Монашеству учились по книгам

На вопросы портала «Монастырский вестник» ответил архиепископ Обуховский Иона, викарий Киевской епархии, наместник Свято-Троицкого Ионинского монастыря в Киеве.

Владыка, Вы были назначены наместником монастыря в 28 лет. Наверное, молодому человеку нужна была изрядная доля мужества, чтобы принять на себя такую ответственность?

В конце 1998 года архимандрит Агапит (Бевцик), наш первый наместник, который начал восстановление Ионинского монастыря и собрал братию, стал епископом Хустским и Виноградовским (ныне он митрополит Могилев-Подольский и Шаргородский). Когда Блаженнейший митрополит Киевский Владимир спросил, есть ли у него преемник, владыка указал на меня. Митрополит Владимир меня вызвал и, думаю, несколько удивился, потому что выглядел я даже моложе своих лет. Меня поставили исполняющим обязанности, полгода Блаженнейший владыка присматривался, потом утвердил в должности наместника. Конечно, было непросто, прежде всего – в налаживании взаимоотношений с некоторыми братиями. Я ведь был одним из них, никаких руководящих послушаний до этого не исполнял, и вдруг становлюсь начальником. Были и скорби, и переживания, пришлось немного потерпеть. Но милостью Божией все со временем успокоилось, взаимоотношения в итоге стали добрыми, теплыми.

То есть послушание не показалось Вам выше сил?

Знаете, в таком возрасте ничто не кажется невыполнимым. В молодости сил много, и я как-то по этому поводу не рефлексировал. С внешней стороны все было знакомо – я и раньше помогал в хозяйственных делах, в организации реставрационных работ… Единственная трудность, как уже сказал, – построить отношения с теми братиями, которые с напряжением восприняли это назначение. Слава Богу, из монастыря у нас никто по этому поводу не ушел, и открытых конфликтов не было.

Вы получили сначала светское образование?

Я отучился в медицинском институте три года, после первого курса попал в Киево-Печерскую лавру, влюбился в обитель и в монашескую жизнь, стал по мере сил помогать в Лавре. Все свободное время после лекций и выходные проводил там, ночевал часто. Практически полностью уже был лаврским. И понимал, что, даже если окончу институт, все равно по специальности работать не буду, пойду в монастырь. Конечно, такая раздвоенность невозможна: вроде бы нужно заниматься, а сердце в другом месте; сижу на паре и на часы смотрю – когда же закончится, чтобы помчаться в Лавру… На третьем курсе завалил сессию – и с радостью ушел.

У Вас был уже к этому времени духовник в Лавре?

В те времена такого понятия как духовник, по сути, и не существовало. Я не помню, чтобы кто-то серьезно руководствовался чьими-то наставлениями. Конечно, в Лавре были назначены духовники – те, кто исповедовал братию, но так как исповедь у конкретных отцов не была обязательной, братия обычно ходила исповедоваться к тому, кто отличался добротой. Человеку на исповеди нужна зачастую милость, а не строгость. Не было у нас тогда такого понятия как духовное окормление, тем более старчество, кроме тех обителей, где сохранялась хоть какая-то преемственность. В новооткрытые монастыри шли все больше «бывшие комсомольцы». Старые монахи либо были уже слабы здоровьем, либо очень просты. Только когда начали появляться книги о греческих подвижниках, мы хоть немного стали понимать как, собственно, в идеале должна выглядеть жизнь в монастыре, под духовным контролем и руководством. Когда я был послушником, книг я прочел, наверное, значительно больше, чем когда уже стал иеромонахом. Тем более, был на послушании в книжной лавке и сразу же прочитывал все, что приходило нового.

То есть, это тоже путь ‒ учиться монашеству по книгам?

В те годы просто не было других вариантов. О том, чтобы кому-то открывать помыслы, – и речь еще не шла. Многих также смутило то, что говорил в свое время, например, святитель Игнатий (Брянчанинов): старцев нет, окормляться не у кого… В советскую эпоху, когда я начинал, тем более казалось, что так оно и есть. Это сейчас уже люди понимают, что если в простоте сердца и с упованием на Господа регулярно обращаться к одному духовнику, советоваться с ним, то Бог действительно открывает Свою волю через такого человека. Если давать место действия благодати Божией, Господь обязательно подскажет верный путь.

