«И должно быть страшно». Уральский священник о служении в зоне СВО

Чем ближе к линии соприкосновения, тем у духовенства меньше возможностей передвигаться на УАЗике. Священник ходит пешком, а всё необходимое для кратких богослужений и совершения таинств у него в рюкзаке. Из личного архива     

Участники специальной военной операции вернутся с особым опытом дружбы, братства, справедливости. И с практическим опытом познания Бога. Об этом говорит настоятель храма во имя Владимирской иконы Божией Матери на Семи Ключах, протоиерей Андрей Канев. Подробности читайте на ural.aif.ru.

Храм на базе УАЗа

Рада Боженко, «АиФ-Урал»: – Отец Андрей, как сложилась ваша история священнического служения в зоне СВО?

– В 2013 году я, видя, что происходит у соседей, понимал, что всё это миром не закончится… Хотел принести какую-то пользу, поэтому с 2014 года я священник в штате Министерства обороны России. Это было моё добровольное решение. Соответственно, моё служение связано с командировками в зону боевых действий.

– В чём вы видели тогда и видите сейчас свою задачу?

– Она неизменна – помочь нашим военнослужащим в духовном плане. Среди них много верующих, поэтому и на учениях, и особенно в зоне боевых действий священник нужен.

– Как говорят, в окопе атеистов нет?

– Есть, куда они денутся? Это выражение имеет под собой основу в глобальном смысле, в том плане, что человек во что-то да верит, но это не обязательно религиозная вера. И нельзя сказать, что все, кто находится в окопе, стопроцентно православные или, скажем, мусульмане.

Другое дело, что в таких условиях человек познаёт Бога практически. Не теоретически, не «по традиции», а именно по-настоящему. Будет ли он потом религиозным человеком, трудно сказать, но верующим останется точно.

Храм оборудован на базе УАЗика. Фото: Из личного архива     

И я не хочу говорить о мотивах, по которым люди, находящиеся в зоне СВО, приходят к Богу, человек – существо сложное. Но совершенно очевидно, что эти люди вернутся с особым опытом дружбы, братства, справедливости, с опытом общения с Богом – опытом настоящим, а не формальным.

– Предположу, что служение в тех условиях отличается от служения в храме Екатеринбурга. Вы же, скорее всего, не требуете от военнослужащих чтения утреннего и вечернего молитвенного правила от первой до последней буквы?

– Нет, конечно. Утреннее и вечернее правило – для мирной жизни. На линии соприкосновения всё по-другому, и работа священника тоже выстраивается по-другому. По большому счёту, наша задача – не мешать, поэтому всё сжато, быстро, долгие проповеди в тех условиях, конечно, неуместны. Да и литургии полным чином никто не служит, поэтому мы берём самое главное, самую суть.

Весь опыт, который сегодня есть у штатного духовенства, наработан на учениях. Как известно, у Вооружённых сил России всегда были учения – локальные, большие, очень большие. Духовенство в них всегда участвовало, и тот полученный опыт применяется сейчас в зоне СВО. Даже на учениях ты работаешь не так, как в храме, там нет длинных служб, не применяются особые правила подготовки к причастию, к исповеди – условия не те, поэтому всё подстраивается под военнослужащих.

С началом же спецоперации наш опыт расширяется, к примеру, в плане мобильности. Если на учениях мы ставили храм-палатку, то в условиях боевых действий её не поставишь, поэтому у нас есть храм на базе УАЗика. Это, с одной стороны, наше транспортное средство, а с другой – у него открываются задние двери, и там есть всё необходимое для совершения кратких богослужений, таинств. Если есть возможность, конечно. Чем ближе к линии соприкосновения, тем возможностей меньше и меньше, поэтому там священник сам ходит, и всё, что необходимо для совершения краткого богослужения, крещения, исповеди, причастия, освящения чего-то, например, блиндажа, есть у него в рюкзаке.

«Одно дело делаем»

– Взаимодействуете ли вы с представителями других конфессий?

