По грибы

Мальчик с корзиной грибов. Художник: Александра Сайкина

Накануне

Два дня подряд накануне непрестанно моросил мелкий дождик, а на третий с утречка стало светлеть, сплошной туман, скрадывавший очертания домов, деревьев в садах, рассеялся, сквозь прорехи прорванных туч хлынули первые солнечные лучи, а к обеду от ненастья и следа не осталось. Теплым летним вечерком сидели мы с бабушкой на завалинке дядиного дома, смотрели на закат, взмахнувший, как гигантская птица, красным крылом над дальними лесопосадками, болтали о том о сем. И сказала мне бабушка:

– Валера, а пойдем-ка мы с тобой завтра за грибами?

Я от радости даже вскочил с постеленной на влажную доску фуфайки:

– Пойдем, бабушка! Конечно, пойдем!!!

В дороге

Разбудили меня ни свет ни заря громкие знакомые звуки собираемых на пастьбу стад: резкое щелканье пастушьего кнута, сонное мычание коров, недовольное блеяние овец, заливистый собачий лай по всему селу. Баба Клава уже подоила Красавку, и на столе для внучка была поставлена огромная глиняная кружка с парным молоком, накрытая ломтем душистого, выпеченного в печке хлеба. Протерев глаза под рукомойником, быстро позавтракал и выскочил на улицу. Бабушка дожидалась меня у крылечка.

И потопали мы с ней с корзиночками в руках, в сизой дымке, сначала – через всю деревню по улице, потом – по тропке за околицей через луг, на полевую дорогу. Отяжелевший туман, приникая к земле, уползал в низинки, и панорама вокруг, будто на проявляемом снимке, становилась все отчетливей. Поливаемое солнечными лучами, как цветок, распускалось прекрасное июньское утро. На траве быстро уменьшались и исчезали последние капли росы. Денек обещал быть жарким!

Возле нашей деревни Богданихи леса не было. Мы с бабушкой ходили за грибами в Долговершинский лесочек. От нас до села Долгая Вершина – рукой подать, с крыши дома его видно. Однако прямого пути нет. Через Загибалиху по насыпной дороге – большой крюк надо давать. Можно пойти по оврагу, но он извилистый, с большим количеством ответвлений с ручьями и болотцами на дне, которые не везде можно преодолеть, и надо обходить. Поэтому мы решили, что умнее будет свернуть на тропку налево, перпендикулярную нужному направлению, пересечь овраг, дошагать до сосновой посадочки, и потом по дороге вдоль нее уже идти до лесочка.

Еще не доходя до оврага, стали натыкаться на полянки луговой клупниги (в Богданихе так называют – «клупнига», «землянига»). Порвали немного. Ягоды были настолько спелыми, сладкими, что трудно было оторваться от процесса собирания и поедания. Кое-где в густой траве попадались и кустики кислой, но душистой лесной земляниги. Баба Клава спросила:

– Валер, а может, не пойдем по грибы, ягодку нарвем? Компот сварим.

– Нет, бабушка, что ты! Я ягоду есть люблю, а не собирать. В лес, так в лес.

Ложбинку внизу оврага, наполненную водой, перешли по стволу рухнувшей ветлы, поднялись на другую сторону. Очень скоро добрались до хвойной лесополосы. Продравшись сквозь заросли цветущего иван-чая, я нырнул в пролет между сосенками и тут же закричал:

– Бабушка, бабушка! Масленок нашел!

Светло-коричневый скользкий грибок был крупным, плотным, совершенно не червивым

Из всех грибов маслята – мои любимые. Светло-коричневый скользкий грибок был крупным, плотным, совершенно не червивым. К сожалению, он оказался единственным, а дальше – не попалось ни одного. Так что в скором времени мы разочаровались в ожиданиях и, пройдя половину посадок, вышли на вольный свет. Недалеко до конца посадок справа от дороги снова бросились в глаза россыпи ягод. Какие-то длинные узкие холмики были просто усыпаны ими. Я не сдержал восторга:

– Бабушка, давай еще клупниги порвем! Смотри, сколько ее!

– Валера, тут ягоды рвать нельзя. Это захоронения.

– А кто здесь похоронен?

