«Все мои хобби стали моими профессиями»

В августе 2023 года отметил свой 50-летний юбилей Владимир Романович Легойда — председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, и.о. руководителя Пресс-службы Патриарха Московского и всея Руси, главный редактор журнала «Фома», телеведущий, профессор Московского государственного института международных отношений (университета) МИД России. «Журналу Московской Патриархии» Владимир Романович рассказал о своем становлении и воцерковлении, деятельности Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, журналистской работе и о людях, которые окружают его в жизни (№ 10, 2023).

Родители

— Прежде всего — о родителях, поскольку именно родители закладывают основы будущего становления. Ваш отец был милиционер, мама учительница, и эти должности в советском обществе обязывали людей быть образцами атеизма. Но крещены 7Вы с детства. Знали ли в школе, что Вы крещеный?

— Меня крестили в семь месяцев. Родители, Роман Тимофеевич и Галина Максимовна, были родом из деревни, и крещение было частью культуры, в которой они выросли. Сознательными верующими они тогда не были. К тому же я долгожданный ребенок, поздний, как и сестра. До моего рождения родители прожили вместе 16 лет. Сестра на полтора года младше меня.

Крестили меня не в городе Кустанае, где мы жили, а в деревне и под другой фамилией, потому что, если бы узнали, что папа, офицер МВД, крестил ребенка, у него были бы проблемы. У меня были верующая бабушка — мамина мама, которая с нами жила, и верующие бабушка и дедушка, к которым каждое лето многие годы мы ездили на Украину.

Путь моего поколения в Церковь начался с празднования 1000-летия Крещения Руси. Потом были русская литература, русская религиозная философия. Обычная история тех, кому сегодня 40-50 лет. И наше поколение часто либо привело, либо вернуло родителей в Церковь. Нередко через споры, конфликты.

— Как это было в Вашей семье?

— Через споры. Родители сначала не понимали нас: сестра начала носить юбку в пол, платок. Я, правда, в косоворотке и сапогах не ходил, но сильно «ушел в религию». Тогда я учился в МГИМО. Но поскольку довоенное детство родителей проходило в религиозной среде, они впоследствии довольно органично к вере вернулись и в почтенном возрасте даже венчались. Мы недавно поздравляли их с 65-летием совместной жизни. Сказочная цифра по нынешним временам.

— В МГИМО Вы поступили только со второго раза и несколько месяцев после первой попытки работали на скорой помощи. Это было Ваше первое знакомство со смертью? Каково было столкнуться с ней лицом к лицу?

— Моя сестра отработала несколько лет в Институте Склифосовского на скорой помощи. И она все время надо мной смеется: «Три месяца работал, 30 лет рассказываешь». Имеет право, хотя какие-то ощущения у нас совпадают.

Я работал санитаром, то есть носил чемоданчик врача и носилки. Работал несколько месяцев на главной станции скорой помощи нашего маленького городка, в реанимационной бригаде. Один из месяцев наша бригада выполняла функции кардиологической и реанимационной. В этот период у нас было до шести смертей в день. Стандартный вызов, на который наша первая бригада выезжала, звучал так: «Упал, не дышит». Не температура, давление или отравление, как на обычной скорой. Я знал, что такое дефибриллятор, по фильмам, но никогда не видел вблизи, а тут увидел все, вплоть до запаха, который исходит от обожженного человеческого тела.

Вообще после неудачного поступления у меня было два варианта. Папа сказал: «Можешь пойти сторожем в прокуратуру или санитаром на скорую помощь. В первом случае сидишь, читаешь книжки; во втором — бегаешь с носилками». Книжки я и так читал, поэтому пошел «посмотреть жизнь». И не пожалел. Для меня, домашнего мальчика, это было настоящее прозрение. Мы жили в благоустроенной квартире в обычном стандартном доме. Я знал, что у нас в городе есть землянки, но я никогда там не был. И друзей, которые жили в землянках, у меня не было. А на вызовах я увидел, что это такое. Были вызовы и к освободившимся заключенным, которые болели туберкулезом. Одним словом, даже в масштабах нашего трехсоттысячного на тот момент города я убедился в том, что люди живут по-разному.

