Иерей Хилдо Бос: «Православие для меня – опыт Божественной Тайны в тварном мире»

Иерей Хилдо Бос. Закон Божий в лагере РСХД со Франции В Альпах он встретился со смертью, в университете влюбился в Россию, а Православие принял в новгородской деревне на закате советской эпохи. Отец Хилдо – коренной голландец, выбравший для себя русское Православие. О тайном языке Тарковского, покупке храма в ипотеку, самодовольной Церкви, прямоте русских, дехристианизации Голландии, принципах приходской жизни Митрополита Антония Сурожского, эвтаназии в Нидерландах, «ночи церквей» и русских эмигрантах – наша беседа со священником храма в честь Святителя Николая в Амстердаме, Гаагской епархии Русской Православной Церкви, секретарем епархиального управления и по совместительству переводчиком-синхронистом иереем Хилдо Босом.

– Вы приняли Православие в 1990-м году в Новгородской области. В каком храме, и почему именно там? При каких обстоятельствах это произошло, и что предшествовало вашему решению?

– Я принял Православие в Новгородской области, и этот шаг может вызвать удивление. Это было завершением уже достаточно длительного процесса. Мой путь к Православию начинался очень рано, но я не отдавал себе в том отчета. И для меня самого многое в этом сокрыто до сих пор, остались лишь фрагменты. Мой дедушка был пастором, но одновременно мы в церковь не ходили, мои родители отошли от Церкви, и активного религиозного воспитания я не получал. Но в семье со стороны матери интерес к религии был. Сестра матери переехала во Францию, перешла в католичество и подпала под влияние такой французской преподавательницы философии, как Мари-Мадлен Дави. У Дави были очень хорошие связи с православными. Она поддерживала контакт, например, с институтом Дионисия Парижского, где преподавали православное богословие на французском языке и где какое-то время преподавал отец Александр Шмеман. Дави даже упомянута в книге Бердяева «Самопознание».

Детский рисунок - монахи с иконой

Сохранился детский рисунок, где изображены два монаха с иконой. Видимо, что-то уже тогда меня влекло к вере

Так вот, когда у моей тети возник вопрос о том, быть ли ей в монастыре или в миру, госпожа Дави отправила ее к отцу Софронию (Сахарову), который в то время жил во Франции. Тетя задала ему вопрос, как ей быть, и у них состоялась беседа… Может быть, тетя об этом мне говорила, я уже не помню. Но сохранился детский рисунок, где изображены два монаха с иконой. Видимо, что-то уже тогда меня влекло к вере.

В детстве меня всегда интересовали расписанные храмы, средневековое христианство в Западной Европе. Для меня открытием была книга историка Хейзинги «Осень Средневековья», где он говорит о том, как Ренессанс производит перелом в христианском и мистическом сознании Запада. Именно поэтому, наверное, меня и привлекало Средневековье.

Другой факт – встреча со смертью. Когда я был ребёнком, у меня случился приступ аппендицита, который перешел в перитонит, и я был реально на краю смерти, несколько месяцев провел в больнице. От этого эпизода осталось ощущение близости Бога.

Великое освящение воды в приходском храме

Позже, когда мне было 18 лет, я упал со скалы, чудом остался жив, через год потерял лучшего друга в горах… и каждый раз это были встречи со смертью, которая мне представлялась как нечто страшное и грустное для оставшихся, но и радостное, потому что я твердо верил и верю, что это встреча с вечностью. Особенно когда я встречался со смертью близких людей, у меня возникало совершенно определенное чувство, что люди не исчезают, не испаряются. А на подсознательном уровне оставалось некое ощущение вечности. Мой преподаватель в Свято-Сергиевском институте Оливье Клеман рассказывал нам одну древнерусскую легенду (хотя я ее так впоследствии и не нашел). Он говорил, что когда человек умирает, за его душой приходит ангел смерти, на крыльях которого есть глаза. И когда по какой-то причине ангел смерти в последний момент уходит, он берет глаза умирающего и заменяет их глазами со своих крыльев. Так это или нет, неважно, но я действительно понял, что к Церкви пришли многие люди, которые пережили подобные встречи со смертью. Люди с «другими глазами».

