«Не мстить за меня! Я все простил!»

10 февраля 1837 года, получив смертельное ранение на дуэли с Дантесом, умер Пушкин. Как это было? Что увидели его друзья в последние дни жизни великого поэта? Ведь смерть человека очень многое может сказать о его жизни. У нас есть счастливая возможность узнать это из воспоминаний многих близких семье Пушкина людей. Но самые обширные и фактологически точные отчеты о последних днях поэта мы находим у Василия Андреевича Жуковского, человека, который неотступно находился у постели умирающего. В его записях и, конечно, в последнем письме Сергею Львовичу Пушкину отразилось многое: и отношения Александра Сергеевича с императором Николаем I, и преображение умершего в смерти, и отношение самого Жуковского к дорогому другу.

Влияние Василия Андреевича Жуковского на формирование Александра Сергеевича Пушкина как поэта велико и признано всеми. Виссарион Белинский сказал когда-то, что без Жуковского мы бы не имели и Пушкина. Их дружба была вполне закономерна, как закономерно притяжение двух гениев-современников. Много работ написано о заимствованиях традиций Жуковского в творчестве Пушкина. Много исследований по вопросу отношений Пушкина и царской власти, где непременно рассматривается личность Жуковского-придворного и его непрестанная помощь молодому поэту. Однако ничтожно мало написано о роли Василия Андреевича в печально известной последней пушкинской дуэли. А ведь он – единственный человек, писавший конспективные заметки о ходе этого дела (от самого начала – 4 ноября 1836 года, до самого конца – посмертного обыска в квартире поэта) непосредственно во время событий. Он оставил точные сведения, пошаговое развитие конфликта Пушкина с Геккернами, голые факты без оглядки на цензуру. Оставшиеся записки и письма свидетельствуют о фактической точности этих конспективных заметок. Важен не только событийный ряд, но и чуткие заметки Жуковского о душевном состоянии Пушкина. Оттуда мы узнаем: раненого Пушкина принесли в дом и сразу послали за Жуковским. Он два последних дня находился неотступно у постели умирающего, вывешивая для посетителей на дверь листки о состоянии поэта.

Пушкин понимал, что смерть близка, и сразу написал императору записку, в которой просил прощения за несдержанное обещание уехать в деревню и не мстить Дантесу за оскорбленную честь своей семьи. Записку передал Жуковский. В ответ Пушкин получил следующие слова: «Если Бог не велит нам уже свидеться на здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и мой последний совет умереть христианином. О жене и детях не беспокойся, я беру их на свои руки».

Хорошо известны слова Николая I, сказанные Жуковскому, что Пушкина «насилу заставили» умереть как христианина. Жуковский же со слов доктора Спасского пишет, что «в самый день дуэля» у Пушкина «спросили, желает ли исповедаться и причаститься. Он согласился охотно, и положено было призвать священника утром»^[1]. После смерти Пушкина Жуковский обратился к царю с просьбой отметить смерть Пушкина специальным рескриптом. «...Мы насилу довели его до смерти христианской», – сказал тот в ответ^[2]. Из этих воспоминаний видно, что Николай I весьма скептически относился к религиозности поэта. Также известно, что еще до записки императора Пушкин попросил позвать «первого, ближайшего священника», которым оказался отец Петр из Конюшенной церкви. Жуковский точно описывает состояние священника: ​​«Выйдя после исповеди от Пушкина, он явно был растроган, сказав: “Я стар, мне уже недолго жить... И Вы можете мне не верить, хотя на что мне обманывать, но я скажу, что для себя самого желал бы такой исповеди перед смертью, какую он имел”. Так глубоко поразили священника благоговение и искренняя детская вера умирающего поэта».

В том, что Пушкин умер христианином по своей воле, не остается сомнений. Но интересно, как представляли эту смерть современники поэта.

Подробности дуэли и последних дней Пушкина Жуковский описывает в письме к отцу поэта, Сергею Львовичу Пушкину 15 февраля 1837 года, которое создавалось на основе заметок как публицистический документ, адресованный не только осиротевшим родным поэта, но всей читающей, грамотной России. В нем Жуковский подробно описывает последние дни умирающего Пушкина, делая явный акцент на обозначении тонкой душевной привязанности поэта к Николаю I, о (явной) глубине горя императора и всей России.

Союз поэта и царской власти Жуковским интерпретируется в этом письме как разновидность союза поэта с властью Божественной. Император Николай по отношению к Пушкину выполняет миссию его земного ангела-хранителя, который с начала своего царствования поэта себе «отечески присвоил», взяв на себя функцию оберегать его душу от несчастий, им самим же на себя навлекаемым. Даже неудовольствие царя проходит сквозь призму «чего-то нежного, отеческого», а негодование приводит к желанию «испытать наслаждение прощения». Это отношение мудрого наставника, который больше действует добрым словом, поучением и любовью, а не запретом или устрашением.

Конечно, образ царя как ангела-хранителя поэта Жуковский выстраивает не случайно, он созвучен творчеству главного романтического поэта России. Это сродни поэтическому образу «Гения чистой красоты», «Вдохновения с небес» которые являются «мимопролетающими благовестителями лучшего», посланными «с небесной высоты» для «откровенья сердцам». Государь помогает душе поэта очиститься (покаяться), готовит душу к христианской кончине и переходу в божественный мир Вечности. Представление царской власти как Провидения, «гласа Божьего», а государя как Медиатора, Вестника мира «Там», дает право считать Жуковского создателем мифа религиозного, утверждающего личность в Вечности. Царь является для души поэта инструментом, при помощи которого она через «грех и смерть» готовится вкусить Бессмертия.

