«Не вкусен, да здоров»: Памяти Бориса Львовича Фонкича

Борис Львович Фонкич

В сентябре этого года умер Борис Львович Фонкич (1938–2021), ученый с мировым именем, крупнейший специалист по греческой палеографии и кодикологии — не академик, не член-корреспондент, ни даже профессор РАН. Перечень регалий, которые Фонкич не получил, будучи достоин как никто другой, может быть длинным. А между тем его жизнь — не только украшение, но и, в определенном смысле, оправдание современной гуманитарной науки. Он являл собой образец того самого классического ученого, каким мы его в теории представляем и какого в реальности не встретишь.

Он являл собой образец ученого, каким мы его представляем и какого в реальности не встретишь

Главным содержанием его жизни была ежедневная увлеченная работа, движимая только и исключительно научным интересом («за всю жизнь я ни дня не потерял для архива», — эта часто повторяемая Фонкичем фраза может быть эпиграфом к его научной биографии). В своих изысканиях он был поистине неутомим и никогда не останавливался на достигнутом. Предмет он знал досконально, он просто жил в нем. Мы, слушатели, так его и воспринимали — как продолжателя и собеседника выдающихся предшественников, двигавших греческую палеографию на протяжении предыдущих столетий. Об основателе этой науки, монахе-бенедиктинце Бернаре де Монфоконе (1655–1741), Фонкич говорил как о близком друге, прекрасно представляя и мотивацию его работы, и методы, и природу результатов. Восхищение Фонкича Монфоконом было беспредельно, при этом он часто указывал на ошибки и спорил с ним. «А какой у него острый, живой взгляд!» — с восторгом показывал Фонкич гравюрный портрет Монфокона, и слушатели тоже навсегда становились его горячими поклонниками. И если Монфокон был основателем греческой палеографии, то Фонкич поднял эту науку на новую высоту: в его работах, с одной стороны, подытоживаются ее предыдущие достижения, а с другой — открываются пути будущего развития, указываются его отправные точки и возможные траектории движения.

Эти точки и траектории Фонкич наметил в ходе многолетних наблюдений над рукописями самых разных мировых собраний. Круг его задач составляли датировка и локализация рукописей (как маюскульных, так и минускульных), идентификация писцов по почерку, реконструкция истории бытования отдельных кодексов и целых библиотечных собраний, изучение греческих документов, устранение лакун в истории греческо-русских связей и многое другое. В противовес многим ученым, палеографам в том числе, специализирующимся на каком-то определенном временном промежутке или локальном отрезке, Фонкич изучал все доступные ему греческие рукописи (и документы) всех хронологических периодов: начиная с IV века н.э. (более ранних памятников на пергамене или бумаге до нашего времени не сохранилось) и заканчивая образцами кодексов уже «печатной» эпохи, конца XVIII — конца XIX веков, и все его публикации содержат новые и актуальные открытия (часто — определяющие для мировой науки).

Впрочем, с мировой наукой отношения у Фонкича были непростыми. Его имя стало известным и признанным после публикации первых же работ. Впоследствии он был знаком и дружен с выдающимися специалистами своего времени, в их числе филолог и палеограф Жан Иригуэн, хранитель рукописей Ватиканской библиотеки Поль Канар, знаменитый грек Манусос Манусакас, почетный профессор оксфордского Линкольн-колледжа Найджел Вилсон и др. Знакомство сначала было заочным, по доступным изданиям (в советские годы Фонкич был фактически невыездным, возможность поехать изучать европейские рукописные собрания у него появилась лишь в конце 1980-х). С 1981 года и до кончины Фонкич был членом Международного комитета по греческой палеографии (именно благодаря его выдающимся трудам русский язык стал рабочим языком мировых конгрессов по палеографии). В1994-м избран членом-корреспондентом Афинской академии, в 2001-м — почетным доктором Фессалоникского университета имени Аристотеля. В апреле 2021 в посольстве Греции в Москве состоялась церемония награждения Бориса Львовича орденом Феникса, государственной наградой Греческой Республики. Так греки выразили признательность человеку, который учил их собственной истории. «Он находит автографы наших святых», — благоговейно говорили о нем, когда в 1990-х годах у него появилась, наконец, возможность поработать в библиотеках афонских монастырей.

