«В Псково-Печерскую обитель за смирением и терпением приходите»

Иеромонах Кирилл (Воробей), насельник Сретенского ставропигиального мужского монастыря, с самого начала своей монашеской жизни многие годы провел в Псково-Печерском монастыре под духовным окормлением великих старцев минувшего века – архимандрита Адриана (Кирсанова), архимандрита Иоанна (Крестьянкина). Отцу Кириллу выпало счастье общения и с другими насельниками Печерской обители и Троице-Сергиевой лавры, принадлежащими к удивительному поколению «Руси уходящей» – с подвижниками, пронесшими веру через гонения и испытания ХХ столетия. 5 февраля исполнилось 15 лет со дня кончины отца Иоанна (Крестьянкина). Мы попросили иеромонаха Кирилла поделиться воспоминаниями о приснопамятном старце и его духовных соработниках, о запомнившихся событиях и приметах так быстро уходящего в вечность времени.

Ваш монашеский путь начался в Псково-Печерском монастыре. Помните ли Вы свое первое посещение Печор? Что Вас тогда более всего впечатлило?

Первый раз я приехал в Псково-Печерский монастырь осенью 1987 года для встречи с иконописцем архимандритом Зиноном (Теодором), чтобы показать ему написанную мной икону святого великомученика Георгия Победоносца и получить его наставления.

Потом в 1988 году я поехал в Печоры с намерением побеседовать со старцем игуменом Адрианом (Кирсановым †2018), о духовном подвиге которого так много слышал. Тогда я и не предполагал, что именно с этой самой встречи начнется мой путь в монастырь, что уже через три года отец Адриан будет принимать меня от Евангелия при постриге и на многие годы станет моим духовником.

Это была уже осознанная поездка. И, наверное, именно это мое посещение Псково-Печерского монастыря можно назвать первым.

Что меня впечатлило? Меня не впечатлило, а всю мою жизнь перевернула встреча с отцом Адрианом и беседа в его келье. У меня как бы открылись глаза на другую, новую жизнь во Христе и со Христом. Выйдя из кельи старца, я глубоко вдохнул, осмотрелся вокруг и где-то в глубине души почувствовал, что здесь, в монастыре – мой дом.

В советское время власти пытались всячески препятствовать монашескому постригу молодых людей. Столкнулись ли Вы с подобным противодействием, став послушником в Печорах?

Нет, мне не пришлось с этим столкнуться, поскольку после празднования 1000-летия Крещения Руси в 1988 году наступило заметное послабление в этом отношении. На работе – да, смотрели на меня как на человека, который немного не в себе. Да и то: зимой я ходил в сапогах и черной шинели, у меня были длинные волосы, бородка, а на голове овчинный «пирожок» 50-х годов. Это сейчас никого не удивит священник в подряснике, идущий по городу. А тогда такого не было вообще. Увидеть подобную картину можно было только в Сергиевом Посаде, который тогда назывался Загорском, или в Печорах, но не в Москве. Относительно меня все списывалось на то, что я художник, а все творческие люди, поэты и художники немного «с приветом».

Однажды в таком виде я ехал в троллейбусе и мне нужно было выходить на остановке. Попросил впереди стоящих ребят:

– Разрешите пройти, я выхожу на следующей.

– А если покажешь свой наряд – пропустим, – рассмеялись они в ответ.

Это они подумали, что под шинелью у меня облачение священника.

В советское время мне однажды довелось столкнуться с милицией в Троице-Сергиевой лавре, немного по другому поводу.

Когда в середине 80-х, еще будучи студентом Строгановки, я написал свою первую икону – это была копия с Одигитрии Смоленской XV века, я решил поехать в Троице-Сергиеву лавру с тем, чтобы показать свою работу иконописцу архимандриту Николаю (Самсонову †1990) и испросить его благословения писать иконы.

Было время середины Великого поста, суббота. В Лавру приехал рано, часов в шесть утра, и сразу пошел в Троицкий собор, чтобы поклониться преподобному Сергию. Одет я был в длинное почти до пят темно-коричневое пальто, на голове черная вязаная шапка в виде скуфьи (внутри, там, где лоб, белыми нитками мною был вышит крестик), через плечо брезентовая сумка, в которой лежала икона… худосочный, в очках и с жиденькой юношеской бородкой. В общем, этакий очкарик Алеша Карамазов. Подошел к будке дежурного у монастырских ворот возле Трапезного храма, спрашиваю:

– Доброе утро! Скажите, пожалуйста, а как бы мне увидеться с архимандритом Николаем, иконописцем?