Когда я встречался со смертью близких людей, у меня возникало чувство, что люди не исчезают

Поэтому, когда в последние годы учебы в школе, в лицее я познакомился с фильмами Тарковского, я нашел там что-то родное. Там было что-то такое, религиозное, что было созвучно этому опыту жизни и смерти, вечности. Я по наитию решил поступить на филфак, на отделение славистики. И потом произошло неожиданное. Мой отец, математик, год проводил в Нью-Йорке, в Принстоне. Однажды, учась еще на первом курсе, я приехал к нему на Рождество. Мне нужна была помощь с экзаменом по русской литературе. Он сказал, что кого-то знает, и через его коллег я попал в первую для меня православную церковь – со мной согласилась позаниматься жена священника, которая преподавала литературу. Когда я зашел в храм (храм Христа Спасителя на 340-й улице), я знал, что это неслучайно. Следует понимать, что для многих западных людей православная церковь – как синагога или мечеть: просто так туда не зайдёшь. Это был редкий шанс. Даже если вопрос религиозный в тот момент у меня сознательно не стоял, было так загадочно и захватывающе зайти в это священное место. Меня тепло приняли матушка Ольга и ее муж, отец Михаил Аксенов-Меерсон, ученик и близкий друг отца Александра Шмемана. До сих пор поддерживаю с ними контакт.

Первый визит в СССР в 1989 г.

После первого курса, летом 1989-го, благодаря супруге отца Михаила я смог провести месяц в Москве. В поезде я познакомился с одним человеком, который тоже оказался верующим. В течение месяца он мне показывал действующие и разрушенные храмы, монастыри Москвы и Подмосковья. Каждый раз я замечал, что это затрагивает что-то глубокое в моем сердце. Человек из поезда стал близким другом. Звали его Леонид. Я стал ездить в Россию, когда только мог. Мы побывали на Рождество в Троице-Сергиевой лавре, на Пасху – в Иосифо-Волоколамском монастыре. Ночью в полуразрушенном храме мне в руки всунули хоругвь, и мы направились на крестный ход. Конечно, возникал вопрос: «А хочет ли Господь мне этим что-нибудь показать?»

В 1990-м году я имел возможность, обучаясь на втором курсе, провести три месяца в Ленинграде. Когда в мае мои однокурсники поехали на каникулы в Москву, я решил, что Москву я уже знаю, и поэтому лучше принять приглашение родственников Леонида. Оказалось, что в Новгородской области, в деревне Внуто, живет старый архимандрит, еще дореволюционного пострижения, отец Иосиф (Софронов). Он пережил ГУЛАГ, бежал на Запад, был на Афоне, вернулся в Советский Союз, получил назначение в умирающую деревню и жил там. К нему ездили люди из Москвы и Ленинграда. В кругу людей верующих, с которыми я стал знакомиться, многие ездили именно к этому монаху. Оказалось, что к нему ездят как мои московские, так и петербургские друзья.

О. Сергий Овсянников, о. Алексий Фогд (второй и первый настоятель прихода) с архиепископом Симоном в доме о. Алексия. О. Алексий с женой Татьяной основали приход.

Когда меня представили ей со словами: «Это Хилдо, он протестант», она ответила: «Это нужно исправить»

Родственники Леонида даже купили дом в соседней деревне. Решил туда поехать и я. Познакомился с монахом и вновь столкнулся с вопросом о том, что все это для меня означает. Познакомился с одной его помощницей. Когда меня представили ей со словами: «Это Хилдо, он протестант», она просто ответила: «Это нужно исправить». Она потом стала моей крёстной. Но не сразу; я решил подождать. Решение перейти в Православие я принял чуть позже. Для меня было важно убедиться в том, что это не просто прихоть, увлечение красотой, эстетикой, духовностью, экзотикой, а что я как человек хочу жить перед Богом именно в Православной Церкви.

Моя мать сказала мне тогда: «Я тебя на руках держала, когда тебя крестили. Неужели это остается позади навсегда?» Я ответил, что могу любить Православие, но при этом оставаться голландцем, и поэтому принял решение перейти в Православие. Мне в этом очень помог наш первый настоятель, отец Алексий Фогд, который был коренным голландцем и тоже полюбил Россию, прошел несколько похожий путь и сочетал в себе эти два элемента: голландская культура и Православие в русском проявлении. Таким образом, на Рождество 1990 года отец Иосиф в храме Успения Богородицы во Внуто принял меня в Православную Церковь через таинство Миропомазания.

