Уступивший Другому

Он родился, чтобы уступить Другому. И мы вряд ли это поймем. Умалиться самому, чтобы возвысить Другого – вот она, тайна святости.

Умалиться самому, чтобы возвысить Другого – вот она, тайна святости

Его жизнь – сплошная загадка. Как он исполнился Духа Святого от чрева матери (Лк. 1, 15), когда Дух еще не сходил на людей? Как, будучи младенцем, он жил в пустынях? Ибо сказано: «Младенец возрастал и укреплялся духом, и был в пустынях до дня явления своего Израилю» (Лк. 1, 80). Как это возможно?

Еще парадокс: он не ходил за Спасителем. Он, собственно, вообще ни за кем не ходил. Даже когда он и Спаситель были чревоносимы, то именно Матерь Христа идет к маме Крестителя, и тот, как в нежной колыбели в лоне мамы, приветствует пришедшего Богомладенца радостным взыгранием. Это как бы предварение будущего явления Христа народу, когда Спасителя встречает Креститель.

***

И всё же Иоанн в каком-то смысле нам кажется обделенным. Он не слышал учений Христа, особенно сладкозвучных Заповедей блаженств и Нагорной проповеди, которой присутствовавшие внимали с замиранием сердца. Он не видел дивных чудес Спасителя, не созерцал Его неизъяснимого Преображения и не участвовал в Тайной вечери. Более того, в Евангелии мы встречаем «страшное» свидетельство: «Иоанн не сотворил никакого чуда» (Ин. 10, 41), то есть вообще ни одного чуда за всю свою жизнь он не совершил. Однако же поразительно, Спаситель сказал: «Из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя» (Мф. 11, 11). И это значит, что мера праведности не измеряется мерой чудес.

Еще скажем, что он изначально, начиная с дикого гонения на младенцев от лютого Ирода, был обречен. Когда Рахиль восплакала о чадах (ср. Мф. 2, 18), а воины Ирода, жадно рыская, искали всюду невинных детей, – с тех самых пор Иоанн был обречен на страдания. Обрел ли он пристанище в общине ессеев (как полагают некоторые) или же сохранялся одним Божиим Промыслом, но там, где раскаленные скалы самим своим видом говорят человеку: «тебе здесь не место», где в полдень тени исчезают, а жизнь замирает, – именно там он обрел спасительное пристанище.

Питаясь диким мёдом и загадочными акридами, о коих до сих пор спорят ученые, он непонятным нам образом возрос в духовного мужа, который и предстает пред нами в Евангелии.

***

«Был глагол Божий к Иоанну, сыну Захарии, в пустыне» (Лк. 3, 2), – привычно читаем мы в Евангелии. «Глагол Божий» – так в Библии означается призвание пророческое. Например, «было слово Господне к Ионе, сыну Амафиину: встань, иди в Ниневию, город великий, и проповедуй в нем, ибо злодеяния его дошли до Меня» (Иона 1, 1). Но Иона испугался и пытался бежать. Или, например, Иеремия говорит о себе: «Было ко мне слово Господне: прежде нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя, и прежде нежели ты вышел из утробы, Я освятил тебя: пророком для народов поставил тебя» (Иер. 1, 4–5). Но Иеремия засомневался: «Господи Боже! я не умею говорить, ибо я еще молод» (Иер. 1, 6). И Господь вразумляет его: «Не говори: ‟я молод”; ибо ко всем, к кому пошлю тебя, пойдешь, и все, что повелю тебе, скажешь» (Иер. 1, 7). Колебался при своем призвании даже Моисей: «О, Господи! человек я не речистый… Тяжело говорю и косноязычен» (Исх. 4, 10). И его Господь вразумлял: «Кто дал уста человеку? кто делает немым, или глухим, или зрячим, или слепым? не Я ли Господь Бог? итак пойди, и Я буду при устах твоих и научу тебя, что тебе говорить» (Исх. 4, 11).

