Озаренные Невечерним Светом

За что учили благодарить те, кому открывалось гораздо больше, чем нам? Хотя и тем, кто сподобился с митрополитом Питиримом (Нечаевым) и архимандритом Иннокентием (Просвирниным) трудиться, тоже кое-что приоткрывалось… Об этом – воспоминания вдовы патролога, церковного историка, переводчика Алексея Ивановича Сидорова – Светланы Викторовны Сидоровой.

Владыка Питирим (Нечаев) за богослужением

«Записывайте, записывайте все!»

Мы будто заснули в одном мире, а проснулись в другом

– Записывайте, записывайте всё, вы такого больше нигде не увидите! – убеждал меня философ Олег Генисаретский.

Насчет того, что ничего подобного не увижу, я нисколько не сомневалась, вот только записывать мне почему-то не хотелось. Думаю, потому, что я все-таки понимала, что не сумею правильно объяснить и понять увиденное в том, далеком уже, 1981-м году, когда нам, захлебывающимся в житейском море, удалось неожиданно оказаться в неведомом крае, о котором мы до этого и понятия не имели, и ощутить под ногами благодатную почву. Мы будто заснули в одном мире, а проснулись в другом. Но, хотя это был родной, выстраданный нами мир, к этому миру приходилось еще долго привыкать. Мы шагнули в него безо всякой подготовки, казалось, навсегда перечеркнув свое прошлое.

Архимандрит Иннокентий (Просвирнин) Но здесь были свои правила, а мы пришли со своими, и наши правила состояли из одних исключений.

– Вы не представляете, как трудно быть православным в Америке. Это крохотный островок в океане безбожия! – сказал нам с мужем протопресвитер Православной Американской Церкви, известный богослов Иоанн Мейендорф, когда приезжал к нам в гости в последний раз перед своей кончиной.

А в России разве по-другому? Кому, как не отцу Иоанну, которому долгое время запрещали посещение нашей страны, было лучше знать это!

Да, в России по-другому. В России Православие всегда было разлито повсюду, проникало во все поры, заставляя тосковать по потерянному Святому Граду, хотя безбожие и воображало себя могущественным и непобедимым.

Если бы я тогда не согласилась пойти работать в Издательский отдел Московской Патриархии, я, наверное, долго еще не смогла бы полноправно войти в мир Православия и сделать его своим, еще бы долго не получила молитвенного опыта и не усвоила бы для себя железное правило: никогда не осуждать священников.

Может, это прозорливость?

Когда я впервые подошла к дому, недавно выстроенному тогда для Издательского отдела, на крыльце стоял в полном облачении владыка Питирим – первый владыка, которого я видела в своей жизни. Он был таким величественным и таким неземным, что я с трудом подавила в себе желание встать перед ним на колени. Но как же вовремя я это сделала! А что бы было, если бы я распростерлась перед ним ниц? Даже подумать об этом страшно, потому что через несколько дней он сказал, пронизывая меня своим царственным взором:

– Тут некоторые даже на колени норовят упасть. Это ужасно!

Меня обдало «удушливой волной»: «Слава Богу, что я все-таки не до такой степени ‟некоторая”»!

Он был таким величественным и таким неземным, что я с трудом подавила в себе желание встать перед ним на колени

Но как же они были прекрасны в своей парализующей недоступности, два наших начальника: главный редактор Издательства архиепископ Питирим и его заместитель архимандрит Иннокентий! К этому я так и не смогла привыкнуть. И в этом не было ничего удивительного: мы столько лет жили в параллельных мирах. Мой день в военном строительном управлении начинался по понедельникам с того, что нас загоняли в красный уголок на политзанятия, на которых освещались «важные мировые события». И наш бедный политрук-подполковник, не замечая в нас должного усердия, расстраивался, нажимая на украинское «г»:

– Вы ни на что не рэгыруете, а если и рэгыруете, то с холодцом!

А владыка и отец-архимандрит, воспитанные в православных семьях, с детских лет знали молитвы и умели брать благословение, чему нам с таким трудом приходилось учиться. И наша восторженность была им непонятна, а, может, даже иногда и неприятна.

Но мы очень хотели стать такими же, как они, стать сопричастными их жизни, их таинственному миру, из которого есть выход в жизнь вечную.

Они находили время на всех

Я не имела права ничего записывать еще и потому, что слишком близко меня допустили до того сокровенного, что тщательно скрывалось от посторонних глаз. И выставлять на обозрение, даже в личных записях, то внешнее, что легко бросалось в глаза и о чем могли бы посудачить друг с другом сотрудники редакции, мне не хотелось.

Я была секретарем-референтом архимандрита Иннокентия и работала вместе с ним в одном кабинете. И весь его рабочий день был «предо мной есть выну». У него была язва желудка, и врачи ему не разрешали поститься, говорили, что ему обязательно надо есть молочное, однако он, преодолевая боль, никогда не позволял себе нарушать пост. Но больше всего меня удивляло, как отец Иннокентий, постоянно загруженный и зачастую допоздна задерживающийся на рабочем месте, находил время для встреч с какими-то ветхими старушками и регулярно отвечал на письма новобранца, стараясь поддержать его.