Старец Григорий, человек Божий

А Вы когда встретили своего старца? Когда на Святой Горе Афон узнали игумена монастыря Дохиар старца Григория (Зумиса), про которого Вы рассказываете в связи с фильмом «Где ты, Адам?», или раньше?

У меня такого старца не было. Мы очень давно, с 1990 года дружим с нынешним архиепископом Иванковским Кассианом, который является наместником Киевского Зверинецкого Архангело-Михайловского монастыря. Стараемся друг друга поддерживать, делиться всеми своими недоумениями и переживаниями. Он стал иеромонахом в 1992 году, за три года до меня, и вот я, собственно, у него в основном и исповедовался и с ним советовался, он был моим восприемником при постриге.

Старца же Григория можно назвать неким катализатором. Я у него никогда не исповедовался, так как не знаю языка. Но бывает важно видеть, как человек живет, чем он живет, как он мыслит, рассуждает… Общение с такими людьми опускает на землю – в хорошем смысле слова: показывает, чтó ты на самом деле собой представляешь, какой ты игумен, какой монах. Для нас высший идеал – Христос. Апостол Павел говорит: подобны мне бывайте, как я Христу (1 Кор. 3:10). И здесь на земле есть Христовы люди, глядя на которых понимаешь, чего в тебе не хватает, а когда уже имеешь о себе трезвое понятие, то начинаешь от сердца просить помощи. Не формально: «Господи, помилуй», а действительно от сердца: «Спаси меня, Господи, погибаю!»

Что Вас особенно привлекло в старце Григории, что расположило к нему? Почему захотелось иметь его в качестве духовного примера?

По-настоящему я его узнал не сразу. В конце 2000-х годов, когда мы впервые попали в Дохиар, наша братия познакомилась со старцем Григорием, и он пригласил приезжать, пожить в монастыре. С тех пор эти поездки стали регулярными, жили по полгода, начали дружить монастырями. Я старца сначала побаивался, он казался мне слишком жестким, категоричным. Значительно ближе мне был архимандрит Гавриил, его друг и помощник (такой, как у него, должности у нас нет, она называется «первый по игумене», но не благочинный в нашем понимании). Они оба с детства подвизались, были чадами преподобного Амфилохия Патмосского. Скромный, мягкий отец Гавриил был ближе мне духовно, с ним было проще общаться. Со временем, когда я лучше узнал старца Григория, то понял, что он внутри настоящий ребенок, сохранивший детское восприятие мира, детскую любовь ко всем и ко всему. Ясно стало, что это настоящий человек Божий, святой нашего времени.

За время общения с ним я был свидетелем нескольких случаев его прозорливости. Сейчас понятие прозорливости во многом опошлено, окарикатурено различными псевдостарцами. Но вот был один яркий случай, я о нем уже как-то раз рассказывал. В один из приездов на Афон меня тревожил некий вопрос, который, как я считал, неудобно задавать через переводчика. Неделю я прожил в Дохиаре, но так и не решился спросить старца. И вот буквально накануне отъезда вижу, что старец во дворе разговаривает с паломниками. Я тоже подошел, паломники были из России, с переводчиком. Старец Григорий что-то рассказывает, а потом и говорит: есть, мол, у меня один знакомый монах, и у него такая-то проблема; он думает, что она решается так-то и так-то, но на самом деле нужно вот так и так… Все слушают, кивают, а я понимаю, что это он мне всё рассказал – четко, буквально моими же словами изложив суть моего вопроса.

То есть вопроса Вы ему не задавали…

Нет. Из всей этой группы только я понял, о чем он говорит.

Еще случай был замечательный с одним иконописцем из Афин. До того как он стал чадом отца Григория, был обычным художником, с известными богемными привычками, большинство из которых после общения со старцем он, конечно, оставил. Но враг его не оставил в покое. И вот как-то раз вечером ему звонит какая-то бывшая подружка, говорит, что скучает, приглашает к себе… Он уже стал одеваться, вдруг – телефонный звонок, старец Григорий. А надо сказать, что у старца мобильного нет, и вообще единственный телефон в монастыре – это стационарный у него в келье. И старец ему говорит: «Ты куда собрался? Закрой дверь, ключ под подушку и спать»... Представьте, мне это сам иконописец рассказывал.

