О христианском любопытстве

Бывает так, что человек, вместо того чтобы всерьез изучать какой-нибудь язык, пройдется по вершкам, усвоит пару-тройку фраз из разговорника, десяток слов – и всё: считает себя чуть не полиглотом. На поверку его познания оказываются удручающими – из-за нежелания, лени, отсутствия подлинного интереса, любопытства к изучаемому предмету (не только к языкам, разумеется). Не случается ли того же самого и с нами, когда мы перестаем проявлять интерес к духовной жизни, перестаем спрашивать Бога обо всех по-настоящему волнующих нас вещах, трудиться, искать Его ответы? Об этом наш разговор с игуменом Довмонтом (Беляевым), настоятелем Успенского храма в Ивангородской крепости.

Любопытство – большая роскошь сегодня

– Отец Довмонт, любопытство полезно человеку? Я говорю о любознательности, о поиске истины, тоске по Богу, а не о любопытстве жителей Афин I века, которые проводили время в Ареопаге, как некоторые жители века XXI проводят перед компьютером или телевизором, в поисках чего-то новенького, «свежатинки», чтоб порассуждать-посплетничать, прокомментировать. Помнится, священник Александр Ельчанинов говорил с горечью о том, что для кого-то Православие – лишь воспоминания из детства, для кого-то – пение хора, т.е. эстетика, не больше, для кого-то еще что-то – всё, что угодно, только не Христос.

– Любопытство в хорошем смысле – признак детскости, чистоты детского сердца и веры. Приведу другую цитату из «Записей» отца Александра:

«Разница между Иовом и его друзьями. Иов – это честная, правдивая натура, ищущая дела, а не слов, а те – люди религиозной фразы, шаблона, традиционных формул. Иов вопит о неправде, о непонятности страданий, о благополучии грешников, о безвинных муках – и не только своих; а его друзья отвечают ему общими и лживыми фразами, для них все ясно, и, установив порядок в словах и мыслях, они считают, что установили гармонию и в мире. Этого типа люди слишком часто встречаются повсюду, включая и духовенство, и людей науки».

Согласитесь, праведный Иов в этом смысле очень любопытен, и его любопытство честное, искреннее, выстраданное – вот в чем разница между поиском Бога и плетением словес, между Иовом и ему подобными и «читателями газет, глотателями пустот», по слову Марины Цветаевой. Попробуй, кстати, скажи, что последние хоть в чем-то неправы, – их реакция, как подтверждает практика, не будет столь смиренной, как у честно ищущих ответов – какой уж тут честный разговор с Богом…

Праведный Иов очень любопытен, и его любопытство честное, искреннее, выстраданное

Отец Александр делал свои «Записи», находясь в изгнании, на чужбине. Да, для русских в эмиграции, в Париже, Берлине христианство было во многом связано с традициями русской жизни, которую они безвозвратно потеряли. Эти всевозможные союзы «Христианской молодёжи», «казаков», «офицеров» и т. д. были попыткой сохранить русскую идентичность на чужбине. И мы не вправе осуждать людей, которые лишились в одночасье смысла своего бытия. Христианство понималось этими людьми в контексте принадлежности к русской культуре. Эмигрантская молодёжь в христианских летних лагерях воспринимала занятия по Закону Божию как некий традиционный образовательный атрибут. На батюшку, проводившего уроки катехизиса, смотрели снисходительно. Как вспоминал митрополит Антоний (Блум), проведший в школьные годы немало времени в таких лагерях, на самом деле мальчики мечтали о возвращении в Россию с оружием в руках. Они горели желанием вступить в схватку с большевизмом, чтобы отомстить за своих родителей. Разговоры о добром и смиренном Иисусе для бойскаута считались проявлением слабости. Подростки стыдились этой темы. Как стыдятся и сейчас молодые люди в России.