– Я не помню точно. Стары люди сказывали. В незапамятные времена, еще до революции, в голодный год шли через эти места какие-то переселенцы с югов. На волах, в возах ехали, семьями, искали, где осесть. Но их никакие села не принимали, гнали. И вот тут где-то у пришельцев с местными была война за землю. Бились жестоко, косами, вилами, и много народа погибло с обеих сторон. Похоронили чужаки своих в общих могилах и двинулись дальше в поисках лучшей доли.

– Бабушка, а в Богданихе нашей они осели?

– Нет, Валера. Наши украинцы, Пристяжнюки, к нам уже после войны попали. Это люди хорошие.

У нас в деревне жило несколько семей украинцев. Все они были достойными людьми. Мария Кузьминична меня учила еще немножко в первом классе, а ее сын Витек был моим лучшим другом в детстве. Конфликтов на национальной почве в Богданихе даже представить невозможно. Ни русские, ни украинцы и не подозревали, наверно, что они какие-то разные народы, и браки между русскими и украинцами никто бы не догадался назвать «смешанными». Смешивается что-то неоднородное, а тут – только свои, односельчане. И песни украинские знали все, и на свадьбах пели за столами; я их с детства очень люблю.

Не знаю, может, и не так было дело, как бабушка рассказывала. Спросить уже некого. Но холмы эти, поросшие травой, – точно братские могилы. И луговой ягоды на них всегда полно, потому что никто ее не рвет. Крупная она и красная, как капли крови, пролившиеся когда-то на эти травы.

Нельзя так нельзя. Перекрестившись, пошли дальше. Бабушка сказала:

– Вот по этой дорожке папка твой, Славка, ходил в школу в Митрофаново, с четвертого по восьмой класс. Каждый день за 11 километров, в любую погоду…

Про дедушку Санька

У бабушки было трое детей: Геннадий, Галина и Вячеслав. Муж ее, Василий, погиб на фронте под Волоколамском еще до рождения младшего ребенка. Так что папка мой рос безотцовщиной, и его голодное детство прошло в крохотной мазанке, крытой соломой. С ними жил отец бабы Клавди – дедушка Санек. Бабушка в рассказах про своего папу тоже называла его дед Санек. В деревянный дом семья перешла уже после его смерти. На стене в горнице бабушкиного «нового» дома, как тогда было принято, висело множество фотографий многочисленных членов семьи, родственников, и с одной из них на потомков с любопытством взирал мой прадед: лихой кавалерист с пышными, закрученными по углам вверх усами, в шинели с унтер-офицерскими погонами, папахе с косой лентой. Бабушка много рассказывала мне о своей жизни, моих предках, нашей семье. Особенно я любил слушать истории про моего папку и его дедушку Санька.

Времени для разговоров у бабы Клавди было мало: ее руки вечно были заняты работой

Времени вот только свободного для разговоров у бабы Клавди было мало: она никогда не сидела без дел, ее руки вечно были заняты работой. Не знаю, сколько спала бабушка по ночам, но когда я просыпался – печь была уже растоплена, корова подоена, блины напечены. Днем она то трудилась на огороде, то убиралась в хлеву, то делала что-нибудь по дому. Конечно, мы, внучата, тоже не росли бездельниками: и полы подметали в избе куриным крылом, и огород поливали, но, как сейчас понимаю, помощь наша была скорее символической, чем реальной. Когда ложился спать, бабуля еще занималась какими-то делами. Поэтому так я любил с бабушкой ходить по грибы. Нагуляемся, наговоримся. Она рассказывает что-нибудь, а я слушаю – и на ус мотаю.

Вот и лесочек Долговершинский. В детстве он казался мне огромным настоящим лесом, я старался держаться рядом с бабушкой, чтобы не заблудиться. На самом деле это небольшой такой массивчик лиственных деревьев. В нем почти не было ценных грибов, поэтому мы так радовались, когда натыкались на черный груздь в ложбинке или находили настоящий боровик. В основном собирали «краснушки», «синюшки», «зеленушки». Обыкновенные сыроежки. Зато их в этот раз было видимо-невидимо. Их мы собирали в корзинки. Ножичков бабушка на тихую охоту не брала, мы грибы не срезали: сыроежки просто рвали, а у губчатых грибов типа подберезовиков скручивали ножки, как бабушка показывала, чтоб не повредить грибницу. Сначала шли порознь, держа в виду друг друга, то и дело перекликаясь:

– Валера, ты где? Иди ко мне, тут грибов много!