Это был небольшой по продолжительности, но очень важный жизненный опыт. Он касался вопросов предела жизни, и хотя тогда у меня не было выраженной религиозной рефлексии, но я напрямую столкнулся с главным вопросом, на который отвечает каждая религия, вопросом о смерти. Можно 300 раз сказать слово «смерть», а можно один раз побывать у постели умирающего человека. Получить такой реальный опыт для меня, юноши, было необычайно полезно.

Был и другой опыт, тоже ценный: в то время я прочитал «Смерть Ивана Ильича» Л.Н. Толстого и «Раковый корпус» А.И. Солженицына.

Наставники

— Учась в МГИМО, Вы поехали по обмену в Америку. Там, в маленьком провинциальном городе Чико, Вы встретились с Православием — братством отца Серафима (Роуза), отцом Германом (Подмошенским). Читали раньше отца Серафима? Почему Вы поверили этим отцам?

— Я был на третьем курсе МГИМО, когда поехал в Америку. Отца Серафима (Роуза) я, конечно же, читал. В начале 1990-х годов, в отличие от сегодняшней ситуации, православных книг издавалось не так много, и большая часть из них была репринтом дореволюционных изданий. А среди современных авторов (отец Серафим умер в 1982 году, то есть был нашим современником) отец Серафим был, пожалуй, одним из самых известных. Я читал две его книги, которые были переведены на русский язык, — «Православие и религия будущего» и «Душа после смерти».

Когда я находился в Штатах, иеромонах Дамаскин (Кристенсен) из Братства преподобного Германа Аляскинского написал книгу об отце Серафиме «Не от мира сего. Жизнь и учение отца Серафима (Роуза)». Огромный том. Здесь, в России, мы его переводили и издавали, когда я работал в Валаамском обществе Америки. Тогда я для себя сформулировал, что из всего печатного наследия отца Серафима (Роуза) самым ценным является… книга о нем. Это биография, рассказ о становлении православного верующего американца через религиозно-­философский поиск. Знаю, что было и есть много дискуссий, разговоров о непростом пути отца Серафима (Роуза), отца Германа (Подмошенского), но я безмерно благодарен за свой американский опыт отцу Серафиму и отцу Герману, которого считаю одним из трех главных учителей в своей жизни, учителем юношеского периода.

Отец Герман был собратом отца Серафима, вместе они получили благословение святителя Иоанна (Максимовича), архиепископа Шанхайского и Сан-Францисского, и вместе пошли в лес в Северной Калифорнии. В этом монастыре в Платине, где я бывал много раз, несмотря на то что он тогда уже разросся, сохранялись принципы основателей: не было электричества, водопровода. Аскетизм в монастырях в России в то время нередко был вынужденным, а в Америке — осознанным. Когда их монастырь только зарождался, одна монахиня — Бригитта — просто вырыла себе келью в пещере и жила в ней. Знакомство с этим опытом было для меня сильной встряской, что уж говорить про американцев.

— Какой главный урок Вы вынесли после общения с братством отца Серафима?

— Парадоксальный урок. Если вы прочитаете книги отца Серафима, то может создаться образ сурового, безапелляционного, не допускающего разномыслия человека. Конечно, есть книги других авторов XX века, которые внесли в православное богословие намного больший вклад, чем публикации отца Серафима. И он сам никогда не относился к своим книгам как к богословскому достижению: он писал исключительно по послушанию. Надо написать на эту тему? Он садился и писал статью или книгу. Но его путь — путь человека, который в конце ХХ века если не в бездуховной, безрелигиозной, то точно неправославной Америке пришел к Православию. В этом и есть главная ценность наследия отца Серафима (Роуза).

Образ отца Серафима, который у меня сложился на основе его книг, значительно отличался от того образа, который я увидел в его общине, в общении с людьми. Я понял, что этот человек относился к другим с пастырской любовью, с пониманием их ситуаций. Именно там, в общине отца Серафима, я впервые услышал фразу, что до того, как обо́житься, надо очеловечиться. Тогда же я осознал значение культуры для «очеловечивания».

— Ваша кандидатская диссертация посвящена символам и ритуалам в политических процессах в США и феномену «гражданской религии». Почему Вы выбрали такую тему?

