Когда святые учились у сапожников

Интересные истории случались, когда христианство было в младенческих пеленках, когда мир был еще молод.

Вот Антоний, великий светоч пустыни, муж необыкновенного духа и великих добродетелей, беседующий с ангелами так, как мы разговариваем со своими знакомыми. Как-то раз во время молитвы он слышит голос с неба:

– Антоний, ты совершил много подвигов и приобрел много добродетелей. Но да будет тебе известно, что со всеми твоими подвигами ты не достиг меры сапожника Филофея из Александрии.

Иной на его месте промолчал бы или пожал плечами, но только не Антоний! Душа святого трепещет от жажды чистоты, жажды совершенства. И вот более чем столетний великий святитель, благообразный и величественный, с длинной, до пояса, белой бородой, опускает смущенно голову, как провинившийся мальчишка, хватает тотчас свой посох и отправляется в Александрию.

Александрия – это не просто город, это пестрый Вавилон того времени. Корабли с четырех концов света теснятся у его пристаней. Всякого рода лица – белые, желтые, красные, черные – можно встретить среди людской бесконечности в этом необозримом муравейнике, словно вмещающем в себя весь мир. Здесь находятся Маяк, Музей, Библиотека, чья слава гремит среди народов, громадные общественные строения и здания из мрамора, широкие улицы, парки, фонтаны, дворцы царей и властителей земных, вельмож и богачей… Но Антонию нужно не это. Он спешит к бедным окраинам, в кварталы бедняков, где среди тесных улочек в бесчисленных трущобах из глины живет, трудится и околевает простой народ – рабочие, слуги, рабы. Антоний не знает, где находится домик сапожника Филофея, но некий таинственный огонек, яркий, как звезда, незримый для других, летит перед ним в вечерней полутьме и указывает ему дорогу.

Солнце уже зашло, наступает вечер. Антоний шагает по одной из темных, слепых улиц, среди громоздящихся мусорных куч, мимо канавы с вонючей мутной водой, куда выливают помои; голые грязные дети со вздувшимися животиками и тонкими паучьими ножками играют здесь в пыли; мелькают молчаливые, закутанные в черное женщины; блудница стоит на углу и поджидает клиентов; иссохшие, худые, как скелеты, старики лишь с одной опояской вокруг чресел ковыляют перед глинобитными домиками. Здесь небезопасно. Это кварталы, которые кишат в вечернюю пору сводниками, бандитами и ворами – вот они, провожают подозрительными взглядами незнакомого монаха, но золотой ореол, который посвечивает временами среди сумрака вокруг его головы, не кидает их в жар, не заставляет хвататься за ножи: они оглядывают его равнодушно – это не то золото, которое их интересует. И Антонию не мешают пройти, куда он хочет.

Наконец он оказывается перед особенно убогим домишкой, звезда влетает во двор и скачет над земляными ступеньками, ведущими куда-то вниз. Антоний спешит за ней, не обращает внимания на двух оборванных женщин, которые разражаются визгливыми воплями, сбегает быстро по ступеням, толкает рукой небольшую дверку и оказывается в комнатке сапожника Филофея – крохотном темном помещении с одним оконцем, через которое видны шлепающие ноги прохожих, с сапожным верстаком и грудами рваных сандалий в углу. Сапожник сидит, скорчившись, у верстака и бьет молотком по какой-то подошве.

Завидев святого в своей мастерской, сапожник вскакивает на ноги. Он видит высокого величественного старца в монашеском одеянии, согнувшего голову под низким потолком, замечает сияние от его лица и хочет повалиться на колени, припасть к его ногам. Но Антоний не дает ему времени на это, он хватает его за руку и спрашивает быстрым, дрожащим от волнения голосом:

– Скажи мне, брат, что ты делаешь, чтобы спастись?

Без предисловий, без обиняков! Мир еще совсем молод, и люди не теряют времени на пустые разговоры. Зачем разбазаривать время на знакомства – какое значение имеет, кто ты и кто я, – на вопросы о погоде и о здоровье? Спасение! – только это важно, только это существенно! И сапожник не удивляется этому прямодушию старого монаха, спешащего сразу к нерву, к сути.

– Благослови, отец, – говорит он. И сразу же к важнейшему, которое волнует одинаково обоих: – Я не делаю ничего для того, чтобы спастись. Нет времени из-за всей этой работы.

И указывает на гору рваной обуви.