– Бабуль, лучше ты ко мне! Тут их целая полянка.

Хотя сыроежки, слеживаясь, мнутся, уменьшаются в объеме, скоро наши корзиночки оказались полны. Утолив первичный собирательский инстинкт, шли уже вместе, рвали грибочки не торопясь, разговаривали. Бабушка рассказывала:

– Папа мой, дедушка Санек, был очень уважаемый в селе человек. Он до революции, еще при Царе, служил в кавалерии 25 лет, в Германскую воевал. Верхом на коне он мог выделывать такие номера, что все мужики диву давались: платок бросал и поднимал на скаку, под брюхом у коня скачущего перелезал на другую сторону. Русский по всем коленам, он знал несколько языков, Славку учил говорить, считать по-мордовски, по-татарски. Папа был сильнейшим ветеринаром, за ним из соседних сел приезжали, если у кого овца заболеет или корова растелиться не может. Хотя образования специального у него не было, за время службы научился лошадей лечить, потом и других животных. Он мог нагреть нож на огне, чтоб обеззаразить, и сделать операцию любой скотине. Если при отеле теленок неправильно шел, он разворачивал, как надо. Очень папа хотел, чтоб внуки на ветеринаров учились, но ни Генка, ни Славка к этому интереса не имели. Зато Галя все перенимала, на вызовы с ним бегала, помогала. Она и стала ветфельдшером, техникум окончила.

Дедушка Санек умел все. Плотничать, пахать, сеять, косить

Дедушка Санек умел все. Плотничать, пахать, сеять, косить. У него коса была номер десять с половиной, еще и с граблями деревянными на косовище. За один взмах и косит, и в рядок траву кладет. Стога он складывал один длинными вилами – высокие, по нескольку метров, прямые и ровные, как свечки. Для печки копали мы торф на болоте, сушили брикеты. Негде было нам угля достать, дров нарубить. За родником у нас от срубленных в войну дубов оставались огромные, в три обхвата, пни. Дед Санек их в одиночку выкорчевывал. Как-то обкапывал, подрубал корни, рычаги из бревнышек под них подставлял, ломал. Корни лопались с громким звуком. Пни дед Санек раскалывал так. Забивал в древесину зубила железные, в щели – клинья из дерева. Деревянные клинья водой поливал, когда щель расширится – еще вбивал. Наступал момент, когда пень лопался со взрывом. Наготовит папа поленьев – потом приезжает на телеге за ними. Дуб горит как антрацит – долго, много тепла дает.

Для семьи папа сам все делал: валял валенки, выделывал шкуры, шил шапки, плел лапти. И Славку всему учил. А рядом с нами жил сосед, по прозвищу Чапай. Двухметрового роста мужик, силы немеряной. Раз телка в колодец провалилась, Чапай ее за рога хотел вытащить – и голову свернул! Но бестолковый немного. Его дочки к нам прибегали – лопату надеть на черенок, мотыжку поточить. Отец не отказывал. Дед Санек очень был изобретательный, все время придумывал разные штуки, механизмы. Когда он, бывало, надумает что-то смастерить, Славка пристает:

– Дед, а как ты вот это будешь делать?

Тот отвечает:

– Сами не придумаем – с Чапаем посоветуемся…

А я голову ломал, что означает папки моего такая поговорка странная: «У Чапая спросим»? Теперь понятно!

Умная корова

Мы шли с бабушкой по ложбинке, внимательно глядя под ноги и по сторонам: не попадется ли где черный груздь? Они любят потаенные уголки. Бабушка продолжала рассказ:

– Лошадей тогда, Валера, населению держать не разрешали, так отец корову в телегу надумал запрягать. Вот Славке и интересно было:

– Дед, а как ты хомут будешь надевать на корову, рога же не дадут?

– У Чапая спросим.

Хомут он сделал раскладывающийся. И начал разъезжать в телеге на Буренке. Очень нас она выручала. Правда, молока от коровки с тех пор, как запрягать стали, почти не видели.

Раз поехали дед с внуком на ярмарку в Поим, и пристал на въезде к ним участковый:

– Ты чего, гражданин, на корове ездишь, людей смешишь, советскую власть позоришь?

Тот в ответ:

– Сынок, это моя коровка. Хочу – в телегу запрягаю, хочу – верхом езжу.

Милиционер засмеялся, махнул: проезжай!