– С архимандритом Николаем?.. – протянул дежурный.

На его лице выразились одновременно недоумение и страх. Он посмотрел на меня как на сумасшедшего, пожелавшего чего-то совершенно невозможного, о чем давно всем известно, кроме меня. Я действительно не знал, что отец Николай жил в полузатворе, ни с кем не общался и никого не принимал.

– Ну, подождите где-нибудь здесь. Может, он будет идти в храм на панихиду, и тогда подойдете к нему.

Светало. Я немного потоптался на снегу у сторожки. Прохладновато, не май месяц. Затем прошелся к Духовской церкви, к Успенскому собору и пошел в Трапезный храм. Там Литургия уже началась, народу было много – выходной. Было тепло, пахло ладаном и свечами, и, отогреваясь, я остановился в конце храма. Через весь храм сквозь народ, как ледокол, шел невысокого роста толстый пожилой монах с всклокоченной бородой, держа перед собой на животе что-то вроде таза, который до верху был наполнен поминальными записками. Он подошел ко мне и, пихнув тазом, спросил:

– Записки почитаешь?

– Да, – кивнул я.

– Пошли.

И он пошел обратно вглубь храма к солее. Я двинулся за ним, через солею приделов, за решетчатые металлические ворота к клиросу основного придела. Там уже стояли и читали записки несколько семинаристов, к которым присоединился и я. Вот пропели «Отче наш», записки прочитаны, и я вознамерился было пойти на улицу дожидаться отца Николая. Но тут вышел из алтаря распорядитель в штатском и, подойдя ко мне, спросил:

– С платом постоишь? Пойдем в алтарь.

Войдя в алтарь, сквозь туман ладана я увидел у Горнего места сидящих на скамейках седовласых отцов в митрах. Мне показалось, что я уже не на земле, а на небе среди ангелов и преподобных.

– Вот, бери стихарь, подойди к кому-нибудь из священников, – он кивнул на сидящих у Горнего места, – и скажи: «Благослови, владыка, стихарь».

Так я впервые был облачен в стихарь и стоял с платом возле Чаши во время Причастия.

Литургия закончилась. По выходе из храма показалось, что небо, воздух и все вокруг уже какое-то иное, не такое, как было раньше. Но где же мне искать отца Николая?

Я снова пошел к сторожке дежурного у ворот, которые закрывали вход на монастырскую территорию – это не вход на территорию Лавры вообще, а ворота именно туда, где живет братия монастыря, т. е. от центрального входа налево. Почти уже подойдя к будке сторожа, которая была устроена наподобие КПП, смотрю, выходит из ее двери высокий старец с длинной седой бородой и идет навстречу. У меня в голове тут же промелькнуло: это отец Николай. Подхожу, спрашиваю:

– Простите, Вы архимандрит Николай?

Старец взглянул на меня внимательно.

– Да.

– Благословите, батюшка.

Он благословил, не останавливаясь и мерно вышагивая. Я засеменил за отцом Николаем, как назойливая набожная бабка.

– Батюшка, я вот тут икону написал и хотел бы узнать Ваше мнение: следует ли мне этим заниматься в дальнейшем или нет.

– Ну, я сейчас иду в храм на панихиду, – сказал он, все так же не останавливаясь и уже поднимаясь по ступеням Трапезного храма. Но профессиональный интерес все же переборол монаха.

– А ты чем пишешь, темперой или маслом?

– Темперой.

– А-а. А я маслом. Ладно, показывай, – сказал отец Николай, остановившись на средней площадке лестницы.

Я судорожно стал доставать из сумки икону, завернутую в ситцевый цветастый платок.

– Вот.

Старец взял в руки икону Божией Матери, пристально на нее посмотрел, и спросил:

– А ты молился перед тем, как браться за работу, постился, акафист Божией Матери читал?

– Нет, я не знал, я просто… вот так, взял и написал… дома.

– Так вот, прежде чем писать икону, нужно молитвенно приготовиться к этому делу. А то на твоей иконе все твои страсти видны. И эти твои страсти будут теперь передаваться тому, кто перед этой иконой станет молиться.

Он посмотрел на икону поближе, подальше.

– Ну что, у тебя пойдет, – и вернул мне икону.

– Так благословите, батюшка?

