«Колокол – моя специальность»

В пасхальные дни плывет над православной землей колокольный звон, праздничный и особенно красивый. Он несет нам благую весть о Христе, отчего на душе светло и тихо. В такие минуты хочется остановиться и, осенив себя крестом, долго стоять, глядя в весеннее небо.

А там, на высокой колокольне, служит церковный звонарь. Когда-то каждый город нашей страны славился своим мастером-звонарем, а каждая церковь – своими колоколами. И только этот звонарь был неповторимым, уникальным и единственным, как всякий гений. И прославил всю Россию.  

К счастью, его имя не забыто и сегодня. Это Константин Константинович Сараджев (1900–1942) – музыкант, звонарь-виртуоз и теоретик русского колокольного звона. За этими сухими словами скрывается многое, что поражает и даже уводит за грани реальности. Но это факт. Он слышал! Да, в октаве он слышал не 12 звуков, а 1701 звук! Он видел эти звуки! И до сих пор никто не может объяснить, почему самым идеальным музыкальным инструментом для него стали церковные колокола. Он различал каждый из 4000 московских колоколов.

Сараджев записал и систематизировал звуковые спектры 317 колоколов-благовестников Москвы и области. Он написал 116 произведений для колоколов. Он писал труд всей его жизни «Музыка – колокол», посвященный музыкальному мировоззрению и колокольному звону. Но все мысли так и остались в потерянных рукописях, из которых сохранилась лишь одна глава. Он действительно не забыт, потому что звонят московские колокола.

В этом году отмечается 122 года со дня рождения и 80 лет со дня смерти Константина Константиновича Сараджева.

Колокольчики и колокола

7 апреля (25 марта по старому стилю) 1900 года в Москве родился Константин Константинович Сараджев – человек, для которого мир был полон музыки, дивных звуков, выходящих за границы семи нот. Действительно, он слышал то, чего не слышал никто.

Мог бы он родиться другим? Возможно. Но все-таки Константин, а по-домашнему Котик, появился на свет в очень музыкальной семье. Отец, Константин Соломонович Сараджев, – преподаватель по классу скрипки в Синодальном училище, скрипач, дирижер, создатель советской дирижерской школы. Мать, Наталья Ниловна Сараджева, – выпускница консерватории, ученица Сергея Рахманинова, пианистка, дочь известного врача Филатова.

Все дети Сараджевых непременно занимались музыкой. Музыка привлекала внимание и Котика, но совсем по-другому, нежели братьев и сестер: она очаровывала и не отпускала. Ему нравилась то скрипка, то фортепиано, то виолончель, то духовые. Словно искал идеальный музыкальный инструмент. Давать уроки такому ребенку было трудно.

В раннем возрасте Котик уже сочинял музыкальные произведения, получавшие похвалу от именитых музыкантов. Замечаний по ним он не любил. Ему пророчили будущее и славу большого композитора и музыканта. Но однажды Котик понял, что эта музыка не имеет такого дивного звучания и такого сильного влияния на него, как звон колоколов. Мальчик стал собирать пустые флаконы от духов и колокольчики, на которых музицировал. Лучшим подарком этому необычному ребенку стали колокольчики, неизменно приводящие его в восторг. С 6 лет он слышал колокольный звон даже тогда, когда было тихо. Звон чудился ребенку, сливаясь в его воображении в гармоничную мелодию.

Много позднее его привлекал колокольчик в трамвае. Он звонил в него, что раздражало и кондуктора, и пассажиров. Но всё объяснялось очень просто: ему негде было звонить.

А в окна дома на Остоженке прилетали божественные звуки колокольного звона от Храма Христа Спасителя и церквей, стоящих на этой улице. Это была церковь Успения Пресвятой Богородицы, приходская для семьи Тургеневых. Звонила и церковь Воскресения Словущего, приписной требный храм Зачатьевского женского монастыря.

Симонов монастырь

Звук колоколов не просто впечатлял Котика, но и мог овладеть им, довести до глубокого обморока. Как это было в возрасте 7 лет, когда он услышал колокольный звон Симонова монастыря. Состояние ребенка испугало няню, которая гуляла с ним, и родителей, не знающих, как объяснить, что произошло с их маленьким сыном. Знаменитая колокольня величественного Симонова монастыря имела 5 ярусов и была самой высокой в Москве – 90 м, а значит, выше колокольни Ивана Великого. Самый большой колокол весил более 16 тонн! В честь этого колокола Сараджев придумал себе псевдоним – РЕ.