– Мы очень тесно с ними работаем, поскольку наша армия многонациональна и многоконфессиональна. Допустим, на нашем направлении больше полугода с нами ездят муллы-добровольцы. Мы живём вместе, питаемся вместе, ездим вместе, работаем вместе. Приезжаем в какое-то подразделение, и, если там есть мусульмане, мулла идёт работать с ними, а с православными – священник. Если мусульман нет, священник всë равно даёт возможность мулле сказать несколько ободряющих слов, которые очень нужны военнослужащим. Соответственно, наоборот, если мы приезжаем в подразделение, где подавляющее большинство мусульмане, священник приветствует ребят добрым словом, а мулла уже работает с ними. Кроме того, и представители буддистского духовенства приезжают в зону СВО к ребятам-буддистам.

– То есть теологических споров вы не ведёте?

– Нет, конечно. По-настоящему верующие люди ни к кому в душу лезть не будут, но и к себе в душу никого пускать не будут. И потом... о чём спорить-то? Мы одно дело делаем. Да, у нас разные религии, разные учения о Боге, но это не делает нас чужими, а тем более врагами. Более того, чем ближе к военным действиям, тем эти различия становятся менее принципиальны. Мы приезжаем, например, в подразделение к башкирам или татарам и так же радуемся встрече с ними, так же обнимаем их, а они всегда и накормят, и последнее отдадут. Там, в зоне СВО, всё работает по-другому. Воинский коллектив в условиях боевых действий – это единство и братство.

– Вы же наверняка осознаёте, что служение в зоне СВО сопряжено с риском для жизни. Извините за, может быть, глупый вопрос: страшно?

– Нормальный вопрос. И должно быть страшно. Если у человека на войне нет страха, значит, с ним произошло что-то нехорошее. Люди, конечно, по-разному боятся, порой бывает, что человек от страха в ступор впадает. Но по-хорошему, страх – это мобилизационное средство.

Тепло души

– Отец Андрей, чем мы здесь, вдалеке от зоны проведения СВО, можем помочь её участникам?

– Очень многим, потому что настроение там во многом зависит от настроения здесь. Это не значит, что люди должны перестать, например, ходить в кино. Укорять кого-то «как ты можешь то-то и то-то, когда происходит такое» – неправильно. Но мобилизоваться духовно, морально необходимо – помощь может заключаться в правильном отношении к происходящему, в молитве. Кроме того, у всех есть возможность так или иначе участвовать в оказании гуманитарной помощи. Я наблюдаю, как решался и решается вопрос с обеспечением военнослужащих в динамике, и могу сказать, что сейчас у них много что есть. Но ведь важно гуманитарными акциями показать, что мы солдат помним, уважаем, любим, что нам дорог их труд. Условно говоря, не столько сами шерстяные носочки необходимы, сколько то тепло, с которым они связаны, а оно, безусловно, передаётся. Там у человека совершенно другие ценности появляются, совершенно иные чувства возникают. Какие-то мелочи, на которые бы мы здесь и внимания не обратили, там, наоборот, могут как деморализовать человека, так и морально укрепить его. Поэтому гуманитарные акции очень нужны и важны.

Всё необходимое, в том числе, для освящения блиндажа находится у священника в рюкзаке. Фото: Из личного архива     

К примеру, сейчас в нашей митрополии проводится акция «Подарок герою». Это же здорово – священник приезжает в подразделение и дарит небольшие подарочки. Мы не ставим своей задачей обеспечить всех или накормить, наша цель – поделиться теплом, и это с большой радостью воспринимается нашими солдатами.

Понимаете, всё, что нужно для выполнения боевой задачи, государство даст, а духовную основу даёт как раз наша тыловая поддержка.

– А детские письма, рисунки?

– Такая поддержка крайне необходима! В условиях разлуки с родными, особенно в том случае, если с ними в силу объективных причин нет связи, «чужой» ребёнок, от которого ты получил письмо, воспринимается родным. И я знаю, что у многих военнослужащих при выполнении сложной боевой задачи при себе всегда есть иконочка и детское письмо. Спрашиваешь: «Что вас поддерживало?» Говорят: «Молитва, иконочка и детские письма».