Как-то раз утром мы встали – у нас крыша соломенная сверху разобрана. Думаем: как такое произошло? Ведь если б кто солому тащил – то снизу, а того, кто наверх бы лез, – мы бы услышали. Дед Санек со Славкой отремонтировали кровлю. На другой день – опять на крыше дыра, и опять сверху. Решил папа ночь не поспать – подкараулить озорника. И поймал с поличным. Оказалось, корова к дому подходит, встает свечкой на задние ноги, как коза, другими на стену опирается и ест солому. Низ объедает – верх оползает…

Хитрая лиса

Лиса в снегу. Художник: Гай Каилич

– Бабушка, а про лису расскажи, – попросил я рассказать свою любимую историю.

– Да ты уж слышал ее сто раз теперь. Ну, слушай…

Однажды дедушка Санек наткнулся в лесу на лисью нору. И принес внукам одного лисенка. Все мы на него умилялись, Славка с рук не спускал. Для житья мы ему в корзинке постелили тряпок. А ночью лисенок вылез из корзинки, забрался в ящик с цыплятами, стоящий в доме, и успел подушить с десяток из сорока, пока я проснулась, встала. Маленький еще, есть толком не умеет, а шейки поперекусывал. А жили мы очень голодно, с этими цыплятами столько надежд связано было. Дед Санек огневался страшно, хотел в бочке на дворе утопить, а я говорю:

– Нет уж. Живого нашел – живого и вези туда, где взял.

Догадывались мы, что лиса к этому причастна. Но как она до кур добирается, сидя на цепи?

Заспорили. Ребятишки проснулись, расплакались: лисенка жалко. В общем, уговорили они нас оставить его. Лиса эта выросла, вместо собаки жила при дворе в конуре. Куры наши расплодились, яички стали нести. Ночевали они в курятнике, днем по двору бегали, червячков копали. Но с какого-то времени стали у нас курочки пропадать. Отродясь в нашей деревне воров не было. Догадывались мы, что лиса к этому причастна. Но как она до кур добирается, сидя на цепи? Птицы к ней же не подойдут – боятся. Разоблачил папа злодейку. Лисонька смекнула, что когда я курам горсть зерна сыпану – они кидаются клевать. Однажды дед Санек подглядывает из сарая. Лиса туда-сюда осмотрелась: никого нет. Она лапой швырь землю – куры бросились клевать: привычка у них кидаться на то, что швыряют. Рыжая хвать одну курицу – и в будку. А в конуре, оказалось, разбойница косточки и перья закапывала. Никаких следов. К тому времени все уже к плутовке привыкли, привязались, и расстрела из папиного ружья она избежала. Так и жила в конуре до самой своей лисьей смерти.

Шутник был дед Санек сильный. Славка весь в него. Мужики на проулке, бывало, встретятся, разговаривают, кто чем коровку подкармливает кроме травы, а папка подойдет, вставит словечко:

– А моя корова комбикорм не ест вообще!

– Это почему же она у тебя, дед Саня, не ест?

– Да не даю я ей, нет у меня комбикорма. Это вам в колхозе выписывают.

Однажды проходил мимо мужиков у конторы. Кто-то спросил:

– Санек, ты что такой веселый?

– Да радуюсь тому, как сейчас тещу свою обманул!

– Как же ты ее объегорил, такую мудрую?

– Я иду, она спрашивает: «Санек, блины хочешь?» Я говорю: «Не-а». А у самого слюни текут...

Часто песни играли вечерами (у нас так говорят: не петь песни, а «играть песни»)

Славку дед Санек больше всех любил, они неразлучны были. А вообще, жили мы очень дружно. Летом все вместе – на огороде, на сенокосе, на картошке. Часто песни играли вечерами (у нас так говорят: не петь песни, а «играть песни»). Зимой темнеет рано, вечерами впотьмах делать нечего. Тока тогда не было, мы лучину зажжем, усядемся все – и заводим «Окрасился месяц багрянцем…». В ней куплетов намного больше, чем Русланова поет. Потом – «Вниз по Волге реке»… Лучинка погаснет скоро, а мы до полуночи так и будем играть. Здорово получалось, все соседи прямо на нас удивлялись. Ты, наверно, без понятия, как твой папка поет и сколько он песен знает! Тыщи!