– Да, Бог благословит, – заторопился вдруг старец и скрылся за дверью храма, которая вела прямо к центральному приделу.

Не помня себя от радости и переполненный каким-то внутренним восторгом, я впопыхах заворачивал в платок небольшую икону, спускаясь по лестнице и запихивая ее в сумку, уронил шапку… Смотрю, люди какие-то внизу у лестницы собрались, наверное, тоже радуются за меня и завидуют – я же с самим архимандритом Николаем разговаривал! Но, спустившись по ступеням вниз, я вдруг обратил внимание на то, что перед собравшимися людьми впереди стоит милиционер, а народ замер в ожидании того, что же произойдет дальше. Милиционер козырнул мне и сухо спросил:

– Что там у вас?

– Да вот, я икону написал и показывал ее отцу Николаю…

– Откуда вы знаете отца Николая?, – перебил он меня.

– Да я, собственно, первый раз его вижу. Приехал показать иконописцу свою икону, узнать, что он скажет.

Наполняющую меня радость постепенно стала вытеснять подступающая тревога.

– Пройдемте со мной, – сказал милиционер.

Мы пошли в отделение милиции, которое в то время располагалось тут же, на территории монастыря, прямо возле Троицкого собора, у входа в ризницу. Поэтому уже от Духовской церкви бросалась в глаза огромная вывеска возле Троицкого собора над входом в отделение: МИЛИЦИЯ.

В отделении было пусто. За деревянным ограждением сидел и дремал дежурный милиционер.

– Вот, хотел икону продать отцу Николаю, – заявил сопровождающий меня блюститель порядка. Елейная улыбка тут же исчезла с моего лица, потому что я понял – это конец. Сейчас из меня сделают злостного фарцовщика и начнут вешать все то, о чем я даже и не догадываюсь.

Милиционеры стали разглядывать написанную мной икону.

– Говорит, сам написал, – усмехнулся поймавший «преступника».

Сидевший за «прилавком» вертел в руках икону.

– Ну и за сколько хотел продать икону отцу Николаю? – спросил он меня.

– Да это я сам написал, для себя. Ничего я не собирался продавать.

– У вас есть какие-нибудь документы?

И тут меня осенило: в сумке лежал студенческий билет Московского высшего художественно-промышленного училища им. Строганова, который может стать главным аргументом моего оправдания.

– Вот, студенческий билет. Я – художник. И икону эту я сам написал. Хотел только показать, посоветоваться с иконописцем.

– Ладно, сейчас придет майор и разберется. Знаешь, столько здесь всяких таких было и с иконами, и с книгами... Так что лучше сознайся, за сколько хотел продать?

И тут вошел серьезный и несколько озабоченный майор.

– Это кто? – сходу спросил он.

– Это задержанный, товарищ майор. Хотел икону отцу Николаю продать.

Тот повернулся ко мне.

– Откуда вы знаете отца Николая?

– Да не знаю я его. Впервые с ним встретился, чтобы показать написанную мной икону. Специально для этого приехал. Я – студент, художник. Вот попробовал себя в иконописи и решил посоветоваться с лаврским иконописцем. Для этого сюда и приехал к отцу Николаю.

Майор рассматривал мой студенческий билет. А я смотрел на лежавшую на столе Одигитрию и просто молился, молился, чтобы икону не отобрали.

Тут вдруг майор подошел ко мне, взял со стола икону, посмотрел еще раз на нее.

– Иди сюда. На, забирай, – и подал мне икону.

Он подвел меня к выходу из отделения милиции, вернул студенческий билет и тихо сказал:

– Давай, иди отсюда и никогда больше нам не попадайся. Понял? – И посмотрел на меня так, как смотрят только на конченого филантропа.

– Понял, товарищ майор. Спасибо.

Проходя мимо Троицкого собора, я приложился к его холодной стене и, перекрестившись, прошептал: «Преподобне отче Сергие, спасибо тебе за все...»

Вот так я в одночасье побывал на небе, облаченный в стихарь, и на краю преисподней.

Однако когда в 1992 году я нес послушание помощника благочинного Псково-Печерского монастыря, то, принимая паломников, желающих потрудиться на послушании и остановиться на некоторое время в монастырской келье для паломников, я обязан был заполнять специальные анкеты, куда вносились паспортные данные этих людей, и относить их в отделение милиции. Вероятно, они направляли письмо по месту работы с требованием провести атеистическое внушение. То есть такая советская практика еще оставалась. Мне это очень не нравилось, я в этом неоднократно каялся, и на свой страх и риск стал все меньше и меньше относить в милицию такие анкеты. Однажды меня спросили:

– Что-то вы стали мало приносить анкет?