Следует соотнести эту трактовку Жуковским союза поэта и «Божественного Императора» с тем, как сам Пушкин понимал свою роль в этом союзе. Можно вспомнить хотя бы стихотворения Пушкина 1827–28 годов «Стансы» и «В Сибирь». Написанные во дни тяжелых внутренних противоречий, эти стихотворения основной своей целью имели дать надежду «славы и добра» для России, в подтексте же – надежду на милость к осужденным декабристам. Обращаясь к Николаю I на равных, на «ты», поэт выдвигает перед императором пример Петра и назидательно дает ему наставления по управлению страной, делая упор на науки и просвещение.

Отличия разительные: если здесь сам Пушкин принимает на себя роль советчика, наставника государя, то в письме Жуковского он поставлен в положение не ведущего, а ведомого: в ссорах с царем, согласно Жуковскому, поэт проявляет поведение «буйного, еще не остепенившегося ребенка». Однако при описании предсмертных часов жизни Пушкина Жуковский отмечает: «он как будто подслушивал идущую к нему смерть», «сделался иной; буря, которая за несколько часов волновала его душу яростною страстию, исчезла, не оставив на нем никакого следа», «однажды только, когда Данзас упомянул о Геккерне, он сказал: “Не мстить за меня! Я все простил!”, он сделался послушным, как ребенок… сделался гораздо спокойнее»^[3].

Бесстрашие, торжественно-спокойное приятие Пушкиным смерти и описывает Жуковский. Умерший изменился божественным образом, обрел новое знание с приятием тайны смерти: «какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание», «никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли… в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда все земное отделилось от него с прикосновением смерти».

Точно таким преображенного Пушкина изображает Жуковский в известном своем стихотворении:

Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе
Руки свои опустив. Голову тихо склоня,
Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем
Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза,
Было лицо его мне так знакомо, и было заметно,
Что выражалось на нем, – в жизни такого
Мы не видали на этом лице. Не горел вдохновенья
Пламень на нем; не сиял острый ум;
Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою мыслью
Было объято оно: мнилося мне, что ему
В этот миг предстояло как будто какое виденье,
Что-то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось: что видишь?

Происходящее с душой умершего Пушкина и есть состояние перехода в мир «Там», преображение и освящение смертью.

Такая трактовка смерти находит свое отражение и в концепции «чуда» философии Алексея Лосева: «Это такое положение души, когда шум и гам бытия, порочность и гнусность самого принципа существования “слетает пушинкой”. Когда личность, ведущая “полутемное бессильное и болезненное существование”, вдруг приходит к событию, в котором выявляется исконная и первичная, светлая ее предназначенность»^[4].

Образ умирающего просветленного поэта и благосклонного хранителя-императора был создан Жуковским по ряду причин. Во-первых, к 15 января 1837 года Жуковский еще не ознакомился со всеми бумагами Пушкина и не имел целостного представления о его отношениях с Николаем I. Во-вторых, романтическая школа, к которой принадлежал Жуковский, к началу XIX века тяготела к созданию и пропаганде мифа. В-третьих, указание на тонкую душевную связь императора и поэта давало защиту семье Пушкина от светского злословия, поддержку со стороны самого царя.

Однако после отправки письма отцу Пушкина Жуковский вместе с жандармами проводит «посмертный обыск» кабинета Александра Сергеевича Пушкина. К нему в руки попадает переписка поэта с Бенкендорфом, которая открывает все унижение, которое испытывал со стороны власти поднадзорный поэт. Для Жуковского наступает новый этап осмысления гибели Пушкина, и это понимание находит свое отражение в статье для журнала «Современник» «Последние дни Пушкина» и в письме Жуковского шефу жандармов графу Бенкендорфу.

Созданный в письме образ императора нивелируется: упоминания императора и все, что могло бы свидетельствовать о духовной близости поэта и царя, убраны вовсе. Оставлены только слова благодарности, которые просит передать царю Пушкин. Даже фраза о «царских милостях» заменена на этикетный оборот «отеческие заботы». Исследование пушкинистов доказывает, что не только мнение Жуковского об императоре изменило первоначальный образ царя, но и что сам Николай не желал предстать перед читателями в роли покровителя Пушкина^[5].

Кроме того, именно здесь имеют место первые обличения светского общества, равнодушного к гибели великого поэта: «Там, где он бывал ежедневно, ничто не переменилось, нет и признаков бедственной утраты, все в обыкновенном порядке, все на своем месте, а он пропал, и навсегда – непостижимо», – заключает Жуковский^[6]. Этот образ непонятого обществом, «оклеветанного молвой» Поэта, который трагически гибнет по «воле рока» среди «злобно гнавших» его «стоящих у трона», отразится и в знаменитых строках стихотворения Михаила Юрьевича Лермонтова «Смерть поэта».

Интересно, какой увидели смерть Пушкина современники, как менялось отношение общества к этим событиям в последующие годы, как менял свое отношение к другу и к императору сам Жуковский. Но остается неизменным факт: какими бы ни были отношения Пушкина и Николая I, умирающий поэт примирился со своими обидчиками и умер настоящим христианином.