Игумен Довмонт (Беляев)

Конечно, на этом общем эмигрантском фоне такие люди, как о. Александр Ельчанинов, выглядели необычно. Эти люди встали на путь служения Церкви уже в зрелом возрасте. Отец Александр принял сан в 45 лет, а через 8 лет уже отошёл в вечность. Интересно о нём вспоминал протоиерей Сергий Булгаков:

«Он представлял собой явление необычайное и исключительное, ибо воплощал в себе органическую слиянность смиренной преданности Православию и простоты детской веры со всей утонченностью русского культурного предания…».

Какое-то время притворяться верующим можно. Но не всю жизнь

В этой цитате очень важно отметить фразу «простота детской веры». Такая «простота» может возникнуть лишь в том случае, если человек имеет опыт живого общения со Христом. Дети иначе верить не будут. Их можно заманить подарками или запугать страхом наказания. Но все эти меры – временные. Какое-то время притворяться верующим можно. Но не всю жизнь. И с возрастом, как правило, таких людей в Церкви мы больше не увидим. И наоборот: с теми, кто получил этот дар веры, бороться бессмысленно. Никакая «критика» – «научная» или большевистская – христианства не подействует. Между тем нужно учесть, что жизнь русской эмиграции проходила во вполне ещё христианской Европе первой половины XX века. Европейская христианская культура глубока и многогранна. В то время можно было увидеть настоящих христиан, как в интеллектуальной среде университетов (того же Клайва Стейплза Льюиса в Оксфорде), так и среди простого люда (например, падре Пио из Петрельчины – простого итальянского крестьянина, ставшего францисканским монахом).

– Но всего через несколько лет австриец Петер Хандке напишет:

«Люди раз и навсегда перестали ждать ответов на волнующие их вопросы, у них больше не было потребности о чем-либо осведомляться. Все вопросы стали пустыми фразами, и ответы на них были столь стереотипными, что для них уже не нужны были люди, достаточно было предметов: дорогая человеку могила, дорогое ему сердце Христа, дорогая ему многострадальная Богоматерь преображались в фетиши его собственной, скрашивающей ежедневные горести, смертельной тоски; человек томился у подножия этих утешительных фетишей. Ежедневное разнообразие соприкосновений с одними и теми же предметами приводило к тому, что и предметы эти становились священными; не ‟бездельничать” хотелось человеку, а работать. Да ничего другого и не оставалось. Ни к чему у человека не было больше вкуса. ‟Любопытство” стало не свойством личности, а женским или бабьим пороком» («Нет желаний – нет счастья»).

– Может быть, Петеру Хандке так наскучили и стали неинтересными вопросы бытия, которые выдвигает человечеству христианство, что он стал свидетелем умирания настоящей европейской культуры, отвержения ее новыми жителями континента? Но только ли к вопросам христианства люди перестали испытывать интерес или «любопытство»? Не происходит ли та самая деградация европейской культуры и цивилизации в целом, которую предсказывал ещё культуролог Шпенглер? Когда я услышал о решении Европейской комиссии по культуре превратить духовное сердце Парижа – собор Нотр-Дам – в выставочную площадку для левого уличного «искусства» и что всё это происходит по благословению священноначалия Католической церкви, сразу вспомнилась цитата:

«Всякое искусство смертно, не только отдельные творения, но и сами искусства. Настанет день, когда перестанут существовать последний портрет Рембрандта и последний такт моцартовской музыки – хотя раскрашенный холст и нотный лист, возможно, и останутся, так как исчезнет последний глаз и последнее ухо, которым был доступен язык их форм...» (Освальд Шпенглер. Закат Европы).

Поэтому сам термин «любопытство» для нашего времени – это большая роскошь.

Куда подевалась наша смелость

– Вот как? Казалось бы, что естественней…

– А где она, эта естественность-то? Речь идёт о существовании европейской христианской цивилизации как таковой. Я считаю, что Россия – это последний форпост этой цивилизации. Да, Православие для нашей страны – это культурообразующая доминанта. Хотя в наше время говорить об этом становится всё менее удобным. Слово о Христе и Его заповедях как-то режет слух. А историю России до Второй мировой войны вообще отодвинули на самый задний план. Как говорит персонаж фильма «Кин-дза-дза», «заднее не бывает!»

