«Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв»

16 августа – день памяти жировичского старца схиархимандрита Митрофана (Ильина; 1915 – 2006).

Схиархимандрит Митрофан (Ильин)

В начале 1990-х годов на клиросе Свято-Успенского собора Жировичского мужского монастыря, расположенного в Беларуси, церковный хор производил аудиозапись. Дело не ладилось: посторонние шумы все время останавливали процесс. Малейший шорох – стоп; кашлянет кто-нибудь – стоп; ворона каркнет за окном – стоп; грузовик на улице мимо проедет – стоп. Петь с первого такта начинали много раз. И все ради идеального звучания. Регент даже выставил «караульных», чтобы никто во время записи случайно не зашел в собор и не нарушил тишину. Хористы очень устали, нервничали и готовы были уже кричать друг на друга, только бы скорее закончить петь и разойтись. Обстановка накалилась до предела.

Очередная (трудно сказать, какая по счету) попытка удачной записи опять была сорвана: раздался скрип двери – через запасной вход в собор вошел монах преклонных лет…

– О-о-о! Пою-ю-ют? – искренне и громко высказал удивление батюшка. – Записываете, да? Очень важно!

– Батюшка, миленький, – взмолился регент, – мы уже до белого каления дошли. Пожалуйста, тише!

Хор собрал последние силы, настроился на новую попытку сделать запись, как вдруг раздался… храп

– Я не буду мешать, – очень серьезно и с пониманием отнесся батюшка и притих.

Прошло совсем немного времени. Хор собрал последние силы, настроился на новую попытку сделать запись, как вдруг раздался… храп. Никто не смог удержаться от смеха – все расслабились, нервное напряжение спало. Потому что на отца Митрофана – так звали батюшку – разозлиться было невозможно. Его все любили. Внимательные певчие поняли, что появление самого старого насельника монастыря в наиболее ответственный момент записи было неслучайно.

Батюшка обладал даром чувствовать состояние души человека. Почти сорок лет без выходных и отпусков он нес послушание в свечном ящике и хорошо научился не только понимать людей без слов, но и маскировать свое умение видеть незримое. Партизанское прошлое и немощи преклонного возраста позволяли ему оставаться «незаметным» на виду у всех.

Когда от постоянного общения с паломниками на отца Митрофана наваливалась физическая усталость, он отдыхал там, где придется. Для стороннего взгляда – вполне естественное явление. Бывало, сидя на лавке в храме, чуток подремлет, склонив голову, а иногда поспит в кладовке или поднимется на хоры и там вздремнет. Когда сил не оставалось совсем, он ставил в ряд несколько табуреток (росточку был маленького), снимал валенок, клал под голову и ложился ненадолго отдохнуть прямо в свечном ящике. Временами звуки его негромкого сопения раздавались и с места расположения архиерейской кафедры – почетного четырехугольного возвышения, устланного теплыми коврами. Батюшка частенько там спал, укрывшись орлецом – небольшим круглым ковриком с изображением парящего орла, на котором молится архиерей во время богослужения.

Орлец – символ небесной высоты служения и заботы архиерея о своей пастве – будто бы наложил некий отпечаток на внешний вид и образ жизни отца Митрофана. Батюшка имел орлиный профиль и зоркий взгляд, который по неведомым признакам во время богослужений «выхватывал» скорбящего человека, и неважно, верующим тот был или нет. Ни пол, ни возраст не имели значения.

Сидит совершенно незнакомая женщина в уголке – ей очень тяжело, но никто об этом кроме нее и Бога не знает. Батюшка подкрадывается к ней, присаживается рядом и заводит разговор по душам – ее грусть уходит. В такие минуты человек чувствовал, что отец Митрофан именно к нему находится ближе, чем ко всем остальным.

В монашестве отец Митрофан буквально «охотился» за людьми, находящимися в бедственном положении, чтобы окрылять их радостью

Образ жизни архимандрита Митрофана был созвучен значению его имени. «Митрофан» в одном из значений перевода с древнегреческого – «матерью обнаруженный». В младенчестве мать потеряла его, младенца, в суматохе на железнодорожном вокзале на Дальнем Востоке и с помощью неравнодушных людей вновь обрела. В монашестве отец Митрофан в свою очередь буквально «охотился» за людьми, находящимися в огорченном, горестном и даже бедственном положении, чтобы окрылять их радостью. Отыскивал, как настоящая мать. Только мать, не ощущая преград, спешит ребенку на помощь и первым делом утешает его. Оберегает, делает все возможное, ничего не ожидая для себя взамен – ни выгоды, ни благодарности. А в остальном – молится за свое дитя, вверяет его попечительству Божию и живет со спокойным сердцем.

Таким и был отец Митрофан. Ему не были безразличны люди. При встрече батюшка иногда любил задавать один и тот же простой вопрос:

– Как тебя зовут?

– Александр, – отвечал, например, семинарист.

– Как зовут? – тут же повторно спрашивал батюшка.

– Александр, – снова звучал ответ.