– Православие сложно назвать традиционной для Нидерландов конфессией. И здесь представлены несколько Поместных Церквей. Почему вы приняли Православие в Русской Церкви и стали здесь священником, а не, например, у сербов или греков?

– Да, я уже объяснял, что мой путь к Православию проходил через Россию. Притом я сознательно принял Православие в гонимой Церкви. Я прекрасно помню те годы, когда у людей еще чувствовался животный страх, страх преследования, страх перед властями. И я тоже видел мужество людей, которые искали Христа именно в этих условиях. Я помню, как мы с отцом Александром Федоровым (настоятелем Петропавловского собора в Петербурге) шли на библейские кружки вечером, и он заправлял подрясник в брюки, чтобы не привлекать внимание на улице… Именно в это Православие я перешел. И, слава Богу, когда я пришел в Амстердаме к отцу Алексию и сказал: «Я – такой-то, хочу принять Православие», у него я почувствовал совершенно тот же дух. Я нашел человека, который принял Православие под влиянием Митрополита Антония Сурожского, который тоже всегда придерживался позиции, что мы с гонимой Церковью в России. Наш приход до сих пор хранит это наследие, и поэтому мне там было комфортно. Приход стал мне родным, именно его настоятель благословил меня поступить в Богословский институт, а позже его преемник отец Сергий Овсянников пригласил меня рукоположиться в диаконы, затем и в священники.

Молодежная работа — На молодежном фестивале Синдесмоса в 1991 г. с бывшим вице-президентом Синдесмоса архиепископом албанским Афанасием.

Почему я не стал священником, например, в Сербской Церкви? Пошла бы моя жизнь иначе – может быть, я бы в другом месте принял Православие, это не так принципиально. Для меня важно, что Православие – одно.

Это осознание пришло не сразу. Я к моменту перехода в Православие уже понял, что оно не навязывает мне русскую светскую культуру, но само Православие я знал только в русской традиции. А в 1992-м году, будучи неофитом, я был приглашён на встречу движения «Синдесмос» (Всемирное движение православной молодежи – В.Б.). Там были сербы, греки, арабы, финны, представители русской эмиграции. Думая, что Православие имеет одно лицо, я был поражен! И еще про молодежное служение говорили: зачем все это, ведь достаточно в храм ходить, посты держать?.. Я возмущался, дулся, но меня очень спокойно выслушал священник из Америки, отец Иоанн Матусяк, и после разговора с ним я понял, что Православие еще шире. Я стал активно участвовать в движении «Синдесмос». И полюбил и другие православные традиции: румынскую, греческую, сербскую… Я понял: сила Православия в том, что оно может уживаться с разными культурами, в том числе с западными. Самое главное, что я служу Православной Церкви. Кстати, владыка Антоний Сурожский любил говорить: прежде всего, мы – христиане, во-вторых, мы – православные христиане, а уже потом принадлежим к какой-то культуре.

Сила Православия в том, что оно может уживаться с разными культурами, в том числе с западными

– Ваш дедушка был пастором Кальвинистской церкви. Этот факт как-то повлиял в будущем на выбор священнического служения?

– Я не думаю, что было какое-нибудь прямое влияние. Мы с ним об этом никогда не говорили. Помню из детства какие-то службы, которые мне казались страшно скучными… Это были традиционные кальвинистские службы: орган, пение, проповедь, пустой белый храм… мне это абсолютно не было созвучно. Он умер, когда я еще был маленьким. Поэтому прямого влияния не вижу. Скорее, наоборот: моя мать, как дочь представителя духовенства, испытала отрицательное влияние – дома вечно обсуждали какие-то приходские дела, приходские конфликты. Она видела, как ее отец был нарасхват, как иногда он сам страдал от людей. Поэтому я думаю, что если факт церковного служения моего дедушки как-то и повлиял, то, скорее всего, отрицательно. Я точно понимал, что не хотел бы оказаться в такой же ситуации. Что происходило на подсознательном уровне – трудно сказать. Когда умерла его жена, моя бабушка, меня попросили что-то сказать. Я решил прочитать одну православную молитву. После этого бывшие коллеги моего дедушки подошли и сказали: вот, мы видим, ты из «наших», ты такой же, как мы. Меня это, скорее, пугало. И я сопротивлялся. Когда наш настоятель отец Сергий и мой духовник отец Борис Бобринский оба стали намекать на рукоположение, я достаточно резко эти предложения отвергал. Я боялся этого вопроса. В итоге я достаточно поздно рукоположился.

