, где в мою бытность всё делалось в соответствии с постановлением какого-нибудь очередного съезда КПСС, только по команде, вдруг без всякой директивы люди пошли к Богу. Никто же нас не звал в храмы — ни в конце восьмидесятых, ни в девяностых: мол, «советские люди, идите в храм!» И, тем не менее, миллионы людей сделали один и тот же шаг. Это была реальная благодать, к которой нам посчастливилось прикоснуться. Для России это было духовным испытанием. В сердце каждого постучался Бог, и одновременно все что-то такое почувствовали, стали потихоньку воцерковляться. Все по-разному...

Кто-то всю жизнь ищет «особую среду», а кто-то ее создает

Масленица в Давыдово. Фото: Павел Паладьев

— И вокруг храма начала складываться община?

— Да, постепенно Господь народ у нас собирает. Сейчас в Давыдово на постоянной основе живут 10 семей, ещё одна семья на временном пребывании. Мы ввели тактику «мягких шагов»: сначала предлагаем год пожить рядом с нами. Потому что одно дело — в гости приехать, погостить, и совсем другое — поживи бок о бок с человеком, и не только летом, когда мухи не кусают и помидоров полно, а зимой, когда и холодно, и сыро, и грязно, и слякотно. Если такая жизнь не нравится, где-то что-то «жмет» или есть некие иллюзии — здесь просто не уживешься. Так и образуется община. День за днем, год за годом.

— Чем занимаются члены вашей общины, чем живут?

— Сейчас мы стараемся создать для всех рабочие места. Вот, например, есть у нас КФХ (крестьянско-фермерское хозяйство), есть металлоцех, в котором варят различные металлоконструкции — заборы, лестницы и т.д., есть столярная мастерская, которая уже сейчас ведет интересные проекты, приносящие прибыль. Все они мыслятся как бизнес-проекты, способные поддержать инфраструктуру общины и нашу деятельность в области социального служения.

Пример сборно-разборного домика (масштаб 1:12), который изготавливает столярная мастерская при храме в Давыдово. Фото: Антон Поспелов / Православие.Ru

Дети играют в игрушечный домик (масштаб 1:20). Фото: Антон Поспелов / Православие.Ru

— Получается, вы сами полностью формируете среду, в которой хотите жить?

— Однозначно стараемся! Кто-то всю жизнь ищет такую «особую среду», а кто-то ее создает. Взять нашу жизнь в Карелии: ну кто там твоими детьми будет заниматься? Сходили они как-то несколько раз в местную школу. А вы наверняка можете себе вообразить, что в 1990-е годы представлял из себя педагогический контингент. Какая-нибудь молоденькая учительница, которая родилась в одной карельской деревне и говорит на определенном диалекте, затем приехала в Педуниверситет в Петрозаводске, закончила его, научилась говорить на официальном русском, потом поехала в другую карельскую деревню, вышла замуж за местного рыбака, который говорит на своем диалекте... И когда она приходит в школу преподавать русский через десять лет — это такой «русский», что будет покруче смеси нижегородского с французским! Старшая дочка принесла однажды трояк по русскому. Я давай выяснять, как так получилось! — «Ну, папа, я говорю “пАльцами”, а учительница: “надо говорить — пальцАми”». Вот до таких смешных историй доходило. Конечно, приходилось со своими детьми заниматься самостоятельно. Семья у нас дружная, мы и дома с ними занимались.

В крестьянско-фермерском хозяйстве села Давыдово. Фото: Антон Поспелов / Православие.Ru

Моя старшая дочь, отучившись в педагогическом университете, с мужем переехала сюда. Мы их не тянули, это было их самостоятельное решение: пожили они в Москве и решили, что детей лучше растить в деревне.

Можно отнестись потребительски к среде, которая тебя окружает: «Ах, тут нет детского сада, как же жить?!» А у нас и того не было, и этого, и народу не осталось, и обстановка для детей во многих семьях оставляла желать лучшего. Нам нужно было самим создавать нужную нам среду

А дочка приехала и открыла детский сад. Она любит свое дело — это ее призвание. Просто собрала детей в своем доме, в том числе, и детей из неблагополучных семей, поначалу их было шестеро. Вот так у нас сад и появился, и она его уже 13 лет содержит, развивает. Сейчас там 18 человек, и нет отбоя от желающих туда попасть. Теперь надо строить отдельное большое здание под сад. Но это уже новая задача.

Община сама создает всю обстановку и атмосферу вокруг. Это совершенно особый дух, конечно. Мы стараемся быть семьей.

В деревне совершенно иной уровень семейных отношений

— Причем семьей многодетной! Такое ощущение, что на службе в храме число детей превышало количество взрослых...