– Но ведь так было не всегда: совсем же еще недавно мы не стеснялись задавать самые сложные вопросы – друг другу, Богу. Куда подевалась наша смелость?

– Я вспоминаю начало 1990-х. Я, молодой священник, постоянно встречал живой интерес к вере и Церкви со стороны людей. Причём везде. Помню, в 1995-м г. с переломом ноги попал в городскую больницу во Пскове. Хотя загипсованная нога и подрясник выглядели, наверное, комично. В палате нас было 10 человек, трое из них – на вытяжке. Первые двое суток я провёл в коридоре. Потом человека выписали, и место освободилось. Когда лежишь в больнице, тяга к святыне, думаю, сильнее. Слава Богу, в портфеле у меня был требник. Крест беленький наперсный на мне. Я решил освятить себе воды в кружке.

Молебен я отслужил заново, для всех, и воды на все палаты хватило

Сымпровизировал из полотенца епитрахиль, сел на кровати перед тумбочкой, на которой кружка с водой и маленький образок, и стал вполголоса служить молебен водосвятный. Воду освятил – думаю: ну, всё, сейчас попью и лягу. Но не тут-то было. Повернулся, а палата народу полна: ходячие больные, медсёстры, – и говорят: «Батюшка, а нам воды?» Я говорю: «Так где же такую ёмкость взять, чтобы всем хватило?» Медсестра отвечает: «Секунду». Мигом из столовой принесли алюминиевый бак с водой. Молебен я отслужил заново, для всех, и воды на все палаты хватило. А когда человек болеет и прикован к постели, он думать начинает. И стали меня потихоньку просить об Исповеди. Я и начал исповедовать. Сначала всех в своей палате, а потом всё отделение обошёл. Это был ноябрь 1995 года. Тогда люди многое для себя открывать начали. Многие принимали Крещение. И самое главное – хотели знать, что делать нужно для спасения.

– Да, где это наше доброе любопытство, почему мы начали стесняться вопросов о самом главном?..

– А что сейчас мы позволяем считать «самым главным», простите? Или навязывать себе такую подмену понятий, соглашаться с ней? Тогда стали выходить книги. Помню, когда я служил в Святогорском монастыре в Пушкинских Горах, к нам в обитель приезжали ребята-трудники. По целому чемодану книг привозили с собой. Не шмотки какие, а именно книги. Вот для них сокровище было настоящее. Тогда читали Льва Гумилёва, о. Серафима (Роуза), о. Александра Меня, Нилуса, Владимира Соловьёва, ну и, конечно, Достоевского. О прочитанном много спорили. Обсуждали.

Вот вы говорите: когда любопытство благотворно для человека, когда оно необходимо христианину? Но кто же осмелится так сразу, честно и открыто о Боге спрашивать? Ведь в душах людей с самого детства всякое закручено. Вспомнить того же Фёдора Михайловича, как он о мальчиках своего времени писал:

«Была в нем (Алёше Карамазове – С.И.) одна лишь черта, которая во всех классах гимназии, начиная с низшего и даже до высших, возбуждала в его товарищах постоянное желание подтрунить над ним, но не из злобной насмешки, а потому, что это было им весело. Черта эта в нем была дикая, исступленная стыдливость и целомудренность. Он не мог слышать известных слов и известных разговоров про женщин. Эти ‟известные” слова и разговоры, к несчастию, неискоренимы в школах. Чистые в душе и сердце мальчики, почти еще дети, очень часто любят говорить в классах между собою и даже вслух про такие вещи, картины и образы, о которых не всегда заговорят даже и солдаты, мало того, солдаты-то многого не знают и не понимают из того, что уже знакомо в этом роде столь юным еще детям нашего интеллигентного и высшего общества. Нравственного разврата тут, пожалуй, еще нет, цинизма тоже нет настоящего, развратного, внутреннего, но есть наружный, и он-то считается у них нередко чем-то даже деликатным, тонким, молодецким и достойным подражания. Видя, что ‟Алешка Карамазов”, когда заговорят ‟про это”, быстро затыкает уши пальцами, они становились иногда подле него нарочно толпой и, насильно отнимая руки от ушей его, кричали ему в оба уха скверности, а тот рвался, спускался на пол, ложился, закрывался, и всё это не говоря им ни слова, не бранясь, молча перенося обиду. Под конец, однако, оставили его в покое и уже не дразнили ‟девчонкой”, мало того, глядели на него в этом смысле с сожалением.» (Ф. М. Достоевский. Братья Карамазовы. Ч.1. Кн.1).