В экспедиции на Памир-Алай, 1992 г.

– Одно из ваших увлечений – альпинизм. Насколько занятие этим экстремальным видом спорта повлияли на ваше религиозное мировоззрение? Как воспринималась вами смерть еще до начала сознательной духовной жизни? А впоследствии?

– Для меня горы всегда были важны. Дедушка со стороны отца в 1950-е годы открыл для себя один регион в Швейцарии на самом юге, итальянский кантон страны, полюбил этот кантон, купил участок земли, построил домик, и этот домик до сих пор принадлежит нашей семье. С самого моего рождения я туда ездил летом. Эти горы – удивительные. Население там жило страшно бедно, использовало любые участки земли, даже самые отдаленные, туда прокладывались невероятные тропинки с лестницами, и везде ставили расписанные часовни. Для меня красота гор и сознательная религиозная жизнь как-то очень сочетались.

В горах ты можешь чувствовать силу Божию и свое ничтожество

Потом я познакомился с альпинизмом. Я несколько лет увлекался этим активно, можно сказать, фанатично. В годы моей учебы в средней школе это точно было фанатичное увлечение. Думаю, что этому было несколько причин. Безусловно, влекла красота гор, это абсолютно точно. Во-вторых, как и море, горы – это такая среда, где человек себя чувствует в реальных, как я бы сказал, измерениях: Бог – очень большой, я – очень маленький. Наш мир так обустроен, что человек этого не ощущает. Мы, люди, как будто сильнее всего, мы как будто контролируем все, ездим куда хотим, с комфортом. Мы живем под колпаком. А в горах ты можешь чувствовать силу Божию и свое ничтожество. Меня это тоже всегда привлекало. А потом, альпинизм и скалолазание были таким занятием, где я ни о чем другом не думал и мог от всего отвлечься. Когда ты на скале, ты только об этом и думаешь. Твои мысли и действия сливаются воедино, это тоже было очень важно. Но был и фактор риска. Надо сохранять хладнокровие, не допускать ошибок, считаться с рисками, на какие-то риски идти, а какие-то обойти. И, безусловно, это тоже было важно для встречи с Абсолютом.

И эта встреча с Абсолютом у меня произошла очень резко: в 18 лет я допустил ошибку и упал. Спускался с кем-то со скалы, тот завязал веревку, а я не проверил. Упал с высоты 50 метров, чудом – на дерево. Во время падения я четко понимал, что сейчас умираю, что это трагедия для моей семьи, что сам очень сожалею, что прощаюсь с этим прекрасным миром, но при этом иду туда, где мне будет хорошо. Год спустя я снова был в горах с одним моим близким другом. Он упал, я его нашел, привязал веревкой, чтобы он не упал еще ниже. Я смог позвать других людей, они вызвали вертолет, который нас обоих вывез. Нас доставили в город Шамони. Его положили в больницу, а я пошел гулять по ночному городу и зашел в храм. Тогда я не знал, что такое молитва, что такое Бог, но всё же стал молиться. Я сказал: «Господи, давай мы с Тобой сделаем так: мой друг выживет, а я буду в Тебя верить». Конечно, такие сделки с Богом нельзя заключать. Мой друг в ту ночь умер, а я все равно стал верующим.

С семьей в горах Грузии

Думаю, что эти встречи со смертью (как в детстве, так и в горах) в какой-то мере помогают мне в моем священническом служении. Мне кажется, что мне более… комфортно, что ли (не то слово), входить в сферу смерти вместе с умирающими, больными, родственниками умерших. Мне там спокойно. Я могу человеку спокойно в глаза сказать, что верю в то, что мы переходим к Богу. Смерть – это страшно, трагично, но это жизнь, а не исчезновение. И в этом смысле я думаю, что это понимание я из альпинизма перенес. До сих пор увлекаюсь горами, скалолазанием почти не занимаюсь, но каждый год с семьей мы идем в поход в горы. Без гор мне очень трудно.

– Когда посещали Россию, что больше всего поразило в верующих людях?