Храм Марона Пустынника в старых Панех

Колокольный звон, летевший из Замоскворечья, казался особенно красивым. Котик услышал его в двухлетнем возрасте. Это звонили колокола церкви Марона Пустынника, «что в Бабьем городке» в районе Большой Якиманки. В ней был лучший в столице подбор колоколов. Этот звон окончательно лишил ребенка покоя: теперь все звуки исполняемых музыкальных произведений Котик сопоставлял с колокольным звоном. Он старался переводить их на язык колоколов.  

Однажды во время вечерней службы Константин был на колокольне церкви Марона Пустынника. Звук колокола ошеломил 13-летнего мальчика и наполнил душу радостью, которая казалось вечной. Через годы Сараджев будет вспоминать: «Мароновские колокола меня поразили! Их подбор представляет собой законченную гармонию!»

Весь мир красочно звучит

В 14 лет он впервые в своей жизни ударил в колокол, в 15 – освоил технику трезвона, игры во все колокола, выражающую христианскую радость и торжество. Он играл забывая обо всем на свете. Иногда почти силой его уводили с колокольни.

Действительно, он слышал то, чего не слышали другие. Потому что колокола звучали для него совершенно иначе. Для Сараджева они имели свою индивидуальность и «звуковую атмосферу». Потому что теория этой музыки строилась не на нотах, а на сочетании индивидуальных звуковых атмосфер, имела иные правила. Это удивительно, но он различал каждый из звучащих 4 000 московских колоколов! Звон каждой церкви имел для него свой неповторимый цвет. Но люди, люди… Он сокрушался, что их осознание того, что колокол – элемент чисто музыкальный, еще спит очень крепким сном.

А ведь каждый колокол отливался из звучащего металла. Основной металл – медь, к которому может присоединяться открытый и звонкий звук серебра, резкий – золота, тишина и спокойствие чугуна, волнистый вибрирующий звук бронзы, закрытый – стали, нежность платины. Золото – это фа-ре, чугун – соль-ми. Так объяснял музыкальную душу колоколов Константин Сараджев.  

Однако звучали не только колокола, но и здания, деревья, металлы, стекло, драгоценные камни и даже сахарница на столе, которая именно соль-диез. Замечание о том, что «этот дом в стиле до 102 бемолей», смущало людей, но для него это было так естественно и гармонично! Каждый человек для него тоже звучал, даже если он при этом молчал или был изображен на фото. Марина Цветаева звучала как «ми семнадцать бемолей минор». Интересно, что он мог слышать звучание предметов и людей, находящихся далеко от него. Всегда знал, когда к дому подходил его отец. В это почти никто не верил.

Сараджев страдал оттого, что другие люди не слышат этого. И к тому же не видят. Не видят, что ре-мажор имеет темно-красновато-оранжевый цвет! Такое одиночество тяготило. А фальшивые музыкальные звуки причиняли боль.

Музыка революции – зловещая тишина

После революции 1917 года началась антирелигиозная кампания. Константин, уже семнадцатилетний юноша, стал свидетелем сноса церквей. Он видел, как новая власть одну за другой разрушает колокольни, уцелевшие – превращает в пожарную каланчу. Горят в огне иконы, колокола сбрасываются и идут на переплавку. Каждый год – новые потери.

В 1920-х годах закрылся Никитский девичий монастырь, давший название двум московским улицам и переулку. Сараджева всегда привлекал тембровый подбор колоколов этого монастыря. До 1930 года он поднимался на его колокольню, и люди собирались, приезжая из других районов города, чтобы слушать его удивительные концерты. Среди них были и Шаляпин, и Рахманинов. Казалось, что играл не один человек, а оркестр. В 1935 году на месте снесенного монастыря было построено здание Никитской электроподстанции Московского метрополитена. Там, где была колокольня, – сквер перед домом 7 по улице Никитская.

Умолкла и колокольня Сретенского монастыря. Набор ее колоколов называли «историческим памятником высоко музыкального достоинства», а сам Сараджев писал о них: «Колокола, представляя из себя величайшую художественно-музыкальную научную ценность, никак, ни под каким видом не должны быть подвержены уничтожению». Однако в 1925 году разрушили храм преподобной Марии Египетской, затем храм Николая Чудотворца. Из всех церквей сохранилась лишь церковь Сретения Владимирской иконы Божией Матери. Исчезла и святая колокольня. Знаменитые на всю Россию монастырские колокола продали в Англию, в Оксфорд. И лишь один из 19 колоколов каким-то чудом остался на Родине.  

В 1924 году началось строительство комплекса главной библиотеки страны (основанной в 1862 году), которой годом ранее присвоено имя Ленина. Для этого расчистили место, снеся здания московского архива МИД с церковью Ирины великомученицы.

ВЦИК принял решение, что здание надо украсить медальонами, для изготовления которых необходимо 100 тонн бронзы. Частично металл добыли самым доступным путем: переплавкой колоколов 8 церквей. В 1929 году отменили празднование Рождества Христова.