Ну и как, он исполнил?

Попробуй не исполни. И вот так я постепенно понял, что старец действительно «един от древних», – то, что мы читали в патериках, чем восхищались в жизнеописаниях египетских отшельников и первых общежительных монахов, – всё это он исполнил. Он сам говорил, что для него идеал – египетское монашество, и он и его братия стремились к этому. Конечно, сейчас с новым игуменом кое-что немного изменилось. Раньше монастырь постоянно жил в напряжении: работали с рассвета до заката, перерывов никаких не было, делали всё своими руками – и ремонт, и строительство...

Это очень ярко в фильме отражено.

Сейчас, конечно, все продолжается, но уже без таких усилий. При старце Григории русские даже называли Дохиар «Беломорканалом». Потому что, действительно, у старца была такая идея: нужно, чтобы монах не отдыхал, чтобы всегда был уставшим, чтобы тратил все физические силы.

И это хорошо для духовной жизни?

Афон тем и хорош, что в нем разные монастыри. Есть Симонопетра, где духовная жизнь была выстроена старцем Емилианом, где и сейчас много внимания уделяется богословию, библиотеке, архивам… а есть такие, как Дохиар. И для тех братьев, которые окормлялись у старца Григория, которые пришли именно к нему, именно в этот монастырь, – там было хорошо. Для тех, кто пришел к старцу Емилиану, было хорошо под его руководством. Господь каждому человеку дает выбор пути.

Владыка, а почему же все-таки Афон, который всегда был маяком в духовной жизни для православного мира, не выразил своего отношения к тому, что произошло на Украине?

Помимо того, что действует принцип послушания своему Патриарху, здесь еще сыграло роль то, что афонские монастыри оказались совершенно несведущими в том, что реально у нас происходило. Мы с протодиаконом Александром, одним из авторов фильма «Где ты, Адам?», были в некоторых афонских монастырях, и когда рассказывали там предысторию расколов, они были в полном изумлении. Они представляли, что наши раскольники – это такие ревнители, наподобие греческих зилотов-старостильников. О том, что это циники и безбожники, не имеющие даже законного рукоположения, о том, что собой представляет тот же Филарет, они даже не догадывались, для них это было откровением. Более информированные монастыри (Дохиар, Григориат, Филофей, Каракалл, а также славянские обители) демонстрировали все-таки иную, твердую и бескомпромиссную позицию. Например, когда последний раз патриарх Варфоломей служил на Святой Горе, в Ксенофонте, где регулярно служат представители ПЦУ, то для сослужения с ним пришли только семь игуменов других обителей, остальные предпочли так или иначе уклониться или прийти после Литургии. Но есть, конечно, и такие, которые безоговорочно поддерживают раскольников и патриарха Варфломея.

Моя задача – свою точку зрения донести до тех, кто будет читать

У Вас есть опыт информационной работы, Ионинский монастырь выпускаете журнал «Отрок». Скажите, насколько оправдано занятие информационной деятельностью в монастыре? Например, пресс-секретарь Святогорской лавры архимандрит Лазарь и сам митрополит Святогорский Арсений рассказывали, что в период противостояния на Донбассе у них была единственная возможность в соцсетях отражать правду, потому что извне клевета буквально лилась на монастырь. По Вашему мнению, важно ли монастырям этим заниматься не только в экстремальных, но и в обычных условиях?

Есть делание монашеское, есть и поделие. Для нас подобная деятельность – поделие, которым монастырь, собственно, не занимается, он только создает условия для того, чтобы то или иное начинание развивалось. Не было так, что монахи собрались и решили: давайте, будем издавать журнал. Была инициатива нашей молодежи на приходе, и эта инициатива совпала с тем, что один прихожанин смог ее поддержать финансово. И вот журнал «Отрок» издается уже около двадцати лет. То есть мы увидели, что дело это хорошее. Помните, как Гамалиил говорил: если дело Божие, то оно разовьется, как бы мы его ни останавливали, если же от человеков, то разрушится (см. Деян. 5:34–39). Мы стараемся следовать такому принципу.