– Я уже говорил о том, что приехал в Советский Союз еще в самом конце периода гонений. Тогда меня поражало сочетание трезвости и глубокого духовного переживания в верующих. Если в околоцерковных людях чаще всего поражает умиление, увлечение то ли эстетикой, то ли красотой богослужения, то ли идеологическими, политическими, культурными ценностями, то в верующих того периода я видел глубокие отношения с Богом. И очень спокойное, трезвое отношение к себе, с легкой улыбкой. Не увлекаясь, не принимая себя слишком всерьез. Как бы говоря: то великое, перед чем стоим, мы готовы за это умереть… но без пафоса.

Когда я спросил одного человека, как поживает один наш друг, он отвечал: «Ну, непросто… пьет, потом перестает пить, потом опять к Богу, мы его поддерживаем». Все это говорилось без той драмы, без так называемой высокой духовности, скромно и без пафоса. Но эта беспафосность не исключала глубокой духовной жизни. И, конечно, меня поразила невероятная работа тех, кто восстанавливал храмы. Поразила та женщина, что стала моей крестной. Одну неделю она работала на светской работе в Санкт-Петербурге, а вторую служила волонтером, помогала, пела, читала, убирала, готовила для паломников у отца Иосифа (Софронова) во Внуто. Таких людей было много. Этот дух, это сочетание трезвости и глубокой духовности меня очень привлекает. Позднее я понял, что его можно встретить во всех Поместных Церквах, в частности, в монастырях.

Храм Успения Божией Матери в селе Внуто Хвойнинского района (Новгородская область), где принял Православие в 1991 г.

Когда я вернулся домой после первого месяца в Москве в 1989-го, а потом после трех месяцев в Ленинграде в 1990 году, у меня было такое ощущение, что люди здесь, на Западе, как мясо в супермаркете – покрыты пластиковой пленкой. Все какие-то стерильные, недоступные. В России люди были готовы пойти тебе навстречу, принять, испытывали неподдельный интерес к тебе, готовы были в лицо сказать о том, что что-то не так… Для меня это очень ценно, и до сих пор я без этого жить не могу.

– Вы обмолвились, что на ваш интерес к русской культуре повлияло творчество Тарковского. Сможете описать, что именно?

– Мне трудно ответить на этот вопрос. Отчасти потому, что, когда я сейчас, уже вошедши в Церковь, смотрю эти фильмы, уже по-другому их воспринимаю. Наверное, для меня загадочно и привлекательно было то, что Тарковский в эпоху цензуры говорит о тайне. А эта тайна, как в «Андрее Рублеве», так и в других фильмах, – религиозная… Меня очень глубоко задела сцена, где Рублев поднимает из грязи мальчика, который смог отлить колокол, и говорит: «Успокойся! Ты будешь колокола лить, я буду иконы писать – какая радость для людей!» Этот образ меня почему-то глубоко задел. А подсознательно, думаю, задевает символический язык. Православие для меня – опыт Божественной Тайны в тварном мире. Это дверь, которая открывает нам вход в тайну, и через которую тайна входит в наш мир.

Православие для меня – опыт Божественной Тайны в тварном мире

В этом суть Божественной литургии, всего богослужения, наша жалкая попытка ощутить тот невидимый, Божественный мир, который существует. И Тарковский то же самое делает в своих фильмах. Притом речь идет о разных тайнах – красоты и добра, человеческого страдания и потери… Часто бывает так, что в условиях цензуры язык становится более тонким, глубоким, ускользающим, трудным для восприятия. Но меня что-то в этом задело, и я пошел за этим посылом, а потом находил более сильные его источники. До сих пор, когда я смотрю фильмы Тарковского, они могут меня глубоко волновать. Среди наших прихожан, кстати, есть бывшая сотрудница Тарковского, чему я очень рад.

– О прихожанах мы еще поговорим. Но начнем с истории Православия в стране тюльпанов». Расскажите, когда появился первый православный приход на территории Нидерландов, который можно считать отправной точкой рождения общины в стране?

– В течение многих веков Голландия находилась под влиянием Католической церкви. Потом здесь бурно проходила реформа, она произвела раскол в стране; часть населения осталась в Католической церкви, особенно на юге, который был под властью Испанского королевства целые столетия. А вот север стал протестантским, с разными течениями. Конечно, для этих людей Православие было совершенно чуждым. И длительное время православного присутствия просто не было.