Не пощадила революция и древний Свято-Данилов монастырь. В 1929 году в Троицком соборе расположился Союзхлеб, в следующем году у членов общины отобрали ключи от всех построек монастыря. Колокола же были проданы, что спасло их от переплавки. У этих колоколов своя славная история. В 1890 году монастырь обрел колокол весом 722 пуда, который был изготовлен на средства купеческой вдовы А. Захаровой на колокольно-литейном заводе П. Н. Финляндского в Москве. Завод был основан на базе мастерских семьи Моториных. Здесь в 1682 году по заказу царя Федора Алексеевича отливался самый старый колокол монастыря. В 1817 году в мастерских И. Моторина появился колокол для колокольни Ивана Великого. В 1904 году в монастыре появился богато украшенный колокол весом 365 пудов. Еще через год, в 1931 году, во дворе Данилова монастыря водрузили памятник Ленину. В 1932 году запретили богослужения, проводимые в приходском храме Воскресения Словущего. В 1930 году объявлен повсеместный запрет на колокольный звон, который мешал Стране Советов работать и отдыхать.

В 1930 году снесена колокольня Симонова монастыря, 6 церквей и Успенский собор. Замолчал и любимый колокол Сараджева – в 16 тонн. Это была личная потеря для музыканта. В этом же году был закрыт храм Марона Пустынника, а, значит, его колокола умолкли, что для тридцатилетнего Сараджева было равносильно смерти.

В 1931 году взорван Храм Христа Спасителя. В 1934-м – разрушена церковь Успения Пресвятой Богородицы. Сейчас здесь сквер И. С. Тургенева. В 1935-м – полностью разобрана церковь Воскресения Словущего Зачатьевского монастыря.

Эти ужасающие исторические факты для Сараджева стали ударом, его здоровье пошатнулось. Колокольный звон, знакомый и любимый с детства, самый значимый для него, умолк. Нависла тишина, которая казалась зловещей.

Мечта

Несмотря на все новые законы молодой советской страны и печальные для него события, Сараджев продолжал работать и мечтать. На жизнь он зарабатывал как настройщик. Вечерами играл на рояле, пытаясь воспроизвести звуки колоколов, отчего долго и неутешно рыдал.

Он совершенствовал методы колокольного звона и устройство звонницы, что было, по его мнению, необходимо для того, чтобы звучание колоколов не имело ограничений, связанных с церковными канонами.  

Константин написал письмо в Наркомпрос, зная, что в его ведомстве находятся ценности, в том числе и снятые московские колокола. Письмо подписали многие известные музыканты Государственного института музыкальной науки. В письме он ходатайствовал об открытии в Парке культуры и отдыха Московской концертной звонницы, чтобы он мог давать концерты, исполняя музыкальный, а не церковный звон. И все это для того, чтобы колокольный звон поднять на новый музыкальный уровень – концертный. Он предлагал передать для звонницы снятые колокола и колокола закрытых церквей, например церкви Святого Марона.   

Каждый колокол был для него живым – индивидуальностью и свободной личностью. Но свобода личности не вписывалась в государственные планы. Даже если этой личностью был колокол.

На дальней стороне: Гарвард, события, люди

В 1929 году Сараджеву показалось, что его мечта о концертной звоннице может наконец-то сбыться. Надежду подарил американский миллионер, промышленник и меценат Чарльз Крейн.

Биография этого человека очень интересна. Крейн увлекался Россией и русской культурой. Один из первых американцев собрал большую коллекцию произведений русского искусства, включая иконы. Он был знаком с патриархом Тихоном в период его службы в Америке. Бизнесмен много раз бывал в России и затем в СССР, несмотря на негативное отношение к большевикам. Он встречался с императором Николаем II и даже посетил писателя В. Г. Короленко в Нижнем Новгороде. В начале ХХ века Крейн хотел организовать центр по изучению России в Чикагском университете.

В 1929 году миллионер преподнес оригинальный подарок Гарвардскому университету: 18 колоколов Свято-Данилова монастыря Москвы. Вес – около 27 тонн, время литья – XVII–XX век. Стоимость – 17 000 долларов, то есть колокола шли по цене бронзы.

Сараджевы К.С. и Зоя Борисовна в преклонном возрасте     

Покупке содействовал Томас Уиттимор, археолог, преподаватель Нью-Йоркского и Колумбийского университетов, учредитель специальных стипендий для русских студентов в 1920-х годах. В 1915–1916 годах он провел 8 месяцев в России и стал членом «Татьянинского комитета», созданного великой княжной Татьяной для оказания временной помощи пострадавшим от военных действий.  