– Так ведь сейчас и приезжают мало – дороговато стало ездить», – ответил я им.

В конце концов, это вскоре вовсе прекратилось. Но, видимо, раньше практиковалось в полной мере. Поэтому, когда я приезжал в Печоры, отец Адриан никогда не оставлял меня в монастыре, а отправлял на постой в дом на улице Рижской, 23 к Валентине Васильевне Аданичкиной. Многие паломники того времени помнят этот адрес. Но и кроме этой пожилой матушки в Печорах много было мест, где можно было остановиться.

Вы – художник по образованию. Были ли Ваши монастырские послушания связаны с мирской профессией? Продолжили ли Вы свою творческую деятельность в монастыре?

– По образованию я промышленный дизайнер. В 1988 году окончил факультет Промышленного искусства Московского Высшего художественно-промышленного училища им. С.Г. Строганова, получив диплом «Художника-конструктора». Во все время учебы я посещал восстанавливаемый Свято-Данилов монастырь, в котором общался с ризничим обители игуменом Серафимом (Шлыковым †1991). Он привел меня в иконописную мастерскую, располагавшуюся тогда над Покровским храмом, и познакомил с иконописцем, иеромонахом Ипатием (Хвостенко) – ныне он архимандрит, насельник Оптиной пустыни, который так же, как и я, закончил Строгановку. Отец Ипатий помогал мне делать первые шаги в иконописи. Именно в Даниловом монастыре меня посетила призывающая благодать Духа Святого, вдохнувшая в меня благоухание монашеской жизни.

На одном из Духовных соборов Псково-Печерского монастыря отец Адриан рассказал наместнику обители о своих чадах, желающих поступить в число братии, добавив: «Они принесут много пользы монастырю».

А весной 1990 года, предварительно спалив на костре во дворе дома все свои проекты, живописные картины, рисунки, фотографии, письма, с одной сумкой в руках и иконой Божией Матери «Черниговская-Гефсиманская», которую написал Великим постом специально для этого случая, я уехал в Псково-Печерский монастырь вместе со своим давним другом Дмитрием Сидоровым (игумен Мефодий, скоропостижно скончавшийся в 2014 году); он также окончил Строгановку по специальности «Художественная обработка металла» и был талантливым мастером-ювелиром.

Мы были всегда вместе: оба москвичи, вместе служили в армии в одном взводе, вместе поступали в Строгановку, вместе пришли в монастырь. Монастырская братия нас уже хорошо знала, и когда мы приезжали в Печоры, завидя нас, они с улыбкой восклицали: «О! отцы святые приехали!» Так нас и прозвали «отцы святые», и постригали нас, как братьев – обоих сразу.

Наместник, архимандрит Павел (Пономарев), – ныне митрополит Екатеринодарский и Кубанский принял нас очень радушно и предоставил нам для работы бывшую мастерскую архимандрита Алипия (Воронова †1975), находившуюся в надвратной Петровской башне над Святыми вратами, снабдив всеми необходимыми материалами и инструментами для работы.

Мы поступили на послушание к ризничему, иеромонаху Спиридону (Иващенко) – ныне архимандриту, наместнику Благовещенской Никандровой пустыни, который дал нам полную свободу в выборе предметов церковной утвари для реставрационно-восстановительных работ. Нужно сказать, что восстанавливать было что, так как до нас профессионально этим никто не занимался. В первую очередь мы забрали на реставрацию огромный подсвечник, стоявший в Успенском соборе перед чудотворной иконой Успения Божией Матери. Это была личная просьба отца Наместника.

Великим постом 1991 года архимандрит Павел поручил нам с отцом Мефодием восстановить иконостас и алтарную часть древней Благовещенской церкви XVI века к Кириопасхе, так как в том году Пасха совпадала с Благовещением. В храме стояли массивные шкафы с облачениями, и богослужений в нем не было с послевоенного времени, когда наместником обители был архимандрит Пимен (Извеков †1990), будущий Патриарх. Все в храме было в совершенно заброшенном состоянии. Восстанавливали по крупицам, собирая иконостас из остатков разобранных старинных иконостасов Покровского и Сретенского храмов, сваленных на чердаке Успенского собора. Почти ежедневно к нам заглядывал архимандрит Иоанн (Крестьянкин), благословляя, расспрашивая и подбадривая нас в работе.

