Церковь — последний мост, который нас соединяет: почему на Украине терроризируют православие

Фото: Андрей Рябцев     

На то, что сейчас происходит с Русской Православной Церковью на Украине, больно смотреть: Верховная Рада собирается запретить Русскую Православную Церковь и всех кто с нами связан, прошли обыски в Киево-Печерской лавре, в монастырях — мужских, женских.

Зачем Зеленский воюет с православием, как солдату на фронте остаться человеком и стоит ли осуждать бежавших от мобилизации. Об этом в эфире Радио «Комсомольская правда» мы поговорили с председателем Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Московского Патриархата и членом Общественной палаты России Владимиром Легойдой.

Церковь — последний мост между народами

— Владимир Романович, это новый виток религиозной войны?

— Я бы не использовал термин «религиозная война». Скорее, украинская власть разыгрывает религиозную карту. Достаточно давно уже, но очень активно. Со времен экс-президента Порошенко — в суперактивной фазе.

— То есть религия возвращается в центр общественно-политической жизни.

— Украина — классический пример, когда политики используют веру в качестве аргумента для сохранения своей власти. Вспомним «Томос-тур» Порошенко. Он пытался переизбраться на волне того, что создает национальную церковь, в реальности сильно усугубив и так тяжелое религиозное положение на Украине.

Некоторое время назад украинская власть давление на каноническую Украинскую Церковь перенесла на местный уровень. А на государственном — была взята некая пауза. Захваты храмов, облавы на священников происходили на местах. Но, похоже, что недавние обыски СБУ в Киево-Печерской Лавре и в других монастырях, прошедшие под надуманными предлогами, вернули тему притеснения Церкви в общегосударственную повестку.

— Цель украинской власти — еще больше оторвать своих людей от России?

— Несмотря на трагедию, которую мы переживаем, конечно, Церковь на сегодня — фактически последний мост, который соединяет нас. Церковь молится не только об установлении справедливого мира, но и, чтобы сохранилось то единство, что связано с нашей общей историей, культурой, верой.

— Сейчас на Украине жизни тысяч людей под угрозой. В Украинской Православной Церкви Московского Патриархата — 12 069 приходов. В них служат больше 12 тысяч человек. Паства — 80% населения страны (больше 35 миллионов человек). Как Церковь будет реагировать на то, что происходит сейчас?

— Главная реакция Церкви — это молитва. Мы верим, что у Бога молитвы не остаются без ответов.

Что касается более земной деятельности, то мы, конечно, работаем по линии международных организаций, но вынуждены констатировать, что они как «в рот воды набрали». И в этот раз, боюсь, вновь не заметят того беззакония, которое творится украинской властью. Сделают вид, что это не имеет никакого отношения ни к нарушению прав человек, ни к зажиму религиозных свобод. Но мы будем продолжать поднимать эти темы.

Вера от людей не зависит

— Нынешние гонения на Украине похожи на то, что Церковь пережила 100 лет назад при образовании Советского союза. Можно провести такие аналогии?

— Любые исторические аналогии — вещь очень условная. Даже если они и напрашиваются, то все равно все события происходят по-новому. Время другое, люди другие, общество другое.

— Но вот в Союзе 70 лет Церковь душили, а она вопреки всему выжила и процветает.

— Верующие люди исходят из того, что Церковь стоит силою Христовой, а не человеческими усилиями, запретами или разрешениями. Если бы от нас все зависело, давно бы уже все рухнуло. Я как-то спросил одного нашего замечательного историка про опыт советских гонений: «Когда верующему было легче?» Он ответил: «Легче было, когда было труднее». Такой парадокс — много чего происходит при давлении, но люди, которые сопротивляются этому давлению, и определяют жизнь Церкви.

Священник для солдата — пилюля от расчеловечивания

— Церковь и спецоперация. Какое отношение Церкви к спецоперации?

— То, что происходит сейчас на Украине — это трагедия. Это говорят не только представители Церкви, а это общая оценка, в том числе и нашего президента. При этом нужно понимать, что эта трагедия началась не с началом спецоперации. А длилась годами. Конечно, это тяжелейшая ситуация, мы все молимся, чтобы наступил справедливый мир. То есть прекратились страдания, притеснения людей.

— Чем Церковь занимается?

— Это гуманитарное направление. Мы помогали в том числе и беженцам. Меня поразила история, которую рассказывал наш епископ Пантелеимон, глава Синодального отдела по благотворительности и социальному служению. Когда он встретил первых беженцев, среди них была девочка, ей стали дарить подарки, она взяла какую-то куклу, благодарила. Но тихонько произнесла: «Мне нужны не куклы, а друзья». Мне кажется, что задача Церкви — отогревать души и сердца. И Церковь это делает.

— В том числе и военным.

— Хотя во многих храмах тоже собирают медикаменты и прочее, главное — это люди, которые отправляются в места боевых действий. Они могут потерять жизнь, они возможно будут отнимать жизнь… Мой друг, командир Батальона «Восток» Александр Сергеевич Ходаковский как-то рассказывал о том, что может произойти с человеком в окопах: не просто ожесточение, но расчеловечивание. Поэтому, утверждает Ходаковский, священник очень нужен. Он может это расчеловечивание остановить.

Церковь умеет говорить с беглецами

— Много ли священников на передке?