— Да, дети у нас сами захотели петь на клиросе. Мы их разделили на два клироса, они разучили антифоны. Чуть кривовато пели, зато по-домашнему. В алтаре у меня сегодня 12 человек стояло — хоть выгоняй. Думаете, я им сразу разрешаю алтарничать? Ничего подобного! Спрашивают: «А можно в алтарь?» Я говорю: «Хорошо. Три дня стоишь на службах перед иконой Божией Матери. Просто стоишь». В алтаре же надо научиться стоять — и стоит мальчонка всю всенощную и литургию, всего 6 служб. Если стоит и не опаздывает, я его беру.

Так эти детишки сами просыпаются и приходят (мать с отцом их не будят), потому что они знают, что случится, если они опоздают. Не хочешь служить — не служи. Это не детский сад. И сразу им и ответственность, и дело по плечу: неважно, что он «всего лишь» открывает священнику дьяконскую дверь, — все они служат. Некогда им в игру играть.

Это как в деревенской семье: надо печку топить — бери и помогай. У тебя уже функция в доме: ты таскаешь дрова к печке, мы топим твоими дровами, и всем нам тепло.

— Это и семью сплачивает.

— Да, у семей городских бывают проблемы, порой трудно преодолимые, потому что семья, прожив много лет в городе, бывает, приходит в тупик. Город ведь как устроен: папа на работе, мама — хорошо, если с детьми, а то ведь зачастую тоже на работе. Дети вырастают, посещая разные кружки, а в результате что? Не очень-то и родные люди, потому что не знают, как друг с дружкой жить.

Вырастают такие дети и говорят: «Эти стариканы ничего в жизни не понимают, мы уж как-нибудь сами проживем». И красят себе волосы, втыкают кольца куда ни попадя — в общем, дурью занимаются. И вдруг они приезжают в деревню. А тут каждый день живешь с родными в одном доме. Лицом к лицу. Оказывается, это испытание. Мы, оказывается, и жить так не умеем. И семейные отношения начинают выходить на совершенно иной уровень. Это очень интересный процесс, это вопрос жизни во Христе на самом-то деле. Ведь очень много практики в том, чтобы терпеть друг друга. Думаете, мы тут все ангелы во плоти? И конфликты бывают, но все понимают, что раз в неделю всем нам идти на исповедь, — значит, надо просить друг у друга прощения. Три раза попросил и уже думаешь: «Что я — совсем дурак, что все время хамлю?» И стараешься меняться.

У нас традиция дома петь за столом

Вечорка в Давыдово. Фото: Антон Поспелов / Православие.Ru

Фольклорный ансамбль «Улейма» села Давыдово

— Невозможно не заметить, как гармонично в быт общины вписываются традиционные русские костюмы, которые мы увидели на членах общины и в храме, и после службы, на празднике, когда вся молодёжь пела и плясала под гармошку…

— Для нас это всё совершенно естественно… Мы изначально хотели глубже понять ту среду, в которую попали, через ее язык, традиции поколений, живших тут веками. А как язык узнать, если ты сам не косил, не доил, если сам не копал огород? Это было разностороннее погружение в свою собственную культуру, что называется, изнутри. Сейчас сам по себе фольклор — это просто красивые костюмы, но если ты через них не приобщаешься к большему, то это история про ряженых. Сегодня в сарафане о тяжкой доле пою, а завтра джинсы надела и на маникюр пошла. Это что-то очень искусственное… А для нас всё это совершенно естественно: мы очень любим музыку, и у нас традиция дома петь за столом — и по праздникам, и за работой. Три мои дочери прошли через Дербеневку (московский фольклорный ансамбль и молодежный клуб — Ред.). И потом оттуда к нам некоторые приехали сюда жить. Всё опять-таки начиналось с семей. И в результате получилось, что потом из детишек наших, что в детском саду были, дочь моя собрала целый коллектив, ансамбль фольклорный «Улейма». Но это, конечно, не цель и не центр жизни общины. Просто одна из ее составляющих, естественно вытекающая из общего устроения нашей жизни тут.

Мы хотим создать для «особых детей» и их родителей целое поселение

Остановка в селе Давыдово во время Иринарховского крестного хода. Фото: Екатерина Елизарова / Православие.Ru

— А как появился Давыдовский проект помощи семьям с «особыми» детьми?

— Начинали мы с сирот. Тут много жизненных историй, можно книгу писать. Однажды, весной 2006 года, нам сказали, что к нам хочет приехать один чудак вроде монаха-хиппи, который автостопом весь мир исколесил. И вот он сам звонит: «Нельзя ли к вам приехать с детьми-инвалидами?» У нас как раз один дом пустовал, и мы туда их всех и поселили — десять мам и десять детей-инвалидов. Мы, как могли, включили все свои ресурсы и навыки, устроили им десятидневный лагерь с погружением в русский фольклор. Они пожили и, более того, им понравилось, несмотря на стесненные условия. С тех пор так и повелось: каждый год к нам приезжает около 50 семей, в которых у детей ментальные нарушения: аутизм, синдром Дауна и т.п. Некоторое время назад нашей общине отдали кривое-косое здание бывшей ветеринарной станции. За счёт деятельности общины и помощи наших друзей мы все там переделали, так и появилось общежитие для временного размещения семей с «особыми детьми». У нас инвалид не сидит взаперти в палате или дома — в гаджетах или на таблетках, — а ведет человеческий образ жизни: ходит на работу, где приносит пользу, участвует в жизни общины, в богослужениях, чувствует себя полноценным человеком.