Наведываясь к нам в очередной раз, отец Иоанн зашел в алтарь и говорит:

– А вот тут (показывает на глубокую нишу с окном) нужно устроить Гефсиманию, где будет храниться плащаница Божией Матери. А на стене над аркой прямо так и написать: ГЕФСИМАНИЯ». Так мы и сделали, поместив туда плащаницу Пресвятой Богородицы и подвесив к потолку в арке целую гирлянду замечательных старинных лампад.

В начале весны 1992 года отец Иоанн пригласил меня зайти к нему в келью. Когда я пришел, то батюшка вручил мне завернутую в холщевое полотно икону Божией Матери «Умиление» Серафимо-Дивеевскую, которая, как он сказал, была благословением старца Глинской пустыни схиархимандрита Серафима (Романцова †1976), и попросил поместить ее в алтаре Благовещенской церкви на простенке под потолком, над престолом: «Там ее никто не достанет», – добавил батюшка с хитрой улыбкой.

Вернувшись в свою келью, я развернул икону и нашел лежащую на ней записку, в которой было написано рукой келейницы отца Иоанна Татьяны Сергеевны: «Перед этой иконой до 1976 года молился благодатный старец схиархимандрит Серафим. Им икона завещана архимандриту Иоанну (Крестьянкину). В 1992 году икона передана в дар Благовещенской церкви Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря». Эта записка хранится у меня до сих пор.

В 1992 году празднование Торжества Православия выпадало на день памяти иконы «Державная» – 15 марта. В обители этой иконы не было, но мне очень хотелось, чтобы в этот день «Державная» икона Божией Матери была в центре храма. У меня оставался месяц...

Во все остальное время икона находилась в моей келье и выносилась только на день ее памяти. Сейчас она хранится в монастырской ризнице.

А 19 февраля 1992 года совершилось обретение святых мощей Патриарха Тихона. И сразу же в Псково-Печерский монастырь отцу Адриану была доставлена частица его мощей. Он показал мне эту частицу и благословил написать образ святителя Тихона Московского. Я сразу же приступил к работе, параллельно заканчивая «Державную» икону Божией Матери. В перерывах между послушанием помощника благочинного, а в основном по ночам, в своей келье (в то время я жил на первом этаже братского корпуса в угловой келье прямо под кельей отца Иоанна, напротив часовни) писал икону Патриарха Тихона. Уж очень хотелось успеть ко дню его преставления 7 апреля, то есть к Благовещению.

Икона была готова, отец Мефодий сделал киот и серебряный мощевик, и оставалось только освятить образ и вставить святые мощи. Накануне в Никольском храме мы оба служили Литургию с архимандритом Адрианом. Во время службы икона святителя стояла на Горнем месте, а мощевик с его честными мощами лежал на престоле.

По окончании богослужения мы освятили икону и вложили мощевик в заранее вырезанную лунку. И как только в икону был вставлен мощевик, по храму разлилось невероятное благоухание. Мы стояли, ошеломленные, в этом густом аромате и только удивленно переглядывались...

Вечером, ко всенощной накануне Благовещения, икону поместили на праздничный аналой и украсили цветами. Когда священство вышло на полиелей к середине храма, то взоры всех были обращены на икону святителя Тихона. Подходя к помазанию, отец Иоанн буквально подбежал к иконе, какое-то время как бы вглядывался в образ святителя Тихона. Затем истово перекрестился, сделал низкий поклон и приложился к иконе…

Войдя в алтарь, отец Иоанн подошел ко мне, взял за плечи, притянул к себе и глядя в упор спросил:

– Детонька, когда же ты успел это сделать?! – И добавил: – он был именно таким... Икона святителя Тихона Московского и ныне находится в Михайловском соборе.

Летом 1998 года по благословению отца Наместника я начал работу по поновлению икон на фасаде Успенского собора, она должна была завершиться к празднику Успения Божией Матери.

Наряду с послушанием помощника благочинного я продолжал заниматься реставрацией, писал иконы и делал небольшие архитектурные проекты. В 1991 году мной была спроектирована и построена у Святых ворот деревянная книжная лавка с помещением для сторожа (до этого сторож на стуле круглогодично сидел на улице); затем принимал участие в проектировании Дома паломника на Рижской улице и в других небольших текущих проектах.