Для чего Вы в соцсетях, и как много времени это занимает у Вас?

Во-первых, я получаю оттуда информацию. Ленту новостей давно уже не читаю, так как это, действительно, отнимает много времени, практически все новости манипулятивны и меняются с такой быстротой, что вникать в них бессмысленно. А в фейсбуке у меня круг общения, круг моих подписок и друзей распределен по векторам, которые мне интересны, и вот оттуда я получаю информацию. Иногда что-то пишу сам, но не воспринимаю это как нечто очень важное.

То есть это не обязанность для Вас.

Помните как, говорят, Фаддей Беллисгаузен заметил: «Пишем, что наблюдаем. Чего не наблюдаем, того не пишем»? У меня девиз на странице фейсбука из Степана Писахова, это русский писатель, сказочник, этнограф из архангельских краев, у него одна из сказок называется «Не любо – не слушай». То есть моя задача – свое мнение, свою точку зрения донести до тех, кто будет читать. В друзьях у меня реальные друзья, люди близкие мне по духу. Если они комментируют, то конструктивно и доброжелательно. Тех, кто пытается устраивать холивары, я сразу баню, – честно говоря, мнение врагов Церкви мне не интересно.

А что Вам самому нравится читать в социальных сетях, и что не нравится?

Я подписан в основном на иконописцев, культурологов, на страницы разных музеев. Есть книга отца Михаила Ардова «Мелочи архи.., прото.., и просто иерейской жизни», он там писал об архиепископе Киприане (Зернове), который как-то сказал: «Я архиерей по недоразумению, в душе я ризничий». Вот и я в душе ризничий, мне интересна церковная красота.

Молодые идут в монастырь за подвигом

Владыка, Вы возглавляете Синодальный отдел по делам молодежи. Как молодых людей можно привлечь в монашество, если по всем законам человеческого естества молодому человеку интересна жизнь во всем разнообразии? Я читала, как Вы работаете с молодым поколением, и необычным показалось, что Вы отзываетесь о совсем молодых людях, двадцатилетних, как об очень мотивированных и активных, в противовес «потерянному поколению» нынешних 30- 40-летних, которым «ничего не хотелось». В России, кстати, мнение о таком различии поколений скорее противоположное. Среди молодого монашества ситуация такая же, или это только к светской молодежи относится?

Молодое монашество у нас есть, и я могу рассказать на конкретных примерах, как оно живет, какие условия выбирает. Что касается нашего Ионинского монастыря, то он расположен в центре города на территории ботанического сада, и у нас очень большая проблема с помещениями – поэтому многочисленной братии быть не может. Вообще для городского монастыря много братии вызывает определенные проблемы: нужно чем-то занимать иноков, помимо богослужебного послушания, так как возможностей для физической работы в городе не так много. Поэтому у нас в Ионинском состав зрелый, сложившийся, он даже несколько уменьшился за счет того что мы делились: сначала от нас отпочковался скит на Зверинецких пещерах, где трое братий было из нашего монастыря. Владыка Кассиан там был скитоначальником, затем, когда создался монастырь, – стал архимандритом, там уже есть свое братство, ядро которого составляют братия Ионинской обители.

Также у нас есть скит в 30 километрах от Киева, в селе Нещерове, сейчас он именуется Нещеровским Спасо-Преображенским монастырем, создан при старинном храме XVIII века. Храм очень красивый, и в прекрасном уединенном месте расположен – на окраине села, на горе. Скитоначальником является архимандрит Иоасаф (Перетятько). Так вот он начинал с собирания братии уже по принципу, который мы увидели в Дохиаре. Потому что в сложившемся монастыре что-либо перестроить практически невозможно – люди там обычно в возрасте, привыкли к определенному образу жизни, к определенному уставу, традициям. Нереально все это существенно поменять. Поэтому новое вино вливалось в новые меха, и сразу устанавливались твердые правила. Когда отец Иоасаф стал строить монастырь, он ввел строгий сухой закон – даже на Пасху вино не дается, чтобы не было повода (с этой немощью у монастырей в сельской местности зачастую бывают проблемы). Насельники знают: если человек на этом попадается, то сразу же отправляется восвояси. Затем – полное самообслуживание: братия и готовят, и убирают, и огородом-садом занимаются, и пчелами… Миряне могут помочь только эпизодически, в престольный праздник, например. Обязательно посещение всех богослужений всеми братиями. То есть на время богослужения все послушания, кроме кухонного, отставляются. Исповедуются все только у скитоначальника, это тоже закон.