— В рамках обучения у меня был курс, связанный с социологией религии. Я учился в California State University, он входит в систему государственных вузов. А есть частный знаменитый вуз University of California, с главным кампусом в Беркли. Это престижный частный университет. Тогда его почетным профессором был Роберт Нилли Белла — известный социолог религии, который в 1960-е годы предложил концепцию гражданской религии. Я, находясь в Америке, узнал о его концепции, вступил с ним в переписку и даже с подсказки моего учителя, Юрия Павловича Вяземского, включил в диссертацию цитаты Беллы со ссылками на личную переписку (5-6 писем).

Для меня было важно, чтобы моя тема вписалась в проблемную область МГИМО, то есть имела международную составляющую, подходила под мой профиль обучения — американистику и была связана с религией. На нашем профиле был весь блок страноведческих дисциплин по США: мы изучали историю США, конституционное право США и другие профильные предметы. В этом смысле по образованию я американист. Профессионально как американист я сейчас дисквалифицировался, потому что с момента защиты диссертации Штатами не занимался, только спорадически.

А концепция гражданской религии, которая находится на стыке различных сфер жизни, отвечала моему запросу на изучение веры. Это не религия в чистом виде, в моей классификации это скорее квазирелигия. Сам Белла называет это религиозным измерением. В своей первой статье «Гражданская религия в Америке» он говорит, что это religious dimension, религиозное измерение общественно-политической жизни. Моя работа по гражданской религии 2000 года была одной из первых, а может, и первой кандидатской диссертацией в России по этой теме.

Друзья

— Журнал «Фома» стал Вашей первой пробой в большой журналистике, и на данный момент это один из самых успешных журналистских проектов. С этого начался фактически ваш путь в журналистике. Когда отец Герман (Подмошенский) в Америке благословил Вас на издание журнала, как Вы сформулировали основные принципы православной журналистики?

— Мы в США выпускали журнал для панков, и, когда я уезжал в Москву, отец Герман сказал: «Тебе надо выпускать в Москве православный журнал». — «Какой журнал? Как я буду выпускать?» — «Вот тебе Господь дал голову — пора научиться ею пользоваться». И я вернулся в Москву с благословением и без понимания принципов православной журналистики. Принципы журнала «Фома» были сформулированы Владимиром Гурболиковым, моим старшим другом и наставником в профессии.

Мы познакомились, когда я уже оканчивал институт. Мой однокурсник и крестник Алексей Захаров знал, что я приехал с благословением, ищу возможность издавать журнал. Сначала мы пытались издавать журнал с Владиславом Томачинским, ныне архимандритом Симеоном, но как-то вовремя поняли, что мыслим немного по-разному, поэтому вместо одного плохого издания, которое могло получиться, вышло два хороших: Томачинский запустил «Татьянин день», а мы сделали «Фому». Леша тогда принес статью, которую Гурболиков написал в профсоюзной газете «Солидарность», где он в то время работал. Она называлась «Эра недоверия, или Место встречи изменить нельзя». Это была замечательная апологетическая статья в светском издании, в которой хорошим русским языком образно, аргументированно говорилось о вере.

Леша познакомил нас в храме апостола Иоанна Богослова. Мы поговорили пять минут и поняли, что будем вместе выпускать журнал. Так начался этот длинный путь.

Главным нервом раннего «Фомы» было свидетельство о приходе к вере, живое свидетельство человека, пережившего то, что митрополит Сурожский Антоний называл встречей с Богом.

— В позднем «Фоме» что-то изменилось?

— Да, конечно. На сегодняшний день ранний «Фома» выглядит, при всей его искренности, чем-то достаточно беспомощным. Поздний «Фома» — это, во-первых, мощная культурная составляющая. Мы сохранили человеческую интонацию и обогатили журнал катехизическими, просветительскими и культурно значимыми материалами. Менялась аудитория: кто-то приходил, кто-то уходил, кто-то рос вместе с нами. Менялись и мы, взрослели…

Сегодня «Фома» — это медиахолдинг в миниатюре: развитые и самостоятельные социальные сети, интернет-ресурсы, видеопроекты. Это все появилось не сразу: долгое время у нас мало что получалось, кроме журнала. Нынешняя команда: Николай Шешин, Алексей Соколов, Арсений Русак, Глафира Базурина и все, кто работает в «Фоме», — это люди, которые могут делать «Фому» самостоятельно и без нас, отцов-­основателей. Они делают качественные, серьезные материалы разного формата.