Одновременно все чаще привлекался к работе в реставрационной мастерской, так как Татьяна Сергеевна Смирнова (профессиональный реставратор, †2019) уже не имела возможности уделять этому время, будучи полностью занятой письмоводительством в келье архимандрита Иоанна и уходом за ним. Вскоре она полностью передала мне мастерскую и все свои дела.

В обители, наверное, нет ни одной иконы, к которой бы я не прикасался. Мы с отцом Мефодием сделали всё для того, чтобы преумножить талант, данный нам Господом.

В старину для ищущих монашеского подвига бытовала пословица: «Если ты суров – ступай в Саров, если хочешь опыта – отправляйся в Оптину, а если ты упрям – езжай на Валаам!» Если говорить о Печорах, как можно продолжить эту пословицу?

Ну, я бы сказал так: «В Псково-Печерскую обитель за смирением и терпением приходите».

Вы пришли в Псково-Печерский монастырь более тридцати лет назад, застав живыми тех его насельников, которые на себе испытали всю тяжесть гонений за веру в сталинские и хрущевские времена. Делились ли они рассказами о пережитом с молодыми иноками?

Нет, никогда отцы, претерпевшие гонения за веру, ничего не рассказывали о том, что им пришлось пережить в лагерях. Во всяком случае, мне лично они ничего не говорили об этом, а я и не спрашивал. А если что-то урывками и вспоминали, то какие-либо курьезы лагерной жизни. Мы просто откуда-то знали о пережитом ими, и этого было достаточно.

Только однажды, сидя в келье отца Иоанна и беседуя с ним, я обратил внимание на сильно искривленные пальцы на руках и спросил батюшку от чего это у него. На что он ответил с улыбкой: «Это мои благодетели...» На самом деле, будучи арестованным в 50-е годы и находясь в застенках НКВД, он подвергся пыткам – пассатижами ломали пальцы...

А вот то, что он сам как-то мне рассказал. В общей камере его тюремная шконка была на втором ярусе. Внизу под ним занимал место какой-то рецидивист. И вот однажды одному из заключенных пришла посылка, а в ней – копченая колбаса. «Я лежал на своей верхней полке, а несколько заключенных сидели внизу и делили колбасу, – рассказывал отец Иоанн. – От колбасы шел запаааах – сумасшедший! Аж внутри все заныло от этого запаха. Я отвернулся к стене и говорю сам себе: а я совсем не хочу этой колбасы, да и вообще я ее не люблю. И не нужна она мне вовсе. И запах от нее какой-то противный... Тут один из зеков, лежавших внизу, толкает ногой мне снизу в нары и спрашивает:

– Эй, поп, колбасу будешь?

– Буду, буду, буду!! – подскочил я».

Вот такие воспоминания старца о тюремном заключении.

Был еще один случай, когда я узнал о пережитом в лагере из первых уст – от схимонаха Дамиана (Федорова †1994).

Буквально за день до того, как отец Дамиан слег от тяжкой болезни, он пришел ко мне в келью с тетрадкой, свернутой в трубочку. И, глядя на меня из-под нахлобученного на глаза куколя, говорит:

– Да я вот пришел к отцу Адриану, чтобы исповедаться за всю жизнь, а он меня к тебе отослал. Поисповедуешь?

– Ну, давай, заходи, – сказал я в некотором недоумении, хотя уже начинал к этому потихоньку привыкать.

Мы подошли к иконам, где перед большим старинным образом Божией Матери «Черниговская» стоял аналой, я надел епитрахиль и поручи. Зажег свечу на аналое. Выслушав последование общей исповеди, схимник опустился на колени и подал мне тетрадь. Я накрыл его епитрахилью и стал читать. Это были «Колымские рассказы» схимонаха Дамиана…

И только по прошествии многих лет, я понял, для чего старец архимандрит Адриан отправил другого старца, схимонаха Дамиана ко мне, молодому иеромонаху, на исповедь: чтобы мне прикоснуться к живому опыту современного подвижника и мученика, и быть готовым последовать его примеру.

На то время я исполнял послушание начальника монастырского лазарета и ежедневно ночью после полуночи причащал лежавшего в лазарете больного отца Дамиана. Иногда даже, лежа на кровати, дремал в епитрахили и поручах, чтобы не пропустить время причастия. Скончался схимонах Дамиан 23 ноября 1994 года. Перед кончиной попросил перенести его из лазарета в келью:

– Хочу умереть в своей келье, – сказал он. Его перенесли в келью и в этот же день он отошел ко Господу.