– Как тебя зовут? – допытывался отец Митрофан и с невозмутимым видом ждал ответа, демонстрируя непонимание. Зачастую люди отвечали ровно столько раз, сколько их спрашивали, и только потом задумывались о причинах постановки самого вопроса.

– Людмила, а ты людям милая? – спрашивал отец Митрофан, открывая одновременно подспудный смысл вопроса: насколько образ жизни человека соответствует его имени.

Существует наблюдение, дающее основание заметить некое подобие добродетельных христиан тем святым, имена которых они носят. Когда человек устремляется к святости, тогда и можно наблюдать некоторое его сходство с жизнью святых.

Непрестанное попечение о людях было свойственно небесному покровителю батюшки – святителю Митрофану Воронежскому. Неравнодушная забота являлась мелодией души и отца Митрофана. Батюшка мог сесть в храме на лавку рядом с человеком, которого первый раз видел, и, выслушивая проблемы, клал голову ему на плечо и что-то с любовью растолковывал. Иногда острым коротким пальцем постукивал по колену, руке, голове, словно вбивал свои слова, как гвозди, чтобы человек их хорошо запомнил. Мог упереться лбом в лоб, и тогда в его взгляде можно было утонуть; мог ласково погладить по щеке, обнять или просто взять за руку.

Достаточно было посмотреть на отца Митрофана в такие мгновения, чтобы устыдиться своего исковерканного понимания о должном, глубоком внимании к людям. Обратить внутренний взор на себя и признаться: «Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв» (Откр. 3: 1).

Среди многочисленных добродетелей батюшка особенным образом выделял терпение и являлся его носителем.

В Свято-Успенский собор обители как-то раз зашел высокий мужчина лет шестидесяти, скорее всего местный – достаточно крепкого телосложения. Про таких деревенских жителей обычно говорят: кровь с молоком. Его возбужденный взгляд и мечущиеся маленькие глазки свидетельствовали о неких отклонениях души: она чего-то искала, куда-то рвалась.

Взрослый на вид, а в движениях – как дитя. Одет в коротковатые трикотажные брюки василькового цвета от спортивного костюма «Динамо» с отвисшими коленями. В брюки заправлена приталенная бежевая рубашка в стиле «Диско» (отголосок забытой мужской моды начала 1970-х) с пышными цветами на груди и с массивным, заостренным на концах воротником. Вся одежда, по-видимому, досталась ему за чьей-то ненадобностью.

В расстегнутых сандалиях на босу ногу он спешил к свечному ящику, держа в левой руке скомканную, засаленную от жирных волос кепку несуществующего в природе цвета. Его русые волосы на голове застыли, как полегшие в поле стебли пшеницы после сильного и порывистого ветра с дождем. Они были странно примяты и местами беспорядочно торчали в разные стороны.

Когда мужчина приблизился к отцу Митрофану, то застыл на минуту как вкопанный и произнес странную речь:

– О!.. Митрофан! Ты мне, это… мыло дай. Дай мне мыло! Меня зовут в баню, а мыла нет. Давай скорее, автобус ждет!

Отец Митрофан улыбнулся и медленно нагнулся – достал из-под стола и выложил на стол кусочек мыла. Откуда взялось мыло в свечном ящике, еще догадаться можно было. Руки помыть или еще для какой-нибудь нужды.

Объясняя свое требование, мужчина интенсивно махал руками, как на пожаре, но внезапно остановился. Почесал кепкой спину и продолжил:

– А!.. Митрофан! Еще же мочалка нужна в бане! Дай мне мочалку!

Здесь стоит напомнить, что диалог происходил в храме. Откуда появилась мочалка в руках отца Митрофана – догадаться было уже невозможно. К тому же батюшка улыбался еще сильнее и был очень рад, словно к нему приехал издалека близкий родственник.

А человек по-прежнему не унимался:

– Митрофан, давай скорее! Меня люди ждут, автобус. Понимаешь? В баню ж еду, в Слоним! Мыться ж буду. Митрофан, а после бани чаю попить нужно. Дай мне сахару!

Батюшка дал ему все, что тот просил, и услышал слова благодарности:

– Митрофан хороший. Он очень хороший! Девяносто лет жить будет.

Молодой человек активно жестикулировал, кричал, что опаздывает, и наконец ушел, не взяв ничего, что дал ему отец Митрофан… Старец по-прежнему улыбался с нежностью и любовью. Как оказались в тот день в свечном ящике мыло, мочалка, сахар и чай – осталось тайной.

Духовная жизнь отца Митрофана являлась тайной за семью печатями. Свет пролился отчасти только после упокоения батюшки

Тайной за семью печатями являлась и духовная жизнь отца Митрофана. Свет пролился отчасти только после упокоения батюшки. Стали доступны его келейные записи, люди делились воспоминаниями, случаями молитвенной помощи.

Собранные материалы легли в основу книги «Старец Митрофан Жировичский». На страницах издания читатели смогут познакомиться с историей жизни отца Митрофана, его духовными поисками, наставлениями и попытаться найти свой ответ на вопрос, который любил задавать батюшка:

– Как тебя зовут?