Я знаю, что если завтра меня не станет, то «Фома» будет продолжать выходить. В 1990-е годы мы вполне оправданно переживали, что нет профессионалов. Сегодня наши эксперты в области видео, подкастов спокойно могут давать мастер-классы, проводить тренинги. Их можно отнести к наиболее грамотным специалистам страны в своих областях.

— Кто еще повлиял на вас и Вашу деятельность?

— Володя Гурболиков встречался несколько раз с отцом Димитрием Дудко. У Володи была гениальная журналистская задумка, но, как мы потом поняли, совершенно нереализуемая. Он хотел, чтобы каждый номер заканчивался огласительным словом к готовящемуся креститься. То есть мы наивно полагали, что идет человек по улице, видит журнал «Фома» — ничего не знает ни про христианство, ни про веру. Открывает журнал и в процессе чтения понимает, что должен креститься, поэтому в конце — огласительное слово. Насколько же мы были уверены в своих силах, полагая, будто человек, прочитавший «Фому», не может не креститься! Отец Димитрий дал нам очень важный совет: «Зачем вам быть морем? Попробуйте быть хотя бы одной маленькой волной». Это поставило мозги на место.

Большое влияние на судьбу журнала и лично на меня оказал протоиерей Игорь Фомин. Конечно, у «Фомы» духовник — Фомин. Отец Игорь много раз спасал меня в жизни.

Семья

— В редакции журнала «Фома» Вы встретили будущую супругу. Ваша семья глубоко почитает священномученика Романа (Медведя), в его честь вы назвали сына. С чем связано это почитание?

— Моя жена много лет ходила в храм Покрова Пресвятой Богородицы на Лыщиковой горе, где настоятель — протоиерей Владимир Ригин, а ее духовником является клирик этого храма архимандрит Дамаскин (Орловский). Мало кто в нашей Церкви сделал для прославления новомучеников и исповедников столько, сколько сделал он. Наша семья глубоко его почитает и любит. Настя слушала его проповеди, читала книги и писала материалы для «Фомы» и портала Православие.ru об опыте новомучеников. Кроме того, мощи священноисповедника Романа (Медведя) находятся в храме на Лыщиковой горе. Через Настю я познакомился с отцом Дамаскином, который написал житие отца Романа. И потом так неожиданно получилось, что я сделал Насте предложение в день его памяти, о чем я не знал. Для христиан случайностей нет, поэтому сына мы назвали в его честь.

— Что в житии отца Романа произвело на вас наибольшее впечатление?

— У него есть фраза, которую я часто вспоминаю. В годы своего служения отец Роман занимался разными видами деятельности: и с обществом трезвости работал, и был военным священником. И блистательно совершенно сформулировал задачу пастыря — так воспитать душу человека, чтобы он мог самостоятельно предстоять пред Богом и самостоятельно выбирать добро. Мне кажется, это квинтэссенция пастырского служения. То есть без всяких «батюшка, благословите это, то, чихнуть, поехать в лавру, купить авторучку». Задача духовника в том, чтобы человек не перекладывал на пастыря свою ответственность, свой нравственный выбор.

Студенты

— Как Вы совмещаете церковную деятельность с преподаванием?

— Это можно описать обязывающим словом «счастье»: милостью Божией я никогда в жизни не занимался тем, что мне неинтересно. Послушание председателя синодального отдела — единственное из моих профессиональных занятий, к которому меня призвали, в остальном я проявлял инициативу сам. Когда-то сам решил остаться в институте, поступил в аспирантуру, начал преподавать. С друзьями мы вместе придумали журнал. Вместе с Первым каналом и «Спасом» разработали две программы.

У меня есть добрые знакомые, которые живут одним, работают в совершенно другой сфере, а то, что их радует, вдохновляет, находится в области хобби. У меня увлечений, хобби нет. Ужасно, ужасно скучный человек! Все мои хобби являются моими профессиями. Дети смеются: я смотрю фильмы на английском языке и выписываю незнакомые выражения. «Папа, ты же уже выучил английский!» — «Да, а вот это выражение я не встречал». Записываю себе в телефон или книжечку новый оборот. Все время учусь, потому что читаю книги на английском по специальности для лекций и веду в МГИМО на английском курс «Введение в русскую культуру и русскую идентичность».