Мы знали и о других отцах, прошедших жернова репрессий, таких как архимандрит Феофан (Малявко †2001), монах Ксенофонт (Матвеев †1994). Но знал я об этом не из их рассказов.

Часто ли Вам доводилось общаться с отцом Иоанном (Крестьянкиным)? Какие его советы и наставления по устроению монашеской жизни Вам наиболее памятны?

Несмотря на то, что моим духовником и старцем был архимандрит Адриан (Кирсанов), это никоим образом не препятствовало общению с архимандритом Иоанном (Крестьянкиным). Были моменты, когда отец Адриан, будучи игуменом, сам по своему смирению отправлял меня с каким-нибудь вопросом к отцу Иоанну, говоря: «Он все же архимандрит, он выше меня, и поэтому он может решить этот вопрос».

Мне памятны все беседы и наставления отца Иоанна, все встречи и в келье, и в храме, и на Святой горке. Нередко я приходил к нему с просьбой разрешить какую-нибудь проблему, иногда отец Иоанн сам приглашал зайти к нему по какому-либо вопросу.

Более всего запомнилось его предостережение не брать на себя самодельных крестов. «Избави, Господи, от самодельных крестов!», – восклицал он и мог при этом даже перекреститься двумя руками, в подтверждение особой опасности такого поступка. Все нужно делать только по благословению. А уж если и выпадет на твою долю крестоношение, то нести нужно безропотно до конца. При этом он приговаривал: «С креста не сходят, с креста снимают». У каждого из нас свой Крест, своя Чаша.

Однажды, придя к отцу Иоанну решить какие-то свои проблемы, слово за слово и заговорили о «братской и нелицемерной любви», о дружеских отношениях вообще среди священства. А началось все с того, что я поехал к архиерею просить за одного нерадивого дьякона, поручаясь за него. На что архиерей строго сказал мне:

– Никогда ни за кого не ручайся. Ты не знаешь, какой человек из него получится в дальнейшем.

И батюшка рассказал мне о том, как он, будучи еще молодым священником, отправился из своего сельского прихода в Рязанской епархии в Москву получать святое миро для совершения таинства Крещения. В Патриархии он случайно узнал от бывших там священников, что его давний друг по семинарии стал епископом. Епархия того епископа была рядом, по пути, и отец Иоанн решил навестить старого друга, вспоминая по дороге, как они вместе учились, как проказничали, бродили по Загорску, веселились, сдавали экзамены.

Добравшись до епархиального управления той епархии, батюшка бодро вошел и попросил секретаря доложить, что, мол, «ихнее преосвященство в приемной дожидается Иван Крестьянкин». Секретарь ответил, что владыка сейчас занят.

– Ну, ничего-ничего. Он будет очень рад, когда узнает, что я приехал к нему. Мы с ним старые друзья. Я – иерей Иоанн Крестьянкин.

Тот нехотя поднялся из-за стола и не спеша вошел в кабинет архиерея. А тем временем отец Иоанн сидел на стуле и улыбался в предвкушении встречи – как он подойдет сейчас к своему другу, скажет: «Благослови, владыченька!», и обнимет его.

Дверь приемной приоткрылась и в дверном проеме показалась фигура архиерея.

– Благослови... владыка!

– Бог благословит. Вы ко мне?

– Узнаешь? Мы учились вместе в семинарии…

– Да, я узнал, – устало ответил епископ.

– Ну… вот… я приехал… Помни...те?, – продолжал отец Иоанн с натянутой улыбкой.

– Помню. Иоанн Крестьянкин. А что Вы хотите? Вы ко мне по какому-то делу?

– Да я, собственно…, – улыбка с лица батюшки исчезла совсем.

– Отец Иоанн, извините, но я сегодня очень занят. Вы приходите завтра… К двум часам.

Архиерей повернулся и закрыл за собой дверь кабинета…

Эту историю я вспомнил, оказавшись в такой же ситуации. И еще. Как-то раз отец Иоанн сказал мне: «Будь осторожен в словах и осмотрителен в делах». Советую каждому взять это за правило.

Кого еще из Печерских старцев Вы хорошо знали? Что было между ними общего, в чем они различались?