Константина Сараджева пригласили заведовать звонницей Гарвардского университета с уникальными колоколами Свято-Данилова монастыря. Его выездной документ гласит: «Гражданину страны, которая не признана США, дается въезд на 12 месяцев как временному посетителю в роли эксперта по колоколам». Советская Россия на время освободилась от надоедливого звонаря. В Америку Константин прибыл в октябре 1930 года.

Для звонницы в Гарварде Сараджев составил чертежи и управления 17 колоколами, разделенными на 3 группы: 3 больших, 10 средних, 4 небольших зазвонных колокола. Еще один разместили в башне коммерческого факультета. К удивлению мастера, ему начали давать советы: цепи и веревки стоит заменить металлическими тросами, чтобы управлять колоколами из теплой комнаты с помощью электрических датчиков и ударников, а не стоять на колокольне. Он был растерян: как эти люди не понимают, что звонарь должен быть рядом с колоколами, чтобы чувствовать их, понимать их настроение? Для того, чтобы добиться идеального звучания, он подпилил часть колоколов. Следы напильника были расценены как порча имущества.

Руководство университета им было недовольно. Не нравился его внешний вид, некоторая странность в поведении, отсутствие диплома о музыкальном образовании. Он не говорил по-английски! К тому же постоянный колокольный звон и звуки установки и настройки колоколов начали раздражать студентов. Одна из газет написала, что уникальные русские колокола – это всего лишь 30 тонн металла. Сараджев осознал, что вновь не понят, не принят, не нужен. И только колокола отвечают ему взаимностью…

При этом Константин совершенно забыл о себе, он ходил в легкой для холодной погоды одежде. В результате – простуда и нервное перенапряжение. Сараджев заболел, а после выписки из больницы в декабре 1930 года получил вежливое предложение вернуться на Родину и 50 долларов за работу. Знакомые и друзья уговаривали его остаться за границей. Но он не видел в этом никакого смысла. А потом, кажется, немного жалел, мечтая о своем большом концерте в Америке. Кстати, после визитов влиятельных экспертов и восторженных отзывов об устроенной Сараджевым колокольне в Гарварде вспомнили о гениальном мастере, но было получено ложное сообщение о его смерти.

В Гарварде колокола проживут долгие годы до возвращения на Родину в 2008. Но все-таки они были спасены.

Трагедия гения: Я один

Сараджев думал, что слишком рано родился. И мечтал, что через 100 или тысячу лет у людей будет совершенный музыкальный слух, а у кого-то такой, каким его наградил Бог. И тогда могла бы родиться новая музыка, понятная и доступная не только ему. Так могло бы уйти его одиночество. Ведь и другие услышали бы все то, что слышал он. Например, как московской ночью ветер прикасается к колоколам. Как на исходе зимы падают на них последние снежинки и капли первого дождя… Красиво и зримо. И звучит божественная музыка!

В конце Второй мировой войны в Гарвардском университете возникло Общество русских звонарей, которые помнят и чтят Сараджева. В 1989 году в России была создана Ассоциация колокольного искусства России. В 1996–1997 годах в России были отлиты первые новые колокола.  

Но, кажется, мечта Константина Константиновича Сараджева все еще не сбылась.

Грех

И все-таки Сараджев не был звонарем. Он называл себя колоколистом, исполнителем на колоколах. Несмотря на то, что его приглашали на службы в храм, его игра слишком сильно отличалась от церковной. Звонари говорили ему, что звонил он не по-христиански. Он и сам понимал, что звонить так – грех, за который Господь может покарать. Но ведь есть и оправдание.

Константин Сараджев оставил нотные записи звучания всех больших колоколов Москвы. Сегодня по ним восстанавливают уникальные погибшие церковные колокола.

И не только это. Он был музыкантом и композитором, любовь которого к колоколам еще никто не смог поднять выше.

Уход

Шла Великая Отечественная война. Гибли люди и колокола. В 1941 году, когда немецкие войска приближались к Москве, на звоннице был взорван благовестник Саввино-Сторожевского монастыря. Он весил 35 тонн и был отлит в 1667 году. И вновь Сараджев стал свидетелем немыслимых для его души потерь. В пожаре войны исчезли его Гармонизации для рояля и теория «Музыка – Колокол», посвященная музыкальному мировоззрению и колокольному звону.  

В 1942 году Константин Константинович Сараджев, страдающий эпилепсией, был на лечении в подмосковной клинике. Есть версия, что клиника была уничтожена фашистами.

Так не стало великого человека, по которому с такой щемящей грустью звонят и звонят колокола…  

Улица Остоженка и Малый Кисловский переулок – два главных адреса в жизни Константина Константиновича Сараджева. И сегодня над ними плывет и тает колокольный звон, сквозь который при желании можно узнать потрясенный и счастливый вопрос Сараджева: «Слышите?..»