Коллеги

— В 2009 году Вас пригласили на встречу к Святейшему Патриарху Кириллу, после чего Вы начали отвечать за взаимодействие Церкви со СМИ, стали лицом Церкви в области информации. Вы неоднократно говорили о словах Святейшего, сказанных Вам в первые недели работы: говорить «с чувством высочайшей ответственности за каждое сказанное слово». Что Вам дается в вашей работе тяжелее всего?

— Встречающееся порой отсутствие взаимопомощи между своими, внутри Церкви. У Л.Н. Толстого есть такое выражение: «Если сила плохих людей в том, что они вместе, то хорошим людям, чтобы стать силой, надо сделать то же самое». Поскольку мы себя привычно относим к людям хорошим, будучи, так сказать, светлыми паладинами Господа, то мы рассчитываем на то, что должны работать вместе. Это сердца моего боль непрекращающаяся, не дадут соврать мои коллеги: всякий раз, когда мы встречаемся все вместе на Международном фестивале православных СМИ «Вера и слово», я говорю, что надо поддерживать друг друга. Но это почему-то очень сложно реализовать. Нельзя сказать, что этого нет, ни в коем случае. Если бы взаимопомощь и взаимная поддержка были больше, наша общая работа шла бы качественнее и быстрее.

Я никогда не критикую тех, кто делает общее дело. Могу с кем-то не соглашаться, сегодня в первую очередь с интернет-миссионерами в сане. Но если человек трудится, мы обязаны иметь снисхождение, потому что человек ходит по минному полю.

Довольно сложно было свыкнуться с пониманием того, что у любого бюрократа есть довольно большой объем ежедневной работы, который не может быть не сделан, его надо сделать обязательно, причем сегодня. Однако хорошая бюрократия очень важна, я слово «бюрократ» не считаю ругательным. Констатация факта: хорошая бюрократия — это очень много. Думаю, что по своей натуре я не бюрократ, хотя работаю уже 14 лет. У нас в отделе один из самых больших документооборотов среди синодальных учреждений.

В эту работу входят также некоторые публичные обязанности, не очень интересные и не имеющие стратегического значения: обязательные комментарии, ответы на публикации и т.п. Стандартный пример — любая пресс-конференция, связанная с событием. Мне всегда интереснее поговорить о философии этого события, будь это Рождественские чтения или День Крещения Руси. Но на пресс-конференции мы понимаем, что коллег будет интересовать не философия, а сколько будет человек, принесут ли мощи святого и прочие подобные вопросы. Это все неизбежно, правильно, в этом нет ничего плохого.

— В должности председателя Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ какими Вы видите свои главные задачи в служении Церкви?

— Во-первых, это те цели и задачи, которые ставит перед нами Священноначалие, Святейший Патриарх Кирилл и Священный Синод нашей Церкви. С 2015 года в отделе три больших направления: взаимодействие со СМИ, общественными организациями и с государством. Говоря современной светской терминологией, это GR (government relations) и PR (public relations). Некоторые специалисты считают, что эти направления не должны объединяться, но у нас они вполне органично сосуществуют. Отдельная важнейшая задача — подготовка информационно-аналитических материалов для Святейшего Патриарха, анализ происходящего в инфополе и подготовка справок под события.

В области взаимоотношений с государством мы контролируем доведение до реализации инициатив и договоренностей, согласованных Святейшим Патриархом и руководством страны. Мы не единственное синодальное учреждение, которое работает с государством, но мы один из основных партнеров по наиболее общим вопросам. Мы взаимодействуем прежде всего с Правительством РФ и Администрацией Президента, Советом Федерации и Государственной Думой.

В информационной деятельности наша задача заключается в том, чтобы голос Церкви был слышен и был представлен адекватно. Для реализации этой задачи мы анализируем информационное пространство, формируем предложение, выстраиваем информационную стратегию, создаем единое церковное информационное поле, обеспечиваем звучание голоса Церкви. Демифологизируем представления о Церкви в бытовом значении слова «миф» — как ложь, неправда.