Ситуация начала меняться в XVII веке. Сначала стали приезжать отдельные ученые из Константинополя, Смирны и других областей Османской империи на учебу в Голландию. Кто-то из них даже принял протестантизм, кстати. Кто-то оставался насовсем. Среди этих людей были священники, епископы, и, конечно, они здесь совершали богослужения. Первые точные свидетельства, которые у нас есть о православном богослужении в Голландии, относятся к первому визиту Петра I в страну. Мы знаем, что с ним приехали священник, диакон, певчие и другие церковнослужители. В период Первого Великого посольства в Голландии совершались православные богослужения. Более того, мы знаем, что, когда посольство вернулось, осталось большое количество практикантов, а с ними – священник. Сохранились свидетельства о том, как перед Пасхой люди приходили в ту гостиницу, где жил священник, исповедовались у него, а потом широко отмечали сам праздник. Мы знаем, что в доме Петра, где он жил, была комната, где он молился и «отправлял свои религиозные нужды».

Потом на какое-то время был перерыв. Затем, в середине XVIII века, появляется храм – Греко-Российская церковь в Амстердаме. Жили в городе греческие купцы, которые приглашали священника, а также были русские моряки, которые иногда заезжали в город. К 1750 году они вместе основывают общину, получая средства как от греческой общины, так и от императора и Священного Синода, покупают помещение на чердаке одного дома в центре Амстердама и основывают храм. Эта была церковь Святой Екатерины, она просуществовала до смерти королевы Анны Павловны. Можно сказать, что реальное зарождение Православия в Голландии – это приезд Анны Павловны.

Она в 1816-м году приехала в страну, и при всех ее дворцах стали появляться церкви. У Царской семьи были дворцы в Брюсселе, Гааге, на востоке Голландии. Анна Павловна активно следила за жизнью этих церквей и часовен, сама составляла предписания к одежде пономарей. Они должны были быть одеты в военную форму эпохи ее отца. При королеве всегда был священник. И когда она нашла уже существующую Греко-Российскую церковь, то стала покровительствовать этому храму, и, можно сказать, в Голландии появилась более активная православная жизнь.

Появились даже православные голландцы. Они, правда, и раньше были. Мы знаем, что у Петра I был врач, голландец, который принял православную веру. А тут кто-то из певчих или пономарей стал жениться на местных девушках, которые принимали перед замужеством Православие. Кто-то из местных стал сознательно к этому приходить. Амстердамский храм закрылся решением Священного Синода после смерти Анны Павловны, как и другие церквушки и часовни при дворцах, за исключением церкви в ее дворце в Гааге. Этот храм стал посольским, и он до сих пор существует. Недавно мы отметили 200-летие этой церкви. Этот храм в честь Марии Магдалины в Гааге – удивительный. Сохранились предметы, подаренные Анне Павловне ее братом, например, походный иконостас Александра I. И в этом храме, наверное, больше всего истории. С ним связано, я бы сказал, реальное развитие Православия в Голландии. Следует иметь в виду, что первая волна эмиграции из России в Голландию была очень немногочисленной. Власти очень боялись коммунизма, Голландия была сильно антикоммунистической страной, поэтому из России почти никого не пускали, даже белых эмигрантов, которых были единицы.

Была маленькая община, и после прибытия белой эмиграции эта община разделилась на разные лагери: Зарубежная Церковь, экзархат в Париже, Московская Патриархия... В 1936-м году в Голландию приезжает иеромонах Дионисий (Лукин). Он окормлял единственный храм в Гааге, но в то же время проявлял миссионерский дух. Отец Дионисий начинает переводить службы на голландский язык. И к нему потянулись голландцы. После войны два голландских монаха, которые находились в заключении вместе с русскими во время войны, заинтересовались Православием. Отец Дионисий принял их в Православие. И они начали мечтать не просто о богослужениях на голландском языке, а о… голландском Православии. Они считали так: да, какое-то время мы были под влиянием католического Запада, но до этого 1000 лет принадлежали к истинной Церкви. Есть святые дораскольного периода, есть их мощи. И усилиями этих монахов начали появляться маленькие общины, где служили и на голландском языке, и на русском языке, а иногда и на том, и на другом. Можно сказать, что сейчас в нашей епархии большинство приходов так или иначе связаны с этими тремя монахами.