Да, собственно, всех знал. А как можно не знать кого-то из братии, живя вместе много лет в одном монастыре? По разным вопросам обращался я и к схиархимандриту Александру (Васильеву), и к архимандриту Феофану (Малявко), и к архимандриту Досифею (Сороченкову), и к архимандриту Нафанаилу (Поспелову) – ко всем. Даже был такой монах Михаил (Богачев †1998), который при встрече всегда подтрунивал надо мной, называя «чадом всех старцев». А я очень полюбил старцев с тех самых пор, как только по книгам ознакомился с жизнью и подвигами преподобных Сергия Радонежского, Серафима Саровского, Амвросия Оптинского.

Еще будучи в миру, ездил в Троице-Сергиеву лавру к старцам архимандриту Кириллу (Павлову †2017) и архимандриту Науму (Байбородину †2017). И мне их дух был и остается родным и близким. И надо сказать, что именно эти встречи сформировали мою жизнь в Церкви. Видимо поэтому моим духовным наставником стал именно постриженник Троице-Сергиевой лавры архимандрит Адриан (Кирсанов), подвизавшийся в лавре с 1953 по 1975 годы. А с 1975 года и до дня своей блаженной кончины он нес молитвенный подвиг в Псково-Печерском монастыре.

Общим у всех старцев, несомненно, была крепкая вера в Бога и любовь к молитве. Но по духу они были немного разные. Например, посетителями архимандрита Иоанна обычно были люди духовного звания и творческая интеллигенция. К архимандриту Адриану приходил в основном простой народ, ищущий исцеления от своих недугов. Архимандрит Феофан утешал и покрывал своей любовью людей с искалеченными судьбами. Каждый из приходящих в обитель обращался к тому из старцев, кто был ему ближе по духу. Но все они одинаково призывали к покаянию и укреплению веры.

Очень многие из насельников и прихожан Псково-Печерской обители, заставшие начало церковного возрождения в конце 80-х – начале 90-х годов, уже ушли в мир иной. У художника Павла Корина есть знаменитая, к сожалению, незаконченная, работа «Русь уходящая». Если по аналогии создавать полотно, посвященное Печорам, кого бы Вы на нем запечатлели?

Многих из Печерских насельников прошлых лет я бы запечатлел на этой картине, всех не перечислить. Отец Адриан наставлял меня, если я начинал на кого-нибудь роптать: «А ты говори всегда: слава Тебе, Господи, за то, что я живу среди святых людей». Все они действительно та самая уходящая Русь, если не сказать, уже ушедшая безвозвратно...

Что, на Ваш взгляд, можно сделать, чтобы сохранить для наших современников память об этих людях, передать ныне живущим живой опыт веры и духовного горения, которым они обладали?

Для сохранения памяти об этих подвижниках написано огромное количество книг и даже сняты фильмы. Но вот с другим – с передачей опыта – намного сложнее. Мне кажется, что сегодня это вообще вряд ли возможно. Ведь духовный опыт должен не столько передаваться, сколько быть востребованным и восприниматься, должна быть жажда восприемства у того, кто хочет воспринять. А таковых сейчас почти нет. Бегать и дергать каждого за рукав, мол, давайте мы вам тут кое-что передадим, – никто не будет.

Сейчас каждый хочет жить сам по себе, так, как он считает нужным, и в руководителях не нуждается. Некоторые, конечно, спрашивают, но так, ради праздного любопытства, а не для того, чтобы последовать совету.

В свое время я даже поинтересовался у отца Иоанна, почему он перестал принимать народ и братию. На что батюшка ответил: «Потому что послушников нет». Какой смысл давать наставления, которые все равно исполняться не будут. А что говорить сейчас...

Да и как можно передать горение духа теплохладному? Как объяснить, что, поправляя фитиль лампады, салфетку, которой вытирал пальцы от лампадного масла, нужно сжечь, а не выбрасывать в помойное ведро? Почему надо объяснять, что во время Шестопсалмия нужно стоять и с благоговением слушать, а не копаться в телефоне, сидя на лавочке? Почему крошки от просфоры нельзя сметать со стола на пол? Разве это требует объяснений?

Но я все больше подмечаю, что люди свою богословскую образованность используют, в том числе, и для того, чтобы оправдать свое равнодушие и нерадение. Наверное, не просто так в конце 90-х отец Иоанн обмолвился в разговоре о том, что сейчас рождается поколение без покаяния.

Поэтому больше думаешь не о том, как передать, а как бы самому не растерять то, что в тебя когда-то было заложено.

Фото из личного архива иеромонаха Кирилла