Журналистика и PR

— Вы начинали как журналист (редактор) в журнале «Фома», а теперь возглавляете Отдел по взаимоотношениям с обществом и СМИ, что на английском называется public relations, то есть пиар (PR). Вы соотносите свою деятельность с PR? Обычно журналистика и PR несовместимы, потому что журналистика стремится быть объективной, а PR всегда работает на заказчика.

— Это стереотип. Пиар родился из журналистики. Сама формулировка public relations родилась в США, а первыми пиарщиками были журналисты. Это были люди, которые перешли на противоположную сторону, встали не с микрофоном, а у микрофона. Стереотип сформировался потому, что получается так: журналист — это почти ученый, а пиарщик — чуть ли не обманщик, который должен своего работодателя представить в лучшем свете, чем он есть на самом деле. И то и другое не соответствует действительности. У журналистов всегда есть редакционная политика, в которой обозначены приоритетные и запретные темы. Научная объективность в журналистике невозможна, потому что объективное — значит не зависящее от индивидуального сознания. Есть пределы объективности в журналистике. Но журналист не имеет права на ложь. Если есть разные мнения по вопросу, то он должен все эти мнения представить и не склонять читателя, зрителя, слушателя к одному из них, которое ему лично нравится больше. Такой журналистики практически не существует, зато есть искусство подачи материала, формулирования вопроса, интонации.

У пиарщика есть базовые заповеди, одна из них абсолютно совпадает с заповедью журналиста — нельзя врать. Вот пример пиара в критической ситуации: вы возглавляете службу по связям с общественностью шахты; шахту завалило, погибли шахтеры. Вы не можете сказать: «пока неизвестно», «непонятно», «нет данных». Есть задача переключения внимания людей на то, что оказывается помощь пострадавшим и семьям пострадавших. Но если она не оказывается — вы не можете об этом говорить.

Пиар не может нарисовать идеальную деревню при отсутствии в ней зданий. Хороший пиар — он о другом. Если строитель построил классное здание и поселил в нем бездомных, а об этом, кроме соседей по его лестничной площадке, никто не знает, пиар нужен, чтобы рассказать о том, как люди с большим сердцем отдают себя другим людям, призвать других подражать достойному примеру.

— Синодальный благотворительный отдел много рассказывает сейчас об этом.

— И все время претыкается: можно ли говорить? Можно и нужно! Потому что целью такого рассказа является не восхваление тех, кто это сделал, а призыв ко всем другим: откликнитесь, сделайте что-то подобное!

Хорошая журналистика и пиар в действительности смыкаются. Я всегда говорю коллегам: одна из профессиональных задач пресс-секретаря — стать другом журналисту. Задача в том, чтобы, подружившись с журналистами, призвать их рассказать о добрых и правильных делах, чтобы мир стал хотя бы чуть-чуть лучше.

Патриарх

— 14 лет Вы работаете вместе со Святейшим Патриархом Кириллом. Какие главные уроки Вы извлекли за годы совместной работы?

— Я бесконечно благодарен Святейшему Патриарху Кириллу за то, что, находясь рядом с ним, узнал много нового и важного. Как преподаватель, работающий с устным словом, я восхищаюсь риторическим даром Предстоятеля. В современном мире я не знаю риторов, сомасштабных Патриарху. Любую проповедь Святейшего можно разбирать, по ней можно учиться гомилетике и публичным выступлениям. Понимаю, насколько это сложно и какой это огромный дар и колоссальный труд.

Меня потрясает, что у Патриарха вообще нет формата праздного времяпрепровождения. Он очень продуктивно живет даже в ситуациях, которые обычно предполагают расслабленность. Допустим, визит, трапеза, обычные приветственные и благодарственные слова. Когда Святейшего просят сказать слово, он всегда говорит содержательные вещи, может быть, даже не всегда приятные. Что-то важное, что его или кого-то из присутствующих беспокоит. Может выразить озабоченность: здесь важно построить храм или есть люди, которым надо помочь… Протокольное мероприятие наполняется глубоким содержанием.

Это большой урок для меня: ему всегда колоссально интересно, он всегда, в любой ситуации выносит для себя пользу. Пользу получают и люди, которые рядом с ним находятся, потому что все события рядом с ним проходят осмысленно, глубоко, важно, интересно и с теплотой к каждому человеку.