– Вы должны каждый день заказывать благодарственные молебны! Вы даже не можете себе представить, как живут люди в Москве и в Загорске, – строго выговаривал он мне.

Слишком ощутимо вторгался в нашу жизнь духовный мир и заставлял поверить в его существование

А я не могла понять, зачем он это говорит. Надо было бы спросить: а как живут? – но я ни о чем не спрашивала, здесь не принято было задавать лишних вопросов. Если он имел в виду материальный достаток, то наш в то время тоже был ниже «среднестатистического». Или это было что-то другое? Что видел он в тех домах, в которые входил? И какому людскому горю был сопричастен? Это осталось для меня тайной. Как и многое другое, что приходилось наблюдать, находясь рядом с ним.

Да если бы я и захотела рассказать о том, что происходило тогда в Издательском отделе Московской Патриархии, я вряд ли бы сумела это сделать: слишком ощутимо вторгался в нашу жизнь духовный мир и заставлял поверить в его существование. В то время единственным печатным органом Православной Церкви был журнал Московской Патриархии. И поэтому к нему проявляли особое внимание и госбезопасность, и враг рода человеческого. Но, пожалуй, я всё-таки вспомню два случая, подобные тем, из которых состояли наши редакционные будни.

Митрополит Питирим (Нечаев) в Издательском совете

Что это было?

Отец Иннокентий курировал тогда альбом, посвященный Троице-Сергиевой лавре. И мы – я, художник Борис Журавский и философ Олег Генисаретский – сидели в небольшом помещении под храмом Новодевичьего монастыря. Олег писал текст, Борис делал зарисовки, а мне доставалась техническая работа. В тот день Олег сочинял текст к гравюре: на ней был изображен преподобный Сергий Радонежский, причащающийся Небесного Огня, который свился и вошел в Чашу со Святыми Таинами. А поскольку Олег недавно стал верующим, ему нелегко было в это поверить, он решил, что это всего лишь художественный образ.

Архимандрит Иннокентий (Просвирнин) Поздно вечером они с Борисом пошли к отцу Иннокентию показывать свою работу, а я уехала домой. На следующий день Борис появился в издательстве раньше обычного и, сухо поздоровавшись, молча принялся трудиться, не перекинувшись со мной даже парой слов, что очень удивило меня: у нас так не было принято. И это тягостное молчание продолжалось до тех пор, пока не распахнулась дверь, и Олег не выкрикнул с порога:

– Борис, что вчера было? Я всю ночь не спал! Даже подумал, что у меня что-то с головой случилось.

– Вот и я подумал о том же! – обрадовался успокоенный Борис.

И тут они стали наперебой делиться со мною вчерашними впечатлениями. Когда они сидели в кабинете архимандрита Иннокентия, и архимандрит, опустив голову, внимательно изучал принесенный ими материал, в это время из одного угла комнаты в другой прошел свернутый в свиток огонь, точно такой же, как на старинной репродукции. Они завороженно смотрели на него расширенными глазами, однако ничего друг другу не сказали, даже когда вышли от архимандрита (мало ли что мог подумать другой, если он этого не видел?). Каждый пытался самостоятельно найти какое-нибудь объяснение. Может, показалось от усталости? Задерживались ведь допоздна, иногда оставаясь ночевать на рабочем месте, свернувшись калачиком на стульях: хотелось вовремя сдать альбом. Но это был самый плохой вариант. А, может, все-таки со светом что произошло? Да нет, маловероятно, чтобы со светом. Так они и расстались, потрясенные увиденным, и в поисках рационального объяснения проворочались всю ночь в постели, не сумев придумать ничего путного.

А это что было?..

Другой, не менее загадочный случай произошел со мной, когда я собирала отца Иннокентия в командировку. Отец Иннокентий улетал наутро в Сирию, поэтому я осталась после рабочего дня упаковывать его чемоданы. Кроме меня, в кабинете находилась еще Марина – референт владыки Питирима. Марина разбирала какие-то свои бумаги, а я возилась с чемоданами архимандрита. Было уже одиннадцать вечера, когда мне удалось, наконец, справиться с ними. Оставалось теперь только положить несколько полукилограммовых банок с черной икрой для подарков (разве русский человек может обойтись без этого?). Банки стояли в холодильнике, и, кроме них, там не было ничего. Когда дошла очередь до банок, я открыла холодильник: он был пуст. Банок с икрой в нем тоже не было. Ни одной банки не было.

– Марина, здесь лежали банки с черной икрой, а теперь их нет, – сказала я как можно спокойнее.

Марина заглянула в пустой холодильник:

– Ты что, хочешь сказать, что это я их взяла?!