Антоний вглядывается озабоченно в нее. Но звезда остановилась над головой сапожника и сияет особенно ярко; Антоний понимает, что этот сгорбленный, изнуренный трудом и заботами человек владеет какой-то тайной и что если он не уподобится ему, то не сможет спастись. Он должен понять, что это за тайна! Он должен узнать эту тайну!

– Расскажи мне, брат, о себе, – начинает тихо он. – Молишься ли ты? Постишься ли? Ходишь ли в церковь?

Сапожник тяжко вздыхает.

– Ничего я не делаю, отец, – говорит он горько. – Времени не остается, и нету сил ни на что. Работаю много, а не могу прокормиться, часто просто голодаю и вынужден ложиться спать с большим камнем на животе… Лишь иногда вздыхаю о своих грехах и говорю тихо: «Господи, помилуй!» Я самый грешный человек на свете; знаю, что все спасутся, только я погибну!..

«Я – самый грешный человек на свете, – говорит он горько. – Знаю, что все спасутся, только я погибну!..»

Антоний изумлен.

– Как это так все спасутся? – спрашивает он.

– Именно так, отец! Весь мир хороший, только я плохой! И когда я думаю об этом вечером, прежде чем уснуть, я молюсь обо всех людях на свете – египтянах, эллинах и варварах, христианах и язычниках, горожанах и крестьянах, рабах и свободных… И более всего молюсь о богатых, вельможах, начальниках и всех довольных и счастливых людях – чтоб они радовались жизни и чтоб им было хорошо. Помолившись так, я засыпаю и чувствую себя спокойным и счастливым.

«Ты смотри, какой особенный человек», – думает Антоний.

– Это хорошо, что ты молишься о людях на свете. Но почему ты говоришь, что не можешь прокормиться? Ты же работаешь и имеешь заказы…

– На этом много не заработаешь, отец, да и часто я отдаю деньги, которые заработал днем, бедным или любому, кто ни попросит.

– Правда?

– Да… Кроме того, не все платят мне за работу; некоторые не дают ничего и прогоняют меня, если я прихожу к ним домой просить о моей плате.

– Неужели?

– Говорят, что я не сделал так, как нужно, или же что заплатят мне в другой раз. «Ладно, ладно, иди теперь», – отвечают.

– А ты?

– Кланяюсь этим добрым людям и ухожу, как они велели.

«Гм! Неудивительно, что поступают так с тобой, кроткая душа!»

– Вижу, что ты не сердишься на них, – бросает Антоний.

– Зачем я стану сердиться, отец? Скорей мне стыдно, что работаю из корысти и требую денег, в то время как Господь питает нас и дает нам всем Свой свет, воду и воздух даром…

– Господь – это другое, – возражает Антоний. – Ты работаешь для людей, а не для Бога.

– Для меня это одно и то же, отец!

– Как! Разве ты не отличаешь Бога от человека?

– Нет, отец!

– Почему?

– Ах, отец, каждый человек для меня как ангел Божий. Когда я вижу человеческое лицо, я словно вижу Бога и плачу от радости!

Когда я вижу человеческое лицо, я словно вижу Бога и плачу от радости

«Надо же!» – думает святой и замолкает.

– Понимаю, – говорит наконец он. – Но не все ведь ангелы. Есть и дурные люди…

– Дурные? Кто эти дурные люди, отец?

– Разве ты не видывал таких?

– Нет.

– Не встречал в своей жизни дурного человека?

– Никогда!

– Неужели? Ни одного?

– Не знаю, о чем ты говоришь, отец!

«Гм! Гм!»

– Что ж… Хорошо, раз ты так считаешь. Ну а те, которые не платят тебе за работу и прогоняют тебя, – они тоже хорошие люди?

– Очень хорошие, отец.

– Но почему тогда они так поступают?

– Я сам виноват, отец. Наверное, сделал что-то не так, как надо… Я такой неискусный!

– И ты продолжаешь работать на них? Принимаешь опять их заказы?

– А как же иначе?

– Не понимаю. Почему ты это делаешь?

– Ну как же, отец? Что, если они будут ходить босые и ударят ногу или оцарапают ее об колючку? Как же больно им будет!

Эта мысль, по-видимому, сильно огорчает его. Лицо его темнеет и делается тревожным.

«Невероятно! Такое смирение!»

– Ну хорошо… пусть так. Между прочим, ты сказал, что молишься каждый вечер за богатых и знатных, значит, считаешь их тоже хорошими?