Иеромонах Дионисий впоследствии стал епископом Роттердамским, а два голландских монаха – архиепископом Иаковом (Аккердейком) и архимандритом Адрианом (Корпоралом). Они создали небольшой женский монастырь, одну общину, вторую, третью… Они перевели почти все богослужебные книги на голландский язык. Мы до сих пор пользуемся этими переводами.

После Перестройки появились приходы и более типично русские – для того, чтобы окормлять волну русскоязычных людей, которые приехали в Голландию. Но практически во всех общинах, так или иначе, сосуществуют обе культуры.

Молодежная работа — Молодежное паломничество по монастырям Румынии в 2000 г.

– Сколько сегодня православных приходов Русской Церкви существует в Голландии? Во всех ли богослужения совершаются на русском языке? Как многочисленна община? И велик ли процент голландцев, принявших Православие?

– В Голландии сейчас 7 полноценных приходов Русской Православной Церкви, 2 общины и 2 монастыря. Пять из них полностью используют голландский язык. Конечно, какие-то песнопения могут исполняться и по-церковнославянски. Два прихода – в Гааге и Роттердаме – используют церковнославянский язык, при этом некоторые тексты могут читаться на голландском. Наш приход в Амстердаме – единственный, который использует оба языка в равной степени. Главные тексты повторяются одинаково на обоих языках, проповедь также на русском и голландском. Если в месяце бывает пятое воскресенье, мы включаем еще и английский язык.

В нашей епархии используются и разные календари. У нас несколько приходов молятся по григорианскому календарю, другие – по юлианскому. В общем, достаточно широкий спектр культурного наследия. Нужно помнить, что практически все наши приходы принимают верующих других Поместных Церквей. У нас свои сербы, румыны, греки, потому что в некоторых городах единственным православным храмом для них может быть именно наш. Иногда мы можем включать в практику какие-то их молитвы или традиции для того, чтобы и этим прихожанам было комфортно и приятно в храме.

– Расскажите о вашем приходе. Как он появился, и кто его основатель? Кто ваши прихожане?

– Наш приход посвящен Святителю Николаю. Это не случайно, так как он считается покровителем Амстердама. И даже если в прошлом Греко-Российская церковь была посвящена Святой Екатерине, когда создавался наш храм, его решили посвятить Николаю Чудотворцу, покровителю моряков, ведь Амстердам – портовый город. Наш приход появился в 1974-м году. Я уже говорил о том, что раньше у нас были церкви, тот же храм Святой Екатерины существовал до 1865 года. Были попытки открыть здесь церковь. Митрополит Евлогий об этом писал. Но к окончанию Второй мировой войны они все исчезли, церкви не было, и верующие ездили в Гаагу.

Храм Святителя Николая появился усилиями двух или трех разных групп. С одной стороны, был Алексей Фогд, голландец, который заинтересовался Россией и женился на молодой русской женщине, Татьяне Стояновой, попавшей в Голландию во время Второй мировой войны. Благодаря Марии Юдиной они познакомились с Митрополитом Антонием, который и крестил Фогда. И под руководством Митрополита Антония Алексей Фогд позже пришел к священному сану. Однако, когда создавался приход, он еще не был священником, поэтому группа русских и голландцев, желающих создать приход в Амстердаме, объединилась с сербами. Они получили помощь от других христианских конфессий (тогда в Амстердаме уже существовал Совет Церквей), чтобы оплачивать труд священника. Этот священник был направлен в Голландию, чтобы окормлять рабочих из Югославии. Так три группы объединились для совместных служб.

Надо сказать, что в нашей общине до сих пор есть сербские семьи, посещающие общину с того периода, даже если позже и появилась отдельная Сербская церковь. Митрополит Антоний дал нам несколько важных принципов церковной жизни: быть укорененными в русской духовной традиции, быть открытыми окружающему голландскому обществу, быть простыми, честными, сознательно участвовать в богослужении и правильно расставлять приоритеты. Как я ранее говорил, мы христиане, затем православные христиане, а уже в третью очередь относимся к конкретной юрисдикции.