Так и сейчас молодёжь такая же. Поодиночке ещё могут спросить что-то серьёзное. А перед другими трусят. Бравировать похабщиной проще, чем о серьёзных вещах спросить. Для этого особая атмосфера нужна. Вот когда в больнице да со сломанным тазом, там уже настрой другой. Уже не так смешно. И европейская культура, имевшая христианский фундамент, настраивала именно на серьезность, она называла вещи своими именами: пошлость – пошлостью, похабщину – похабщиной, а честный поиск истины и чистоты – исканием Бога.

Старцы-«единоличники»

– Люди святой жизни, с которыми вам привел Бог встретиться и познакомиться, – в них этот поиск, жажда нового, неуспокоенность были? Как мне кажется, если человек честно что-то ищет, Бог ему может так ответить, что обрушатся, поменяются его прежние конструкции – духовные, душевные, телесные. Отец Павел (Груздев) и другие старцы – они были такими ищущими Бога людьми?

– Я бы ответил так: старцы, избранники Божии от младых ногтей, обретя истину однажды, раз и навсегда, ей служили, страдали за нее. И благодаря этой истине, я уверен, они только и выжили. Сколько горя и боли на их долю выпало: раскулачивание, ленинские гонения и сталинский ГУЛАГ, пытки, унижения, – всё вынесли. И да: они не боялись получить от Бога ответ, который нам бы показался, может быть, «неудобным», или, как сейчас принято говорить, «некомфортным». Вот эта безбоязненность, в очень хорошем смысле этакая русская «бесшабашность» («Господи, я Тебя ищу, и откройся мне, чего бы это мне ни стоило», «Как Бог даст, так и будет, и нечего тут!»), а проще говоря, доверие Христу, и отличает их жизнь во Христе от глупых, досужих и праздных умствований псевдоинтеллектуалов.

Они не боялись получить от Бога ответ, который нам бы показался «неудобным»

Поймите: всем «колхозом» в Царство Божье не войти. И это правильно. Каждый должен найти свою дорогу к Церкви и встретиться со Христом – в этом смысле уместно, не без улыбки, конечно, назвать каждого честно ищущего человека «единоличником». Вот почему необходим поиск, духовный, интеллектуальный, физический. Надо спрашивать Бога, беседовать с Ним – как иначе. За лозунгами в стройных партийных рядах не спрячешься. Напомню, кстати, категорическое утверждение о. Александра Ельчанинова о том, что христианство – не идеология.

«Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф. 7, 13,14).

– Жизнь в поисках честных и очень «некомфортных» ответов от Бога легкой назвать сложно.

– В мирском смысле – да. Но не нужно смущаться. Да, мы сейчас часто сталкиваемся (а когда, впрочем, было иначе?) с потоком хулы на Церковь, особенно это заметно в блогосфере. Когда я вижу что-то подобное, на память приходят слова из последней книги Библии:

«Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще. Се, гряду скоро…» (Откр. 22, 11–12).

Думаю, что встреча с Грядущим даст многие ответы каждому из нас. И очень надеюсь, что эти ответы будут нам в радость. Тут всё зависит от честности наших вопросов, нашего поиска.