Иоанн же не сомневался и от Бога никуда не бежал. Он, не колеблясь, откликнулся. Может, потому и сказано: «Из рожденных женами нет ни одного пророка больше Иоанна Крестителя» (Лк. 7, 28). Его отклик молниеносен, как молниеносны ангелы в исполнении воли Божией. Потому сам Иоанн назван Ангелом, то есть вестником воли Божией: «Вот, Я посылаю Ангела Моего пред лицом Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою» (Мк. 1, 2; ср. Мал. 3, 1).

Его отклик молниеносен, как молниеносны ангелы в исполнении воли Божией

Еще одна поразительная вещь. Исаия, прозревая особенности служения Предтечи, пророчествовал: «Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу» (Ис. 40, 3). Но, собственно, в пустыне кто услышит тебя? Хочешь быть услышанным, иди на площади городов, на сельские улицы. Иди туда, где люди снуют подобно муравьям, туда и сюда. Парадокс Иоанна – он проповедует в пустыне, а люди к нему в эту пустыню идут.

Не выходя к людям, в мир, Иоанн привлек людей из мира. А самая пустыня, в которой он проповедовал, отвлекала их от повседневной суеты, от спешки и беготни, и тут-то человек задумывался, а что он представляет собой пред взором Божиим. «Тогда Иерусалим и вся Иудея и вся окрестность Иорданская выходили к нему» (Мф. 3, 5).

А вот еще одна важная черта – его слово строго и жёстко. Он говорил резко, отрывисто, грозно, не церемонясь ни с чьим статусом, родом или общественным положением. «Порождения ехиднины (Мф. 3, 7), – говорил он, то есть змееныши, мелкие ядовитые твари, – кто внушил вам бежать от будущего гнева?.. Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь» (Мф. 3, 7; 10).

Он бичевал строгим словом, а его слушали. Его проповедь, жесткая, как его власяница, пробирала души людей. И если бы мы оказались в тот момент рядом с ним, то от такой строгой, безукоризненной святости Иоанна и от жёсткого обличения нашей порочной расслабленности у нас бы похолодела спина, подкосились бы ноги. А от волевого, прозорливо-проницательного взгляда мы бы полностью потерялись и не вымолвили ни единого слова.

***

Парадокс же, собственно, в том, что его строгость привлекала. Вместо поиска сладкозвучных речей, вместо столь чаемого нами утешения, люди шли к нему, жесткому обличителю. А он продолжал: «Идущий за мною сильнее меня… Он будет крестить вас Духом Святым и огнем; лопата Его в руке Его, и Он очистит гумно Свое и соберет пшеницу Свою в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым» (Мф. 3, 11–12).

Не оратор, не поэт и не проповедник в привычном для нас смысле, он «глаголом жёг сердца людей». И за каждым его словом, подтвержденным самим его образом жизни, чувствовалась какая-то высокая, неотмирная правда. Потому-то к нему и шли. Молчали, стыдливо опускали взор, краснели, мучились, но непременно шли. Ибо душа тоскует по правде, пусть и горькой, как тот дикий мёд, коим Иоанн в пустыне питался.

За каждым его словом чувствовалась какая-то высокая, неотмирная правда

Да, его слово не смягчало сердца, а сокрушало их. Как молот разбивает прочный панцирь, и тогда уже за ним чувствуется сердце живое. Или как электрический ток ударяет и выводит из спячки, так и слово Предтечи пробирало и пробуждало, било и разбивало. Потому-то каялись пред Богом и отчаянно погружались в воды Иордана ради новой и чистой жизни. И всё же жёсткость Иоанна Предтечи – не жестокость. Конечно, это такая твердость и строгость, что находившимся пред его взором становилось не по себе. Его правда, подтвержденная его образом жизни, словно коса, срезала характеры мягкотелые и распущенные. Легионеры, не знавшие страха в схватках с дикими варварами, терялись пред ним и смиренно спрашивали: «А нам что делать?» (Лк. 3, 14). Лукавые мытари кротко соглашались не требовать более определенного им (ср. Лк. 3, 12–13). Сам Ирод Антипа, хотя вскоре и заточивший Предтечу в темницу, «боялся Иоанна, зная, что он муж праведный и святой, и берег его; многое делал, слушаясь его, и с удовольствием слушал его» (Мк. 6, 20).