– Баб, знаю. Мы с ним вместе поем…

На полянке

Художник: Наталья Шайкина Как все дороги Ойкумены когда-то вели в Рим, так все тропинки в Долговершинском лесу выводили на полянку в самой середине: небольшую, метров 20 в диаметре, круглую, светлую. В поволжских лесочках часто встречаются такие вот открытые, пронизанные солнцем участки, на которых в силу каких-то причин не могут расти деревья. А может, та полянка была просекой, и ее давно нет, она заросла кустарником, деревьями и стала частью лесочка.

В тени огромного вяза мы уселись с бабушкой пообедать. Баба Клава постелила на траву специально прихваченное покрывало, на котором разложила съестные припасы: хлеб, порезанное сало, зеленый лучок, вареные вкрутую яички, соль в спичечном коробке, разведенный компот в бутылочках. Посидеть на прохладной траве бабуля мне не разрешила, а велела сесть на одеяльце:

– Валера, никогда – ни в жару, ни в холод – не садись, не ложись на землю. Обязательно что-то подстели. Земля к себе тянет. У нас в Богданихе один мужик пас сельских коров и поспал на земле у пруда в обеденное время, пока женщины доили. И он так заболел, что у него потом ни руки в локтях, ни ноги в коленях не сгибались, ходил, как солдат на параде. Его прозвали «Федька Стальной».

Я съел пару кусочков сала, яичко – и наелся. Баба Клава сокрушенно качала головой:

– Ну, ты и едок! Надо как? Быстро сел, наелся по ушки – и в сторону. Папка твой за один присест бы все умял.

– У него, наверно, аппетит хороший был?

– Эх, Валера! Без аппетита все бы летело, было бы что поесть. Очень тяжко мы жили. В войну в колхозе работали одни женщины, мужчины все ушли на фронт. Техники никакой, лошадей не хватало. На себе пахали и сеяли. Я покрепче была – в плуг впрягалась с подругами, тянули, а послабее кто – за плугом ходили. На трудодень и в войну меньше килограмма хлеба давали, и в последующем недалеко ушли. И когда стали деньги колхозникам платить – это были сущие копейки.

На себе пахали и сеяли. Я в плуг впрягалась с подругами, тянули, а послабее кто – за плугом ходили

Не знаю, как дети выжили. Мы и свекольную ботву варили, и лебеду толкли сушеную, с мукой мешали, лепешки пекли зеленые. Зимой ждали – эх, скорее бы весна. Там уже с голоду не умрем: анис пойдет, дикушка, щавель конский. Грибы вот эти. Ты знаешь, почему их сыроежками зовут? Потому что некоторые из видов можно сорвать – и в рот сразу. Но большинство сыроежек – горькие, есть и жгучие, можно так наесться, что на стену полезешь от болей в животе. Со Славкой такое бывало раза два. Как твой папка говорит, все детство его преследовало желание есть, он ложился голодным и ночью просыпался от нестерпимого голода. А еще в те годы за все надо было платить налог: корову держишь – сдай столько-то масла, с яблони – столько-то яблок. Неурожай – иди покупай, но сдай. Поросенка режешь – кожу сдавай. Поэтому садов в Богданихе не было, это сейчас у каждого дома яблони да вишни. Рви и ешь, сколько хочешь.

Однажды случилось чудо. У населения свиные кожи приезжал в Богданиху принимать заготовитель – бывший фронтовик, Герой Советского Союза. Мы свинку зарезали, а заготовитель умер, и у нас кожу никто не взял. Она висела на подловке под крышей. Когда прошло какое-то время, стало ясно, что про нас забыли. Дед Санек достал эту кожу – пересохшую, звенящую, как металл. Мы ее по кусочкам отламывали и варили на костре в чугуне ночами, чтоб никто не узнал. Картошечки туда немножко клали. Каким же лакомством была похлебка! Ты, Валера, такой не ел никогда!

Возвращение

Ненюфары (Водяные лилии). Художник: Исаак Левитан

Перекусив и отдохнув, мы потопали назад, к дому. Когда вышли из леса, бабушка нарвала травок: зверобоя для сердца, богородской травки, мяты на чай, перевязала пучки толстыми стебельками каких-то растений, положила в кошелочку. Обратно возвращались мы в Богданиху оврагом. Я хотел нарвать маме красивых цветов в низинке у стоячей грязной воды, но бабушка сказала:

– Валера, на болоте никогда не рви цветы. Они ядовитые все. Вот колгановых корней бы выкопать парочку для желудка, да нечем.