— Статус, который имеют священнослужители в армии, не позволяет им находиться на передовой. В настоящий момент мы этот вопрос с Минобороны решаем, есть рабочие варианты. Но по факту там находятся несколько десятков священников. Четверо — погибли. Все помнят, например, отца Михаила Васильева (его называли «ВДВ-батюшка», — ред.), удивительного военного священника, который бывал во всех горячих точках последних лет, у него десятки прыжков с парашютом…

— Осуждает ли Церковь тех, кто бежал от мобилизации?

— Церковь всегда разделяет человека и поступок. Есть фундаментальное отношение Церкви к грешнику и к греху. Грех (а малодушие, трусость — это грех) всегда должен быть назван грехом. Но грешник — это человек, которому нужно дать шанс «пока земля еще вертится», как пел Окуджава. Если мы не даем ему шанс, зачем тогда каяться? Понятно, что в культуру вошел образ предателя через Иуду, но Христа ведь и другие апостолы предали. Петр трижды отрекся — проявил малодушие. Но раскаялся и был прощен. Так что у Церкви богатый опыт общения с теми, кто сбегает от разного рода мобилизации — духовной и прочей.

Если не мы, то блогеры всему научат

— Как преодолевать культурный и духовный кризис, который сейчас выявлен?

— Этот кризис выявили не военные времена. Просто они сделали это невозможным отрицать. Я думаю, у нашей культуры есть шанс на обновление. Некоторые вещи стали настолько неприемлемы, что они уже отторгнуты обществом.

Но есть и то, что меня немножко беспокоит. Что происходит в традиционном патриотическом окружении. Когда люди начинают друг с другом разбираться, кто больший патриот, это очень грустно. Надеюсь, что шанс на некое культурное обновление нами будет использован.

— В Госдуме приняли целый пакет законов, связанных с ЛГБТ-пропагандой. Мы понимаем, что Церковь такие меры поддерживает. А как правильно защищать традиционные ценности?

— Мы знаем пределы действия запретов. С одной стороны, без них не может быть ни общества, ни культуры. Культура начинается с флажков. Мы говорим: «Сюда заходить нельзя». Иначе все распадается, любая культура перестает существовать. С другой стороны, не менее важно, чрезвычайно важно — утверждение хорошего, положительный контент. И тут нам нужно максимально уходить от любого рода формализма и правильных, но бессмысленных слов.

Нужно говорить о живых, правильных вещах. И если работать с молодежью, надо прямо и честно отвечать на те вопросы, которые у ребят есть. Мы должны объяснить, а почему это важно.

— Так говорим. Не понимают же.

Я читаю курс культурологи в МГИМО, и я на первой лекции всегда говорю: «Ребята, давайте мы с вами договоримся, что фраза "а это мое мнение", не подкрепленное ни одним аргументом, в этой аудитории произноситься не может». Если вы говорите, что у вас есть мнение или точка зрения, за ней должны последовать аргументы. Это применительно вообще к любой дискуссии. Мы сегодня, смеясь, говорим про диванных экспертов. А тут смеяться нечему, мы фактически уничтожили границу между экспертным, профессиональным мнением и некой позицией человека, который «имеет на нее право, никому ее не навязывая». А на основании чего он имеет эту позицию? И позиция ли это?

Видел недавно результаты опроса московских школьников, 500 ребят сказали, что у них 487 или около того блогеров. Это же полный распад еще недавно привычного нам информационного пространства. Мы с вами должны понимать, что все, чем школьник интересуется, он узнает от этого блогера — и про СВО, и про Украину, и про Русскую Православную Церковь.

— И про ЛГБТ.

— И про ЛГБТ.

Современной молодежи не хватает ответственности

— Вы, как преподаватель каждый год видите 150–200 новых студентов. Как меняются студенты из года в год?

— Сравнивая с ребятами, которые были 15–20 лет назад, нынешние первокурсники, более открыты. В том числе к восприятию неожиданных для себя вещей. У них более выражена, мне так кажется, жажда получения новых знаний. Это из положительного. Есть то, что не меняется. Я связан с преподаванием дисциплин культурологического и религиоведческого плана. Так вот интерес к этим вещам не меняется.

А вот то, что меня тревожит. Чувство ответственности, которое, может быть, у поколения советских детей, к которому я принадлежу, было гипертрофировано, я хотел бы больше видеть в современных ребятах. Пусть без перебора, но чтобы оно было.

— Воспитание виновато?

— Когда мы начинаем говорить про молодежь, особенно критически, неужели мы не понимаем, что это приговор не им, а нам? Любая критика поколением отцов поколения детей — это критика себя. Потому что это вы (мы) довели до этой точки. Это мы так общаемся с нашими детьми, что они перестают нам верить. Это мы с ними не читали книги, это мы им говорили на музыку, которую они слушают: ты слушаешь какую-то фигню, вместо того, чтобы слушать ее вместе с ними. Ты послушай. Ты хотя бы обоснуй, почему это так.

Я прочитал всего «Гарри Поттера» несколько раз, потому что понимал, что мне хотя бы надо иметь представление о том мире, в котором живет современная молодежь. Понятно, что «Гарри Поттера» недостаточно сегодня, чтобы на одном языке говорить, особенно когда куча блогеров, надо о них иметь какое-то представление.