Душа России

Великий поэт всегда все знает о себе. Поединки, в которых были убиты Пушкин и Лермонтов, предсказаны ими так, как будто они вначале были убиты, а потом ожили, чтоб их описать.

Ко времени Есенина дела в России настолько устрашнились, что ему не надо даже было быть провидцем, чтобы сказать: «...меня под лай собачий похоронят». И похоронили, вначале убив. Под лай. Даже и не собачий, хуже – человеческий лай тех, кто ненавидел Россию.

Мне не надо листать книги Есенина, чтобы освежить в памяти его строки, они во мне, как во всяком русском, кажется даже, что они вошли в генный состав национального кода.

Я хотел взять для заголовка слова о Есенине, его строчку. Их вспыхивало в памяти множество, и все они были пророческими, душевными, пронзительными. «Все мы, все мы в этом мире тленны...» – какая горечь всезнания, какой упрек дорогим ему людям. «Я пришел на эту землю, чтоб быстрей ее покинуть», – вот истинно лермонтовское, горькое понимание мгновения земной жизни.

У Лермонтова душа томится тем, что слышала небесные звуки, которых не могут заменить «скучные песни земли», но разве не всякая наша душа – небожительница, но только поэты сохраняют в себе голос неба, диктующий им дивные откровения.

Следствие любви – страдание, и страдание – жизнь ДУШИ

«Всю душу выплещу в слова», – вот это он и сделал. Именно всю, именно выплескал. «Много любил я и много страдал», – какая точность в том, что вначале любил, а потом страдал. Многие ли понимают, что следствие любви – страдание, и что страдание – жизнь ДУШИ.

«Я давно ищу в судьбе покоя», – вот признание, родственное пушкинскому «давно, усталый раб, замыслил я побег в обитель дальнюю...». Но не суждено русским поэтам уединение, уж если Россия живет на семи ветрах, то ее поэты и подавно.

«Друзья! Друзья!» Какой раскол в стране...». И можно еще много-много строк Есенина выписывать, и любая из них годится к объяснению его судьбы.

Какой поэт! Какая страшная судьба! Кто сохранил Есенина? Ведь его не издавали, запрещали. Троцкие и Бухарины ненавидели, литературные «шестерки» при жизни обтявкивали, после смерти замалчивали.

Есенина сохранил народ в самом прямом и точном смысле этого слова. Переписывали от руки, пели тайком. Мальчишками у костра мы кричали: «Выткался на озере алый свет зари...», мы знали наизусть запретное творчество. Как смешны были усилия врагов России лишить нас национального достояния!

Представляю Есенина очень ранимым, его хочется защищать и жалеть. Никакой он не драчун, не атаман, это все внешнее, он и сам хочет, чтобы его пожалели, хотя вроде бы и говорит: «Кого жалеть, ведь каждый в мире странник», казалось бы, заявляет: «Не жалею, не зову, не плачу», – но у самого такая пронзительная жалость ко всему живому. Он сам – часть природы, он брат травинкам и деревьям, он понимает извечных спутников человека – животных, как никто до него не понимал. Лошадь у Толстого, собака у Чехова, слон у Куприна – литературные образы, у Есенина собаки и коровы – часть его судьбы. Какая жуткая тоска коровы по убитому сыну-теленку, «на колу, под осиной, шкуру трепал ветерок», какая истошная судьба собаки, у которой топят детей, как долго дрожит незамерзающая вода в полынье над утопленными щенками, как «показался ей месяц над хатой одним из ее щенков», а вспомним «золото овса» в цилиндре – модной шляпе того времени – для заезженной городской клячи.

Но когда «снова выплыли годы из мрака», то есть когда Сергей Есенин стал широко издаваться, опасность, что запретный плод не будет сладок, если уже не запретен, Есенину не угрожала. А сколько полопалось авторитетов, сколько громких фамилий потеснилось, чтобы дать дорогу «последнему поэту деревни», как называл себя Есенин. И ведь хорошие, например, поэты Мандельштам, Асеев и Пастернак, а до Есенина им, как до звезд. Он – для всех, они – для единиц.

И чем дальше, тем больше любовь к Есенину. А будет она еще обостреннее, еще спасительнее, ибо вошел грех в мир, растление коснулось многих в России, многие побежали, «задрав штаны», за хвостом позеленевшего золотого тельца, и русской деревни уже нет, нет той, есенинской, деревни. И велик наш надгробный плач, и велика наша надежда на то, что «земля и на ней человек» выдержат теперешние испытания. И говорим мы «в чужой и хохочущий сброд: «Ничего, мы споткнулись о камень, это к завтраму все заживет».

Помню, меня однажды до слез потрясла одна строчка из Есенина. Я был один среди осеннего поля и услышал крик птиц, поднял голову – улетали журавли. Что такое для русского улетающие журавли, объяснять не надо. И вдруг пронзила меня до сердечной боли есенинская строка «а журавлей относит ветер вдаль», ведь не ветер относит, ведь сами летят. Но сказал поэт, и я верю – журавлей относит ветер вдаль.

Ветер над Россией, какой ветер, как тяжело жить. Но ведь это же и хорошо, что Господь доверил нам такую тяжесть, это же счастье – выдерживать испытания во имя России. И как же не любить нашу единственную Родину, когда у нее такой поэт, такая душа – Есенин!