Монашество на страже Православия

О сути монашества, определяющей его необратимость, и об отдельных вынужденных исключениях; о противостоянии духу апостасии в монастырях, но и об опасности другой крайности – зилотства, – разговор с одним из самых авторитетных канонистов и церковных историков Русской Православной Церкви, протоиереем Владиславом Цыпиным.

Отец Владислав, некоторое время назад в сети широко обсуждалось заявление об оставлении сана одним из греческих архимандритов. У нас Святейший Патриарх Алексий II, известно, в отношении монашества был против его снятия даже в самых, казалось бы, по-человечески сложных случаях отступления от монашеских обетов. Почему?

Потому что монашество – это не вид служения, к каковому, например, обязывает священнический сан, в который и посвящают человека, чтобы он служил Литургии, совершал таинства; а образ жизни, это покаянное жительство. Извергнуть из сана человека могут за канонические преступления, грехи, несовместимые со служением у престола. А грехи, совершенные монахом, сами по себе не являются основанием для того, чтобы его лишать монашества. Потому что монашество, повторю, – это покаянное делание.

Но бывают такие обстоятельства, когда пребывание в монастыре монаха может быть вредным для монастыря, – нетерпимо вредным. В таких случаях, наверно, надо устранять из монастыря, – а как, если, не лишив монашества?

Правда, в России в дореволюционные времена строй был сословным. Монахи принадлежали к духовному сословию, что предполагало известный круг прав и обязанностей. Духовное сословие имело привилегии – оно было бесподатным. Поэтому если кого-то, совершившего, например, уголовное преступление, осуждали, в приговоре, как правило, было указано: «Лишить всех прав состояния». Поэтому при лишении осужденного всех сословных прав, его лишали и монашества, но в наше время сословий нет, нет и духовного. Поэтому даже преступления не являются теперь основанием для лишения монашества.

Каковы канонические последствия оставления монашества: послушничества, рясофора, малой схимы?

Бывает, когда человек сам уходит из монастыря, не желает быть монахом, тогда его всё-таки вычеркивают из числа братии, сестричества. Но еще раз: суть монашества в покаянии и молитве. Поэтому лишенный монашества, если он кается и молится, то возвращается к монашескому подвигу. Мы ни про какой грех, кроме хулы на Святаго Духа, как это указано в Писании (см.: Мф. 12: 31), не можем сказать, что этому греху нет прощения. Суды Божии нам неизвестны. Но если монах, оставив монашество, живет как мирянин – он пребывает в грехе. Если монах завел семью, она не может быть признана законной с церковной точки зрения, потому что невозможно венчание того, кто остается монахом.

Если же речь идет о человеке, который, предварительно еще не согрешив блудной связью, все-таки считает, что подвиг монашеский для него слишком тяжел, и подает прошение о лишении его монашества, на сей счет в 30-е годы XIX века было принято решение, и оно не отменялось, – он может получить после «снятия с него монашеских обетов» (такое выражение в этом акте встречается) право на вступление в брак. Но такая возможность обусловлена: во-первых, возрастом – до 40 лет, затем: именно предварительно поданным прошением, а не так, что грехопадение уже состоялось и его пытаются «узаконить». Ранее ни священники, ни монахи не могли после оставления сана или монашества вступить в законные брачные отношения. Если у них были дети, они считались незаконнорожденными, что по тем временам влекло за собой очень серьезные правовые последствия для этих детей.

Но послушник, осознав, что монашество не его путь, может вернуться в мир и без ограничения в правах как мирянин устраивать свою жизнь иначе. Канонических последствий для послушника за оставление монастыря не предусмотрено. Он может продолжать жить христианской жизнью в миру, участвовать в таинствах церковных.

А есть канонические последствия оставления игуменства, настоятельства?

Игумена и игумению на эту должность назначают. Поэтому самостоятельно никто снять с себя настоятельских полномочий не может. Это было бы дезертирством. Если человек понял, что это бремя ему не под силу или здоровье уже не позволяет, он может подать прошение о снятии его с этой должности, найдется другой кандидат для замещения. Это всегда решаемо. Ничего проблемного в том, чтобы в законном порядке оставить эту должность нет. Но в случае самовольного оставления должности игумена – это уже уход из-под послушания своему архиерею. И епископ назначает прещения, которые находит нужными: запретить в служении или лишить сана. Тут всё равно, как если бы директор завода не захотел быть больше директором завода – подал прошение в министерство, его увольняют. Зачем ему самовольничать? «Где директор?» – «Да неизвестно, где директор. Куда-то запропастился…» Так, наверно, в реальной жизни редко случается. А вот если настоятель уклонился в ересь или пошел в раскол – это уже другая история. Тут и меры соответствующие.

В 7 правиле IV Вселенского Собора оставляющие сан, монашество предаются анафеме ^[1]. Это правило как-то канонически было переосмыслено?

В наше время практика анафематствования оставляющих монашество или сан не известна. Анафема подразумевает совершенное отлучение от Церкви. Не только от Причастия, а вообще от всякого церковного общения. В Средневековой Европе отлучение от Церкви почти всегда означало смертную казнь. Не церковными, а гражданскими властями.

У нас в России таких жестких мер все-таки не было. Да и вообще отлучения от Церкви с анафематствованием были исключительно редкими: «Гришка Отрепьев», «Ивашка Мазепа», «Емелька Пугачев», «Стенька Разин», – обычно так с уничижительными именами анафематствовались. Это были политические преступники, которые совершали тяжкие грехи: многие убийства, насилия – церковных прещений они, разумеется, заслуживали. Не все анафематствованные были казнены: в случае Мазепы казнь была символической. Еще в весьма деликатном виде без упоминания слово «анафема» вне Церкви пребывающим был объявлен Толстой. Так что анафема – это редчайшее наказание.