Люди в трепете пересказывали друг другу слова Иоанна об идущем за ним Христе и о предстоящем Суде. Раз Иоанн так говорит, раз такой цельный и прочный, как бы сейчас сказали, несгибаемый лидер свидетельствует о грядущем, значит, так и будет. Люди всегда ищут лидера. И за кучей лжепророков, обманщиков, самоуверенных лжецов и манипуляторов, коими наполнена наша история, изредка встречаются подлинные адаманты. Таким Божиим адамантом и был Иоанн.

***

Итак, святость – не обязательно мягкость. Где елей успокаивает и усыпляет, там огонь пробуждает и заставляет действовать. Петр, по-человечески искренне жалея Спасителя, говорил: «Будь милостив к Себе, Господи! Да не будет этого с Тобою!» (Мф. 16, 22), имея в виду Его грядущие муки. И мы знаем ответ Господа на такие слова, знаем, как он назвал Петра за такую его мягкотелость. Иоанн же, едва увидел Христа, прямо свидетельствует: «Вот Агнец Божий, Который берет на себя грех мира» (Ин. 1, 29). То есть Агнец-Христос, невинный и непорочный, обречен на заклание, по образу ветхозаветных жертвенных агнцев.

Троица и Крестная Жертва Христова – в центре свидетельства Иоанна Предтечи

Такой фразой Иоанн как бы включается в беседу древнего праотца и патриарха Авраама с сыном его Исааком. Доверчиво следуя на гору Мориа, Исаак с недоумением спрашивал своего кроткого родителя: «Где же агнец для всесожжения?» (Быт. 22, 7). Авраам, беспредельно любивший сына, но еще больше доверявший Небесному Отцу, отвечал: «Бог усмотрит Себе агнца» (Быт. 22, 8). И действительно, не Исаак приносится в жертву. Ибо не он уготован за грехи всего мира. Божию тайну прозрел Иоанн. «Увидев идущего Иисуса, сказал: вот Агнец Божий» (Ин. 1, 36). Жертва – воплотившийся Божий Сын, ставший ради нас Человеческим Сыном. Будущие апостолы еще ловят рыбу, а Иоанн уже прозревает эту священную тайну.

В этом смысле Иоанн Предтеча – тайнозритель. И новозаветная тайна Троицы – глас Бога Отца, осязание крещаемого в Иордане Сына, созерцание Духа Святого в образе голубя – открывается именно ему. Он зрит тайны Новозаветного Откровения. Троица и Крестная Жертва Христова – в центре свидетельства Иоанна Предтечи.

***

Итак, обнаженная, правдивая строгость Иоанна произвела чудо – к нему пошли люди. Но он проповедовал не о себе. «Я крещу в воде; но стоит среди вас Некто, Которого вы не знаете. Он-то Идущий за мною, но Который стал впереди меня» (Ин. 1, 26–27). Иоанн сокрушал сердца других твердым словом, но его собственная душа мягчела и сокрушалась, когда он говорил о Спасителе. «Я не достоин понести обувь Его» (Мф. 3, 11). Нежность в словах Иоанна проявлялась именно в словах о Христе.

Он узнал Христа сразу. Как только в толпе собравшихся грешников появился Спаситель, ошеломленный Иоанн тут же увидел Его – Того, Кто не нуждается в покаянии. «Как, и Он идет креститься, стоя рядом с откровенными грешниками, как бы принимая на Себя участь их?» – Иоанн мог размышлять примерно так. Смирение Христа сокрушило его собственное сердце: «Мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне» (Мф. 3, 14).