— Что ваш лагерь дает детям?

— Во-первых, социализацию. Представьте себе: сидят «особые люди» в четырех стенах, никуда выйти не могут, а если выходят, то каждый раз встречают агрессию со стороны общества, все время ожидают удара. И мамы их переживают страшно. И даже если все ресурсы подключены — лучшие врачи, реабилитации, санатории, — всё это лишь до поры до времени, пока дети не становятся взрослыми: тут уже начинается тяжелый и неизбежный процесс, к сожалению, зачастую трагический. Говорю без осуждения: с 12–14 лет матери становятся надсмотрщиками над своими детьми-инвалидами. Они охраняют детей от общества, а общество от детей. У мам постоянно тлеющая латентная депрессия на фоне постоянного стресса.

Поэтому, когда такие особенные дети приезжают к нам, они неожиданно для себя оказываются в очень доброжелательной среде. К ним люди относятся нормально! Дети ходят по всей деревне, никто их не рассматривает, пальцем не показывает, с ними нормально, по-человечески общаются, на равных.

Так постепенно развивалась сама идея интеграции детей-инвалидов. Началось всё с лагерей, а потом стало понятно, что лагерь — это, конечно, хорошо для родителей, но не решает их главной проблемы: что будет с их детьми, когда самих родителей не станет.

— Обычно дети оказываются в доме-интернате...

— В ПНИ — психо-неврологическом интернате. Родителям очень страшно, если их ребенок окажется там, они этого больше всего боятся. В ПНИ люди отгорожены от общества, ведь это казенное учреждение, где вся жизнь проходит за забором, где у проживающих нет ни прав, ни выбора, ни собственных вещей... Нет достойных условий для проживания. Как там выжить?!

Психиатр понимает прекрасно, что он не может заменить ни семью, ни улицу, поэтому он меняет не внешнюю среду, а внутреннюю. Лекарствами пытается убрать конфликт между человеком и обществом, вот только частенько получается тюрьма. Химическая внутренняя тюрьма. Ходит человек спокойно — значит, ему «подобрали химию», а то, что у него вместе с агрессией уходят и остальные чувства, уходит радость, это мало кого волнует. А как же жить, если твой эмоциональный фон зарубают на корню? Выхода нет. Поэтому мы, поглядев на пример наших лагерей, подумали: почему бы не создать для таких детей и их родителей целое поселение?..

— Вы исследовали зарубежный опыт подобных поседений?

— Я поездил по миру: был в Америке, во Франции, в Германии: там существуют подобные поселения, но без духовного окормления. Даже церковные люди смотрят на человека иначе — неправославно. Дух, душа, тело — об этом взгляде на человека на Западе многие просто не знают или забыли. Почти все фонды, которые у нас созданы, — тоже нецерковные, действуют по западному образцу. Да, они защищают права инвалидов, пытаются продвинуть полезные законы, делают много всего хорошего. Но при построении модели жизни «особых людей» они естественно не учитывают православную точку зрения на смысл жизни человека и, в частности, инвалида. Понятно, что когда будет выстроена государственная модель, она не будет (да и не должна быть) православной. Поэтому православным христианам стоит самим о себе подумать.

Священник Владимир Климзо в супругой. Фото: Павел Паладьев

Вот я и прошу мамочек, когда они к нам приезжают: «Напишите, пожалуйста, сочинение о том, что будет с вами через тридцать лет. Как вы себе представляете это время, о чем мечтаете?» Из этих сочинений можно потом сделать интересную таблицу, выписывая то, что относится к духу, душе и телу: это ребенок, а это ты, это духовное, это душевное, а это телесное. И оказывается, что в духовной области нет ничего, совсем! Родители не хотят ничего духовного: для них это всё несерьёзная игра, умозрительное, теоретическое Православие без духовной практики. Но в Православии, прежде всего, важна духовная практика, а не просто знания о чем-то. Вот мы и решили: почему бы нам не сделать православный вариант поселения? Для этого нужны верующие единомышленники, а не просто «персонал». Причем если в многомиллионной Москве таких людей найти можно, то здесь не найдешь. А значит, из этого логически вытекает следующий этап — построить этот центр внутри православной общины. Вся община может в этом участвовать и друг друга поддерживать.

— Получается, центром жизни общины стали дела милосердия?

— Да, так и есть, и это не искусственно созданное устроение, вот что надо понять!

Как лагеря делать и поселения устраивать? Да не знаем пока! И тут вдруг звонок. — «Аллё, это кто?» — «Христос! Кто в тереме живет?» — «Мы, Господи, живем». — «Возьмите всё это!» — «Благодарим, Господи!»

Христианское дело чудесным образом материализуется вокруг храма. Главное — быть с Богом всем вместе и довериться Ему!