Хотя сейчас не только извергли из сана, но и отлучили от Церкви одного из схиигуменов… Тоже, получается, это объявление пребывающим вне Церкви?

Но это потому, что он не подчинялся Священноначалию, уже и запрещенный в служении продолжал совершать «службы». Это была вынужденная мера против его самочиния. Вообще священников, извергая из сана, не отлучают от участия в таинствах Церкви. 25-е Апостольское правило гласит: «Епископ, или пресвитер, или диакон, в блудодеянии, или в клятвопреступлении, или в татьбе обличенный, да будет извержен от священнаго чина, но да не будет отлучен от общения церковнаго. Ибо Писание гласит: “Не отмстиши дважды за едино” (Наум. 1: 9)». Только если речь идет о симонии (приобретении сана за деньги) или получении такового при вмешательстве гражданских властей, то ссылаясь на 29 и 30 Апостольские правила, таких извергаемых клириков заодно отлучают и от Церкви. Вот эти Апостольские правила: «Аще кто, епископ, или пресвитер, или диакон, деньгами сие достоинство получит, да будет извержен и он, и поставивший, и от общения совсем да отсечется, яко Симон Волхв мною Петром» (прав. 29); «Аще который епископ, мирских начальников употребив, чрез них получит епископскую в Церкви власть, да будет извержен и отлучен, и все сообщающиеся с ним» (прав. 30).

Владыка Тихон, ныне митрополит Псковский и Порховский, в докладе «Необратимость монашеских обетов» ^[2] приводил слова греческого канониста Панайотакоса: «Ни при каких обстоятельствах монаху нельзя освободить себя либо быть освобожденным канонически и законно от условий, которые следуют из произнесения монашеских обетов. Любая попытка монаха сделать это остается законно и канонически невыполнимой», – и далее комментировал, что абсолютно никакого богословского или канонического обоснования на подобное действие найти не удается. Почему тогда возникают подобного рода допущения?

Но так и с рядом других апостольских правил обстоит дело. Каноны формировались в давно прошедшие времена. Последние каноны принимались в IX веке. С тех пор многое изменилось в церковной жизни. Что касается практики наказаний, вот что надо иметь в виду. Каноны создавались в основном в период, когда Церковь хотя и наполнялась уже массами народа в IV-V веках, но тогда еще жива была память о гонениях вплоть до смертной казни за исповедание христианства. Поэтому тяжкие грехи в среде гонимых христиан были крайне редкими.

В древних патериках есть свидетельства, как и монахи падали, потом каялись и вообще после долгих и глубочайших покаянных трудов святыми становились...

Потому что монашество – это и есть покаянное жительство. Другое дело, что падший как бы он ни каялся, сан уже не может принять. Так, известно, Святейший Патриарх Сербский Павел сам проводил ставленнические исповеди, беседы с кандидатами, в том числе и из монахов, – в священство, иеромонашество, и мог так и сказать: «Святым вы можете стать, но священником уже никогда».

Монашествующие, получается, это и посвященные – отделенные от общества на служение Богу – и при этом это прежде всего чин кающихся?

Покаяние и священнослужителям необходимо. Более того, когда священник и исповеднику грехи отпускает, то исповедует и свое недостоинство: «аз недостойный иерей властию Его мне данною…». Духом покаяния вообще всё Православие пронизано. Поэтому монашество и считается средоточием, сердцем Православия. Покаяние – это духовное таинство изменения себя человеком по любви к Богу.

Но каяться и все миряне призваны. Да только вот те многие, что и в свое время, когда после гонений первых веков христианство было объявлено государственной религией, вошли в Церковь, да и сейчас после притеснений за веру у нас в России в XX веке, когда уже после так называемого Второго Крещения Руси народ стал массово воцерковляться, – все пришедшие в храмы сразу и вдруг святыми не стали.

Люди, если они по-настоящему не каются и не меняют себя, таковы, каковы они есть. Если бы применять каноны по букве, то это означало бы отлучить от Причастия едва ли не большинство.

Поэтому церковная дисциплина с течением времени смягчалась. Уже в Правилах Иоанна Постника – это вторая половина VI века – в его «Номоканоне», который не вошел в свод канонов, предлагаются сроки отлучения от Причастия в 3-4 раза короче, чем ранее по канонам за те же грехи.

В патериках иногда приводится пророчество о последних временах: в монастырях будет, как в миру, и далее: а в миру, как в аду… Не только монастыри в зависимость от мира ставятся – известны размышления святителя Игнатия (Брянчанинова) о том, что в монастыри монахи приходят из мира и они таковы, каковыми их мир до поступления в обитель уже сформировал ^[3], – но и состояние мира зависит от того, насколько, жительствуя покаянно, не сдают своих священных позиций монахи ^[4]?

Монахи прежде всего и призваны апостасии с особым усилием противостоять. Монахи на страже Православия. Но православные призваны идти царским путем, так как возможна и иная опасность. Иногда в истории возникали отдельные общины ревнителей буквы канонов. Но, как правило, такие чрезмерно ригористические, нетерпимые по отношению к грешникам сообщества в итоге скатывались к ересям и сами уходили в раскол, – а это уже грех куда более тяжкий, чем те, в которых таковые зилоты склонны обличать всех и вся. Таких примеров и в истории много, есть они и в современности. Это то, от чего тоже следует авангард Воинствующей Церкви, коим и является монашество, предостерегать.

Монашество открыто христианам, всецело желающим посвятить свою жизнь Богу. Но подлинное монашество никогда не мыслит себя в отрыве от всей полноты Церкви, монашествующий по всей строгости взыскует именно с себя исполнения заповедей, воплощения евангельского идеала, молится о всех.