Он радовался о Христе еще во чреве своей благословенной матери. Ликовал, встретив Богомладенца, когда Тот еще Сам пребывал в лоне Пречистой Девы. Теперь же его душа обрела подлинное успокоение – он встретил Грядущего и Пришедшего, он явил Его миру.

Грозный и строгий аскет, жёсткий обличитель грехов этого мира, Иоанн уступает Кроткому и Смиренному, чтобы Тот врачевал падшие души любовью и долготерпением. Дух ревности о Божией правде, как бы выражение Ветхого Завета, сменяется Духом жертвенной Любви – вот она, правда Завета Нового.

Не уступавший в своих принципах никому, даже правителю Ироду, Иоанн с радостью уступает Спасителю. Что касается своего личного «я», своего авторитета пред лицом народа и ближайших учеников, Иоанн и это с легкостью уступает Пришедшему. Он пытается объяснить своим ученикам: Не я Христос, но я послан пред Ним. «Имеющий невесту есть жених, а друг жениха, стоящий и внимающий ему, радостью радуется, слыша голос жениха. Сия-то радость моя исполнилась. Ему должно расти, а мне умаляться» (Ин. 3, 28–30). Вот она, парадоксальная, непонятная миру истина – умалиться самому, чтобы возвысить Другого. И в этом – подлинное величие. Даже апостолы спорили, кто бы из них был больше в Царствии Божием. Предтеча не спорил, не претендовал. Он радовался непонятной нам радостью. Он буквально сиял от радости, когда Другой возрастал, а сам он умалялся. И в этом, повторю, мы его, наверное, никогда не поймем. Ибо, с детства привыкшие к мягкой одежде и в достатке живущие, везде утверждающие свое «я», – как такие поймут Иоанна?

***

Его смирение поразительно. Он крестил других, он просил Крещения у Господа, но так и не сподобился Крещения. Он слишком рано был схвачен, чтобы по наущению коварной женщины принять смерть. Вот, собственно, почему он не ходил за Христом и не слышал Его учений. Едва крестив Спасителя, еще до избрания Господом двенадцати учеников, Иоанн уже заточен был в темницу. «От чрева матери исполненный Духа Святого» (Лк. 1, 15), он тем самым уже подписал себе приговор. Ведомый иным духом мир заведомо не мог с ним ужиться.

Ныне же в Царстве Божием он – покровитель всех кающихся

А потом его казнили – заурядно и буднично. Просто потому, что кто-то слишком мастерски станцевал, а кто-то, изрядно выпив, дал необдуманную клятву. «И тотчас, послав оруженосца, царь повелел принести голову его. Он пошел, отсек ему голову в темнице, и принес голову его на блюде, и отдал ее девице, а девица отдала ее матери своей» (Мк. 6, 27–28). Так и положено злобному миру расправляться с людьми, чуждыми миру. Вот, собственно, и всё, если говорить о земных реалиях. А если реалии не исчерпываются только земным, то нет, не всё. Ибо Иоанн, крещенный своей собственной кровью, и в аду стал предтечей Грядущего, предрек разрушение ада. Когда же Нисшедший, Он же и Восшедший превыше всех небес (Еф. 4, 10), открыл двери неизреченного Рая, то Иоанн и там вместе с Ним, главы Которого коснулся в Иордане.

Его имя, начертанное на дощечке немым отцом, известно каждому. Открытое Ангелом еще до его рождения, оно дано ему, как подобному Ангелам. Он проповедовал приближение Царства Божия, потому что сам и стоял в преддверии этого Царства. Ныне же в Царстве Божием он – покровитель всех кающихся.

Три иконы составляют ядро нашего иконостаса. В центре, конечно, образ Спасителя – Милостивого Вседержителя, имя Которому – Любовь. По правую руку Его – Богоматерь, чистая Ходатаица за всех страждущих. По левую – Иоанн Предтеча, верный Христу до конца, до самой последней капли крови своей. Да поможет и нам Господь воспринять верность, сострадание и любовь.