– Это смотря у кого нечем!

Я с гордостью вытащил из кармана подаренный другом раскладной перочинный ножичек. Бабушка, однако, не обрадовалась, разворчалась:

– Это что еще за фокус? Я сколько раз говорила: не имей привычки нож таскать! На что он тебе?

– Ну… На всякий случай.

– На всякий случай ножи в карманах носят бандиты или трусы. А у нас в роду ни тех, ни тех не было пока!

Я с бабушкой согласен не был, но благоразумно помалкивал: характер у бабы Клавди, как и у большинства ее ровесниц, был откован из стали на наковальне судьбы, закален в горниле испытаний и отточен на оселке тяжелой доли солдатской вдовы. Лучше было не злить. Пару корешков мы все-таки выкопали – аккуратно, стараясь не рвать отходящие от корня волосики. И двинулись дальше. По пути бабушка продолжала учить меня уму-разуму:

– Ну, ты пойми, с мозгами-то: нож – это не игрушка! Папка вот твой с ножами не ходил, говорил: если что – у меня кулаки всегда с собой. Он, как дед Санек, книжки все читал, в библиотеку ходил. Один раз принес книгу «Десять уроков фотографии» – и захотел фотографировать научиться, захворал прямо. И задумала я: кровь из носу – а надо купить Славке аппарат. Вдруг это его дело жизни? Станет фотографом, будет свадьбы снимать, на кусок хлеба всегда заработает. Копила, откладывала. И как-то огорили, купили в Башмакове. Славка на седьмом небе был! Фотоаппарат – маленький такой, сверху у него окошечко открывалось, в него глядишь – там картинка, которую снимаешь. Чудо какое! Картошку сдали – взяли с рук фотоувеличитель. С фотоаппаратом Славка не расставался. Пленку за пленкой отснимет – проявляет, закрепляет, фотографии печатает. Красного фонаря у него не было – он красным кумачом окна занавесит, дверь закроет – и колдует, а Гена с Галей ворчат:

– А, опять со своими фотографиями! В дом не зайти, не выйти!

Вот так и стал Славка фотографом, потом его в газету взяли…

Дорога домой была долгой-долгой, солнце палило немилосердно. Останавливались попить воды в родничках: Лисичкином, Молочном. Вода была в обоих одинаково холодная, но совершенно разная на вкус, и мы налили по бутылке из каждого. Я очень устал, еле передвигал ноги. Только увидев крыши домов вдали, приободрился, прибавил шаг. Бабушка рассмеялась:

– То-то говорят: ближе к дому конь бежит!

Сама она никаких признаков усталости не обнаруживала, для нее этот поход был отдыхом! Дойдя до дома, я с удовольствием ополоснулся водой из металлической бочки в палисаднике, потом пошел в горницу, плюхнулся на кровать, не раздеваясь, и спал без задних ног до вечера. Когда проснулся – бабушка грибы уже одна перебрала.

С чего начинается Родина

Странная штука – память человеческая. Среди каких-то важных событий, знаменательных дат лежит в ней на запыленной полочке и вот этот рядовой, ничем не примечательный ясный, голубоглазый до умопомрачения летний денек. И ярлычка никакого нет, чтобы посмотреть, в какое благословенное лето которого года ходили мы с бабушкой за грибами. Так давно это происходило, что и времени тогда, наверное, никакого не существовало. Только солнце да жара – вот и все, что было.

На этой земле похоронены мои предки. Здесь я рос, ходил в школу, дружил и влюблялся

Много еще я послушал за свою жизнь рассказов, историй бабушки, папы, дяди, родни, разных других хороших людей. Много исходил по родной земле дорог, дубрав, оврагов, немало воды попил из родников. Может, в мире есть места красивее, ярче, удивительнее, живописнее. Мне нравятся горы и море, тайга и тундра, природа юга и Крайнего Севера. Но жить я в другом месте бы не смог – только здесь. Я люблю наши маленькие пензенские лесочки, луга, скромные пруды с тихими заводями, мелкие, по колено воробью, речушки.

На этой земле похоронены мои предки. Здесь я рос, ходил в школу, дружил и влюблялся. Тут показывала мне бабушка, как складывать персты, крестясь перед образами, тут учил дядя, как косу в руках держать.

Родина моя – здесь. Сердце мое.