Изменение жизни, доступность собраний крупнейших европейских библиотек, получение перечисленных регалий (весьма, впрочем, скромных для ученого такого масштаба) еще больше увеличили объемы и интенсивность научной работы Бориса Львовича. 60-летие своей исследовательской деятельности он встретил, бросив мировому научному сообществу настоящий вызов: он предложил новаторскую методику определения датировки греческих маюскульных рукописей — эта проблема до сих пор остается в науке не решенной удовлетворительно. Хуже того, с 1960-х годов исследования таких манускриптов ведутся по ошибочному пути. По сути дела, Фонкич предложил специалистам задачу, требующую определенного мужества, — отказаться от сделанных наукой «достижений» и, вернувшись в исходную точку (т.е. в середину XX века, когда палеография переживала свой расцвет), начать весь путь заново. Такая перспектива (признать свои ошибки) не встретила у «заслуженной» аудитории большого энтузиазма, что, хотя и было ожидаемо, весьма огорчало Бориса Львовича, для которого главным и единственным в науке был не относительный, а абсолютный результат.

Впрочем, он часто в своей жизни оставался в одиночестве. В одном литературном произведении встречается такое определение: «Интеллигент — это тот, чья мысль неподражательна». Научная мысль Фонкича (как, впрочем, и человеческая, и гражданская) была совершенно неподражательна и самостоятельна. Путь в науке он проложил себе сам — точнее, долго и тщательно протаптывал в бурьяне, выросшем на месте отечественной византинистики после разорения в 1930-е годы, когда с лица земли были стерты целые научные династии. Вспомним трагическую судьбу выдающегося ученого Владимира Николаевича Бенешевича, убитого вместе с сыном в 1938-м на полигоне в Левашове под Ленинградом. С его женой, единственной оставшейся в живых из этой семьи (тоже не избежавшей ареста и лагерей), Борис Львович встречался в Ленинграде, куда еще в студенческие годы начал ездить в поисках специалистов, которые могли бы научить его греческой палеографии. О своей учебе в Московском университете в конце 1950-х годов и своих учителях Фонкич рассказал в замечательном очерке «Моя первая греческая рукопись» — он всегда придавал большое значение памяти о людях, которые помогли ему определить свой путь в науке. Очень рекомендую найти эту публикацию и прочитать, это уникальное свидетельство времени, которое ныне стремительно уходит в небытие.

Добавлю лишь один штрих к этому сюжету. Борис Львович несколько раз рассказывал, как он решил стать палеографом. Он родился в Челябинске, его родители были далеки от научной жизни. В начале войны он остался с бабушкой, которая вернулась из лагерей с отмороженными ногами, они раздулись и были как две бочки, а потому почти не двигались (я постеснялась спросить, за что ее посадили и куда делся дедушка — в 1930-е ведь арестовывали не «за что», а по разнарядке, для количества). Несмотря на почти полную неподвижность, когда в Челябинске начался голод, бабушка отправилась с маленьким внуком в Липецкую область, к родне или знакомым, где была надежда продержать его на картошке. Они выжили, там Борис Львович и школу закончил. Как-то, еще не в самых старших классах, в гостях у одноклассника он увидел в трофейном альбоме марку неизвестной ему страны, красота букв так его поразила, что он тотчас твердо решил, что посвятит свою жизнь изучению этого языка, этих букв, этой культуры. Нет нужды уточнять, что марка была греческая. Совершенно поразительно, как происходит это чудо в человеке — в самом не располагающем к этому месте приходит осознание своего призвания, и вместе с осознанием — решимость следовать ему, несмотря ни на что. Учился Борис Львович всегда прекрасно, был очень любознательным и активным, занимался спортом. Шел на золотую медаль, что открывало возможность поступления в университет без экзаменов (конечно, на исторический факультет). За итоговое сочинение Фонкич получил четверку, что лишало его этой перспективы. Далее следует то, ради чего Борис Львович эту историю рассказывал. Его учитель, инвалид войны, без руки, надел свой единственный выходной костюм, боевые награды и поехал в город, в Районный отдел народного образования. На вопрос, за что Фонкичу поставили четверку, получил ответ: в таком-то месте у него стоит лишняя запятая. Учитель достал из кармана газету «Правда» и на передовице нашел место, где в таком именно случае стоит запятая. С передовицей «Правды» в те годы обычно не спорили. Оценку Фонкичу исправили и медаль выдали, после чего он отправился в столичный университет реализовывать свою мечту. Этот случай определил не только судьбу Бориса Львовича, но и судьбы его учеников — мы всегда чувствовали его особое попечение, он действительно был для нас как отец, мы с ним никогда ничего не боялись и всегда знали, что в любой ситуации он за нас постоит (только бы мы учились и работали, если же кто-то начинал бездельничать, то этой отеческой опеки лишался тотчас, лодыри Борису Львовичу были совсем не интересны).