Так вот, главное, к чему я веду: при всех этих условиях там уже много молодых людей. Сейчас около тридцати человек в скиту, и в основном молодые, примерно половина до тридцати лет, много ребят, только что закончивших вузы.

То есть строгость не отпугивает?

Наоборот. Знаете, человеку верующему, а тем более желающему монашества, хочется настоящего. И вот они приходят и видят, что это по-настоящему. Не имитация, не стилизация, а настоящий подвиг – действительно там тяжело, там трудно, каждый день на службе, каждый день послушания, очень строгая дисциплина, ни отлучек, ни своих денег…

Молодые люди идут за подвигом?

Да.

Интересно, как-то связана с этим внешняя обстановка? На Ваш взгляд, влияют ли происходящие в миру события на стремление людей жить духовной жизнью? В России ведь был необычайный духовный подъем в начале 90-х, когда большинству наших сограждан пришлось очень нелегко…

Возможно, в трудные времена в жизни, в том числе в христианской жизни, меньше формальностей, а соответственно и меньше возможностей для карьеризма, больше для реального дела. Это воодушевляет, побуждает развиваться. В подобных условиях человек свободнее мыслит и больше думает о горнем… Формализм губит многие начинания. Думаю, важно и то, что наш Блаженнейший владыка Онуфрий – в первую очередь монах и принял монашество ради подвига. Все знают, что он долго был в Троице-Сергиевой лавре и до сих пор пользуется там огромным авторитетом. Думаю, что его пример и свобода без заорганизованности привлекает людей в наши монастыри сегодня.

Если Господь позвал, нужно идти

Как Вы думаете, что нужно для того, чтобы в монастыре появился человек, который становится духовником?

В полном смысле слова духовник тот, кто всецело ведет по жизни, которому открывают помыслы… В отношении нашей обители нельзя сказать, что такой духовник есть. Скорее, по Игнатию (Брянчанинову), – это единомысленный брат, старший брат, мнение которого для монаха важно, порой императивно. В каких-то случаях с ним советуются и это мнение принимают.

Вы, будучи настоятелем, не являетесь духовником обители?

Нет, потому что у нас есть братия, которые были и пострижены, и рукоположены раньше меня, и возрастом значительно старше. Нас всего пятнадцать человек и все почти в священном сане. При этом есть несколько иеромонахов, духовно опытных и рассудительных, и вот у них братия и исповедуется – кому кто по сердцу. Там, где создается что-то новое, как в нашем скиту, там, действительно, люди приходят уже к конкретному духовнику. Это возможно, мне кажется, только в новоустроенных монастырях.

На сегодня ведь существует проблема недостатка именно монастырских, братских духовников. Что нужно для ее решения – время, опыт?

Конечно. Ведь монашество как таковое тоже не сформировалось мгновенно, был период становления, вырабатывались основные принципы. Вот и сейчас так же: должны быть боголюбцы и должно пройти время, и тогда всё будет.

…У нас в обители есть замечательный батюшка, из лаврской братии (ядро нашего монастыря – все из лаврской братии) – когда он еще был в Лавре, у него исповедовались, наверное, половина всех лаврских монахов, да и сейчас многие наши братия исповедуются именно у него. Замечательно любвеобильный, истинно Божий человек. И в отношении мирян он положил такой подвиг – выслушивать всех. Наши прихожане уже знают, что к нему можно несколько часов простоять, пока ему кто-нибудь всю свою жизнь пересказывает, – однако же любят его, очень многие к нему на исповедь приходят.

Считаете ли Вы, что нужно воспитывать нынешних молодых монахов, или воспитывают Господь, устав, послушание?