Как же я могла хотеть это сказать, если мы обе не выходили из кабинета в течение последних двух часов, и все это время банки спокойно лежали на полках? Да я недавно смотрела на них, прикидывая, как я их буду укладывать! Но Марина все равно обиделась и ушла, оставив меня наедине с холодильником. Я стояла перед ним и открывала и закрывала, открывала и закрывала его. Но ведь надо же было что-то делать! Я позвонила нашим поварам:

– В холодильнике лежали банки с икрой, вы их случайно не брали? – глупо спросила я и нарвалась на справедливые возмущения:

– Какие еще банки? Не брали мы никаких банок! Мы столько лет работаем, у нас никогда воровства не было!

– Простите, я не хотела вас обидеть!

Я совсем перестала соображать и только продолжала тупо открывать и закрывать холодильник

А что я хотела? И где я буду брать эти банки, которых я никогда раньше в продаже не видела? Да если бы и видела, у меня денег таких нет, чтобы их купить! И отсюда мне теперь одна дорога – на скамью подсудимых! От этой мысли я совсем перестала соображать и только продолжала тупо открывать и закрывать холодильник.

И когда в очередной раз я открыла его, на полках стояли все те же банки, ожидающие, когда ими наконец-то займутся…

И вот такими чудесами изобиловала жизнь при старцах

Но я поработала в Издательском отделе какое-то время и ушла, а отец Иннокентий долго еще оставался на своем посту, хотя и работал уже в другом месте, пока не произошла трагедия. Два бандита ворвались в его кабинет и, требуя от него денег, избили и связали его. И пока они рылись в другой комнате, отцу Иннокентию каким-то чудом удалось выпрыгнуть со второго этажа и скрыться от них в кустах.

Изуродованный, с переломанными ногами и поврежденным позвоночником, он долго потом ходил на костылях, пока, как мне рассказывали, не дошел до отца Наума (Байбородина), который посоветовал ему помолиться у мощей преподобного Сергия Радонежского.

Из Троицкого храма лавры отец Иннокентий уходил уже без костылей.

Вот что значит «духовно сосредоточиться в молитве и богомыслии»

Александр М., который вскоре после того, как я уволилась, стал диаконом, вспоминал, как он сослужил в домовом храме владыке Питириму. Да один только его рассказ заставляет замереть от страха, а тут он был главным участником происшедшего! Когда диакон Александр кадил перед владыкой, он, от излишнего усердия, слишком высоко взмахнул кадилом, и раскаленный уголек упал на ковер прямо под ноги владыке. Отец диакон метнулся за угольком, боясь поднять глаза, чтобы не встретиться с обжигающим взором владыки. И чего только не вообразил отец Александр за это время, какие жуткие картины не пронеслись перед ним с самыми непредсказуемыми последствиями!

Но никаких последствий, естественно, не было. Ведь дело было не в упавшем угольке, а в том, что, когда владыка служил, он настолько погружался в молитву, что очень страдал от невнимания и нерадения находящихся в храме, потому и призывал в своих проповедях участников богослужения «духовно сосредоточиться в молитве и богомыслии», чтобы в едином духовном порыве возносить благодарение Господу.

Видеть в Благодатном Огне Свет Невечерний

Владыка Питирим (Нечаев) за богослужением

Моя подруга Елена рассказала мне, что, будучи еще в советские времена студенткой МГУ, далекой от Церкви, она участвовала в телемосте «США и СССР. Какими мы друг друга видим». На эту передачу был приглашен и владыка Питирим, с которым участники передачи провели незабываемый день, поражаясь не только внешнему виду владыки, но и его взвешенным рассуждениям и тонкому юмору. А на следующий день, узнав, что владыка служит в храме на улице Неждановой (ныне Брюсов переулок – Ред.), она поспешила туда. И когда владыка обходил храм с кадилом и все стояли, благоговейно наклонив головы, она широко улыбалась ему, как близкому знакомому, в надежде на то, что он узнает ее и также обрадуется встрече. Но когда Елена встретилась со знаменитым взглядом владыки, она была готова провалиться сквозь землю!

В Иерусалиме

На этой фотографии владыка смотрит на пучок свечей, полыхающих Благодатным Огнём, а видит уже Свет Невечерний

А много лет спустя Господь дал ей возможность сострадать последним дням владыки, который лежал после операции в одном госпитале вместе с её мамой Екатериной Михайловной, с таким же смертельным диагнозом, как и у неё, и так же смиренно готовился к переходу в вечность. И провожали Ленину маму на кладбище (она умерла на девятый день после кончины владыки) в том же катафалке, что и владыку.

Несколько лет назад, перед днём памяти владыка Питирима, нам принесли его фотографию: последняя Пасха в Иерусалиме в 2003-м году, на которой присутствовал владыка. На этой фотографии владыка смотрит на пучок свечей, полыхающих Благодатным Огнём, а видит уже Свет Невечерний.

И теперь, озаряемый этим Светом, он молится за нас, а мы молимся за него.