У Бориса Львовича была еще одна уникальная черта, о которой нельзя не сказать, — он был так заряжен жизнелюбием и интересом ко всему, достойному внимания, что сам был «зарядкой» для всех, с кем общался. От него исходила сила, которой могли питаться все желающие. Он был очень щедр и никогда не жалел своей энергии для того, кому такая поддержка была нужна. Он никогда не вел разговоров о вере или чем-то духовном, но было совершенно ясно и очевидно, что его работа — это постоянное созерцание Фаворского света. Он просто никогда не сходил со своей горы, он все время был там. И потому работать с ним было счастье, которому справедливо завидовали. «Радостный труженик» — так называется рецензия на последнюю изданную книгу Бориса Львовича, и это название подходит для всей его жизни.

Было совершенно ясно и очевидно, что его работа — это постоянное созерцание Фаворского света

Он и в героях своих исследований искал это качество и часто находил (по-видимому, настоящим ученым, ищущим абсолютной правды, оно вообще свойственно). Его заботили судьбы людей, причастных к истории палеографии, ученых и собирателей рукописей. Фонкич постоянно «продвигал» к публикации работы, посвященные тому или иному исследователю или коллекционеру, «забытому» или недостаточно освещенному в научной литературе. Так, его усилиями в историю науки были возвращены имена немецких ученых XVIII–XIX веков Христиана Фридриха Маттеи и Оскара фон Гебхардта, составивших важнейшие описания московских рукописных собраний, опубликованы статьи, посвященные таким важным фигурам, как Сергей Алексеевич Белокуров и епископ Владимир (Филантропов), в течение многих лет остававшихся на периферии научного знания. Незадолго до кончины Борис Львович издал книгу о деле уже упомянутого В.Н. Бенешевича, готовил публикацию его неизданных работ. В числе книг, которые Борис Львович начал, но не успел подготовить к печати (таких целая «обойма»), остался сборник статей о собирателях греческих рукописей. Некоторые из этих материалов уже публиковались, как, например, статьи об экспедиции келаря Троице-Сергиева монастыря Арсения (Суханова), привезшего в середине XVII века из восточных монастырей и с Афона полтысячи лучших образцов греческого книгописания, благодаря чему в собрании ГИМа находится коллекция греческих манускриптов мирового уровня. Еще одним любимым собирателем рукописей Фонкича был епископ Порфирий (Успенский) (1804–1885), чье дерзновенное обращение с кодексами (изымал страницы в библиотеках, в частности, в монастыре Святой Екатерины на Синае) Фонкич неизменно оправдывал научным интересом. И, конечно, архимандрит Антонин (Капустин) (1817–1894), первый начальник Русской духовной миссии на Святой Земле, которого Фонкич любил больше остальных и очень огорчался, что его наследием так никто серьезно и не занимается: 50 тетрадей его дневников — вся русская политика на Востоке на протяжении полувека — так до сих пор не обработаны и не изданы. «Не вкусен, да здоров» — девиз отца Антонина на его печати (обрамляет изображение кочана капусты), которой он маркировал собранные им рукописи и книги, — Фонкичу был понятен и близок.

Жизнь радостного труженика Бориса Львовича Фонкича, так обильно напитавшего отечественную и мировую науку и культуру, не окончена — продолжается публикация подготовленных им к печати исследований, множество людей будет помнить его с любовью и благодарностью.