В нашем скиту скитоначальник очень усердный и ревностный – помимо того, что он исповедует насельников, он проводит братские собрания, рассказывает о том, что такое монашеская жизнь, анализирует, обсуждает различные случаи. С каждым братом, если есть проблемы, обязательно беседует, разбирает всё подробно. Он в этом направлении очень серьезно работает.

Владыка, как Вы думаете, каким будет, следующее монашеское поколение? Люди «20+» чем будут отличаться от нынешней братии?

Ничем. Как монахи ничем. Всегда говорят, что молодежь хуже, и «в наше время» была, мол, не такая. Думаю, никакой заметной деградации молодежи не происходит, в том числе монашествующей. Надо понимать, что жизнь монашеская, как и вообще жизнь во Христе, не во всем зависит от нас. Блаженнейший митрополит Онуфрий в давнем уже замечательном видеоинтервью с сестрами Елизаветинского монастыря говорит, что когда человек приходит в монастырь, Господь его как новокрещенного Своей благодатью укрепляет, носит на ручках, но потом Свою благодать отнимает, и человек уже сам вынужден делать то, что раньше делал легко при поддержке призывающей благодати. И всё получается не так, плоды получаются какие-то кривенькие, ущербные… Но Господь это принимает, потому что, как старец Григорий говорил, – человеку достаточно сделать три шага к Господу, а остальные шаги Господь ему навстречу сделает. В монашестве, как вообще в христианской жизни, человеку нужно иметь этот вектор к Господу, и тогда Господь сделает шаги за нас обязательно…

Что бы Вы пожелали молодым, даже, может быть, не монахам, а людям, которые еще только определяются, которые хотели бы монашеской жизни, но пока их что-то сдерживает.

Что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе (Пс. 132:1). На протяжении уже трех десятков лет я эти слова считаю актуальными и живыми, вечно живыми. Потому что нет лучше жития, чем монашеское. Но, конечно, не каждый к этому призван. Однако если вы услышали зов, то не откладывайте, не бойтесь, идите ко Христу. И чем меньше вам лет, тем лучше. Старец Паисий Афонский говорил: или в юности женись, или юным постригись. Потому что в юности из-за отсутствия закоренелого эгоизма есть благое безрассудство, когда человек принимает стратегические решения, особо не размышляя о последствиях. Почему в армии служить начинают смолоду? Если человек – молодой офицер или солдат – с 18 лет в армии, то он вырастет в опытного военачальника. Благое безрассудство ведет его в бой, поднимает в атаку, без чего невозможна была бы победа. Так же и в духовной жизни надо иметь такое благое безрассудство. Если Господь позвал, нужно идти, не отговариваться и не откладывать.

О себе молодом Вы сказали, что в Лавре сразу почувствовали себя своим…

Никогда не анализировал, что меня привело в Церковь, или что меня привело в монастырь. Пришел и остался. Может быть, по молитвам моего благочестивого предка, потому что брат моей прабабушки был соловецким иеромонахом. После того как разогнали Соловки, уехал к себе на родину в Архангельскую область и служил там на приходе до 1930 года. В 1930 году его забрали, дали 10 лет, и с тех пор мы о нем ничего не знаем. Думаю, Господь привел меня в Церковь его молитвами, молитвами моих благочестивых бабушек, которые действительно были женщинами святой жизни. У меня, слава Богу, не было никаких «восточных» увлечений, ни протестантских, ни эзотерики, я всегда осознавал себя православным, даже будучи еще нецерковным.

Когда я первый раз случайно попал на богослужение в обычном приходском храме, отстоял всенощное бдение, – я понял, что это мое, что я должен быть здесь. Так же, когда после первого курса института первый раз попал в Лавру на послушание (один знакомый пригласил там помочь): я поработал, побывал на братской трапезе, увидел, как братия вместе молятся, слушают жития, и понял, что мне это нравится, я хочу быть здесь. Думаю, если на Фаворе апостолов бы спросить: а почему добро… зде быти (см. Мф. 17:4) – что бы они сказали? Они ни об этом, ни о себе не думали – им было хорошо. Так и я не могу сказать, что меня привело в монастырь: мне там хорошо, и до сих пор хорошо. Я тридцать лет уже радуюсь и благодарю Господа.

Фотографии предоставлены Свято-Троицким Ионинским монастырем