Мы христиане, затем православные христиане, а уже в третью очередь относимся к конкретной юрисдикции

Сначала община была очень маленькой и использовала маленькое помещение на чердаке главного католического собора. Потом другой католический храм сдал нам в аренду маленькую бывшую крестильную часовню. Позже мы смогли купить церковь, бывшую часовню пятидесятников. А уже через 10 лет мы смогли купить бывший католический монастырь в центре города.

Еще один принцип, который нам заповедал владыка Антоний, – чтобы мы все делали сами. В период коммунизма, когда патриаршие приходы на Западе могли что-то получать от Московской Патриархии, наш приход всегда отказывался от этих дотаций. Мы считали, что прихожане сами должны заботиться о храме, о приходе. Владыка Антоний также передал нам приходской Устав Русской Православной Церкви, который был утвержден на Московском Соборе 1918 года, по которому мы до сих пор живем. Это для нас очень ценно, потому что в этом Уставе тоже подчеркивается ответственность всех верующих за храм, за общину.

Приход многонациональный. С самого основания мы использовали, как я уже говорил, два богослужебных языка. Но сейчас, после падения железного занавеса, после экономического кризиса во многих странах Восточной Европы, у нас появились прихожане более 20 национальностей. Богослужение регулярно посещает около 500 человек, у нас около 200 официально зарегистрированных членов с семьями, и в среднем на службе бывает около 200–300 человек. И, как я сказал, это люди самых разных профессиональных и социальных групп: у нас есть богатые, бедные, образованные, необразованные… все они уживаются в одной общине.

Заслуга нашего второго настоятеля, отца Сергия Овсянникова, заключается именно в том, что он смог сохранить дух общины при большом увеличении числа верующих после падения «железного занавеса». В приход хлынули новые люди, а он для них был путеводителем. Отец Сергий был русским, но при этом и диссидентом, пришедшим к христианству сознательно. С одной стороны, он мог разделить с новыми прихожанами тоску по Родине. Но, с другой стороны, он тоже показывал им путь к Богу. Напоминал, что к Богу можно приходить и здесь, в Голландии. Многие, кстати, воцерковились именно здесь. Многие сначала попали в Церковь по культурным или социальным причинам, в поисках общения, а потом уже пришли ко Христу. И отец Сергий смог удержать всех этих людей в одной общине.

У нас есть богатые, бедные, образованные, необразованные… все они уживаются в одной общине

Проводится большая работа для того, чтобы оставаться именно общиной. Каждые два года мы проводим приходские уик-энды. Это выездные мини-конференции за городом. Участвует примерно 150 человек. Проводятся лекции, беседы, секции – для того, чтобы люди оставались друг с другом в контакте. Важно организовывать чаепитие после службы, кружки, а также заниматься волонтерской работой. Это очень важно, потому что у нас все построено на деятельности волонтеров. Только священники и канцелярия получают небольшое жалованье. Кроме этого, все держится на волонтерах: певчие, чтецы, пономари – волонтеры, свечи изготавливают волонтеры, просфоры, уборка – все на волонтерах. И в этом – наша сила. Могу сказать, что для нас коронавирус был большим кризисом, но, слава Богу, наши прихожане нас поддерживают, платят взносы в приходскую казну, поэтому кризис для нас был менее тяжелым, чем для тех храмов, где весь доход относится к пожертвованиям.

– Вы упомянули Митрополита Антония Сурожского как человека, имевшего непосредственное отношение к становлению православной общины в Голландии. Вы были с ним знакомы? Что больше всего запомнилось о нем?

– К сожалению, я был только один раз на службе у владыки Антония Сурожского, поэтому не могу сказать, что был с ним лично знаком. В отличие, кстати, почти от всего нашего духовенства. Наши первые два настоятеля были его духовными чадами. А наш нынешний настоятель, архимандрит Мелетий (Уеббер), в Оксфорде очень много общался с владыкой Антонием. Для нас это очень важно.

Как я сказал, сам я только из вторых рук принял традицию, заложенную владыкой Антонием в нашем приходе. Но эта традиция жива. Когда прихожане Сурожского собора оказываются у нас, они говорят, что в нашем храме чувствуют дух этого собора в эпоху владыки Антония. И для нас это, конечно, очень ценно. Мы почитаем его наследие и его видение церковной жизни, и считаем, что оно актуально до сих пор.

Продолжение следует