– Конечно!

– Но ведь пока ты голодаешь и мучаешься с утра до вечера, они веселятся, пируют…

Сапожник улыбается радостно:

– Пусть веселятся, отец! Как это прекрасно!

– Прекрасно? Но тебе-то какая польза от того?

– О-о-о! Очень большая, отец!

– Неужели?

– Да! Когда я приплетаюсь домой еле живой от работы, измученный и больной, когда вечером я ложусь голодный без единой крошки во рту, я кладу большой камень себе на живот и думаю о том, что не все такие, как я, что на свете много сытых, веселых, здоровых счастливцев. Да благословит их Бог! Я так радуюсь за них! Воображаю себе их счастье, хорошую еду, прекрасное жилище – и на душе становится весело и легко. Это успокаивает меня. Благословляю их, молюсь Богу о них и засыпаю утешенный и счастливый!

Я так радуюсь за сытых, веселых и богатых! Молюсь Богу о них и засыпаю утешенный и счастливый!

«Сей не ведает зависти…»

Антоний вспоминает вдруг проститутку, которую видел на углу.

– А блудницы – тоже хорошие женщины?

– Очень хорошие, отец!

– И то, что они делают, тоже хорошо?

– Конечно! Я видел, как они помогают бедным и дают милостыню…

– Я не это имею в виду! То, что они делают со своими клиентами, – хорошо?

– А что они делают с ними?

Антоний уставился на него.

– Не знаешь?

– Нет!

– Как! Не догадываешься?

Сапожник потирает лоб рукой. Его лицо становится растерянным.

– Никогда не задумывался об этом, отец. Действительно, что? Может быть, они молятся вместе?

«Он и вправду не знает! Словно не ел вместе со всеми нами от плода древа! Ум невинный и чистый, как у младенца!»

– Ну, хорошо, а за что им платят клиенты? Почему дают им деньги?

– Хороших людей так много, отец… Наверное, чтоб сделать им добро!

«Удивительно! Удивительно!»

– Ну а воры, разбойники… Они тоже хорошие?

– Конечно, – говорит сапожник уверенно.

Антоний изумлен.

– Почему ты так считаешь?

– Посуди сам, отец. Как-то раз ночью в мой домик залез вор. Я услышал шум и зажег свечку; он подсел ко мне, и мы разговорились. Такой чудесный и милый юноша! Объяснил мне, что должен кормить семью… Я помог ему вынести то, что было у нас, и он поблагодарил меня. Был очень любезен. Когда он ушел, я увидел, что кое-какие вещи забыты им; побежал за ним по улице, чтобы отдать их ему…

– И что же он сказал?

– Засмеялся и поблагодарил снова. Прекрасный человек!

– И за него ты тоже молишься?

– Конечно! Каждый день!

Антоний задумывается и поникает головой.

– Не ты, а я должен просить у тебя благословения, – говорит он.

– Что ты такое говоришь, отец?! У величайшего грешника?

– Почему ты считаешь себя таким грешным?

– Что хорошего я сделал в жизни?..

– Ну, – молвит Антоний чуть слышно, – многие могут сказать это о себе…

– Во всех есть что-то хорошее. Во мне нет ничего!

– Тогда как думаешь спастись? На что надеешься?

Глаза сапожника наполняются слезами. Он молчит какое-то время.

– Раз Господь услышал молитву мытаря и помиловал разбойника на кресте, то, может быть, и для меня есть надежда… – шепчет он.

Антоний долго стоит со склоненной головой.

– Благодарю тебя, брат, – говорит он наконец. – Ты научил меня многому. Молись за меня!

– Мне молиться за тебя, отец?

– Да. Через тебя Господь показал мне дорогу. Ты сапожник, а я – знаменитый Антоний, которого почитают императоры и папы, но… истинно говорю тебе: я недостоин развязать ремень обуви твоей!

И он кланяется до земли перед изумленным сапожником, целует ему смиренно руку и уходит.

Так заканчивается эта история. Сапожник остался работать в своей комнатке, а Антоний вернулся счастливый и довольный в пустыню.

Он понял небесный урок. До конца своих дней старался подражать бедному человеку с сапожным молотком, к которому был послан в Александрию.

Вот какие странные и удивительные вещи случались, когда мир был еще молод, когда ангелы показывали людям дорогу на улицах незнакомых городов и святые учились у сапожников…