Евгений Поселянин. Вера и пути к вере. Обращение к Богу. Часть 1

Здесь нет никакого общего правила, никакого единообразия, никакого закона.

Вся в Боге может быть душа младенца, жизнь которого нам кажется бессознательною, далекою от Бога. Может и мудрец мира раз навсегда обратиться к Богу, прочно прилепиться к Нему, чтобы более никогда от Него не отстать, может и семилетний, восьмилетний отрок. Возможны и известны случаи горячей ранней детской религиозности с последующею в зрелые годы изменою Богу и с новым совершенным к Нему обращением. У людей неустойчивого характера возможны постоянные приливы и отливы близости к Богу. Тут полное разнообразие зависимой от неожиданностей духовной жизни, характера обстоятельств данного лица и совершающейся над ним Божией воли.

С особой отрадой останавливается взор на тех людях, от современников Христа до наших современников, которые, услышав в душе призывный Божий глагол, сразу ему подчинялись и шли за Ним. Чудные миру, сквозь радужную, ослепляющую, приковывающую более слабые взоры сеть мирских утех и мирских соблазнов, различают они вдали то, что одно горит немеркнущим невечерним светом и одно имеет непреходящую, негибнущую цену. Поклонимся им, этим неизменным друзьям и рыцарям Христовым, во главе которых стоит тайновидец и друг Христов, евангелист Иоанн.

Какой высокий, какой чудный, какой неизглаголанный жребий!

В пору ранней юности или, быть может, кончающегося отрочества, когда ни одно нечистое движение не взволновало его сердце, которому суждено было стать вместилищем громадной Божественной любви, на заре этих заветных «дней первоначальных» почувствовал он на себе испытующий взор Христа, который зажег на всю жизнь какой-то неизъяснимый свет в его сердце и уяснил ему жизненный путь.

«…Иди за Мною...» Эти слова Божественного голоса музыкой покоряющей властной силы прозвучали для него, и он оставил мир, изведанный им так мало, мир, которому он так мало принадлежал, и пошел за Христом, не оглядываясь вспять.

Вот этот порыв, не ослабевавший в Иоанне всю его жизнь, эта полнота отдачи своей души святыне Христа, Учитель, ставший единственным содержанием всей его жизни: все это и дало Иоанну право на величайшее его избрание.

Мог ли Христос не любить Своих учеников, всех до последнего, не исключая и рокового Иуды, «сына погибели»?! И все же над ними был вознесен один Иоанн, отношения к которому Христа определяются проникновенным словом «его же любляше Иисус».

Чувствовать себя ближайшим из близких, чувствовать себя, так сказать, в центре того солнечного диска, каким является для внутреннего мира человека Христос, быть поверенным Его тайн, никогда с Ним не разлучаться, видеть славу Христова преображения, восхищаться торжеством входа в Иерусалим, наслаждаться этими, несущими навстречу Любимому, звуками народного восторга «Осанна, благословен Грядый, осанна в вышних» и — недосягаемые вершины любви — оказать Христу верность, когда Он был покрыт позором, схвачен в ночной темноте, пересылаем от судьи к судье, клеветнически обвинен, заушен, поруган и распят, когда прочие трепетали и разбежались, когда с клятвой трижды отрекался первоверховный Петр: в эти часы уничижения Христова, в оставлении Его ближайшими учениками бесстрашно стоять при Кресте.

Внимать слухом и душой последние вздохи, последние стоны Богочеловека, видеть смертельную бледность, надвигающуюся на чело «краснейшего из сынов человеческих», ловить из уст Его последний завет, завет любви и попечения, обещающий человечеству прощение и милосердие там, где уже не должно быть места ни милосердию, ни прощению, — быть предметом единственного завета, произнесенного в этот торжественнейший и значительный час вселенской жизни: «Жено, се, сын Твой». — «се, Мати твоя» — слова, давшие человечеству целый мир прижизненного утешения, дерзновения и отрады и загробную надежду на предстательство в страшный час последнего суда. Пережить сердцем этот последний вопль:

«Отче! в руки Твои предаю дух Мой». Усердными дрожащими руками снимать с Креста холодное тело замученного Бога, обертывать Его плащаницей, поддерживать Христову Матерь в Ее шествии с Голгофы к новому жилищу Ее — в свой дом, переживать с Ней часы оцепенения, когда только что случившееся кажется жестоким, невыразимым сном, а промчавшиеся три года встают как-то ближе с ясностью переживаемого часа. Принять в душу свою радость воскресения, следить сердцем, тающим от ликования и грусти, на скрывающийся в облаках возлюбленный образ Богочеловека, во славе возносящегося в Отчую славу. Стать проповедником имени Христова и громом на всю вселенную и на все века повторять те несколько слов, в которых слились все заветы Христовы, отразилась вся сила Его учения: «дети, любите друг друга», претерпеть за Христа унижение и изгнание, стать вместилищем высочайшего откровения, дать миру сокровище величайшего богословствования и уйти с земли, сохраняя векам лишь сияние своего имени, благоухание своего образа, сверкание и помазание свой мысли: таков был удел Иоанна.

Этот удел можно грубо сравнить с уделом жителей тех благословенных стран, над которыми сияет никогда не скрывающееся от них солнце. Какая постоянная в душе неизменная радость, как надежна и восхитительна кажется там жизнь, как тихо и безболезненно отходят они от земли, потому что это преходящее сверкание солнца возбуждает в них ясное предчувствие другого незаходимого Солнца в другом, еще более светлом существовании.

Да: не великолепен ли призыв гонителя Павла, не величественно ли раскаяние апостола Петра, не трогательно ли требование от него мученичества замученным Христом, Который явился ему, скрывающемуся из Рима от муки, и на вопрос апостола: «Куда идешь Ты?» ответил: «Иду вторично пострадать в Рим». Не чиста ли Египетская Мария, убеленная паче снега после жизни несказанного разврата и этой чистотой своей удивляющая Ангелов? Но вся такая красота и слава не может сравниться со славой этой неизменной Христу верности, этою полнотою души, которая в жизни никому, как Христу, не служила, и никого, кроме как Христа, не знала.

Мы говорили уже раньше о великомученице Варваре с ее рано пробудившеюся мыслью и стремлением к Небесному Жениху, о том непоколебимом столпе Православия Афанасии Александрийском, которого мысль даже в детских играх устремлялась к проповедничеству и который крестил своих сверстников — детей на берегу Средиземного моря...

Обратимся теперь к повестям обращения ко Христу близких нам русских детей, ставших потом великими русскими святыми.

XI век. Семья уроженцев города Василева, лежащего недалеко от Киева, переселившихся в Курск. Мальчик с душой, каменеющей любовью к Богу, не хотящий ни о чем ином думать, слышать и видеть. Каждый день ходит он в церковь и, не трогаясь с места, слушает Божественную службу, застывает в эти часы, как камень, завороженный святою мечтою. Детских игр чуждается, не любит нарядной одежды, в которую хотели рядить его родители, постоянно просит, чтобы одевали его попроще. Сам упрашивает родителей отдать его начинать учение к одному из городских жителей. Вскоре так успевает в знании Священного Писания, что все чудятся его премудрости и разуму. Мальчик отличается чрезвычайной скромностью, покорен не только учителям, но старается, насколько может, исполнить волю и товарищей.

На тринадцатом году лишается своего отца и остается под надзором матери, женщины строгой и упорной. Она пламенно, с какой-то страстью любит сына и желает подготовить его к мирской жизни и обеспечить ему в этой жизни успех. Духовным стремлениям его не сочувствует.

А его уже тянет к подвигам. Со своими рабами, в простой одежде он ходит на работы, по-прежнему удаляется игр со сверстниками и не хочет носить нарядной одежды, которую дает ему мать. Ни увещания, ни даже побои не помогают. Услышал он о святых местах Палестинских от странников, которые идут туда, уговаривает их взять его с собой и тайно от матери уходит из дому. Мать снаряжает за ним погоню. Догоняют его, избивают и некоторое время держат его дома в оковах.

Получив свободу, он старается послужить церковному делу. В приходской церкви из-за недостатка просфор не всякий день совершалась обедня. Он сам начинает печь просфоры. Мать разгневана, что сын так трудится, и просит не срамить ее такой работой. Мальчик кротко объясняет матери, что просфоры назначены для величайшего Таинства, перед которым благоговеют сами Ангелы.

Два года трудится мальчик в этом занятии, и от долгого стояния при печи кожа его чернеет. Чтобы не смущать матери, мальчик уходит от нее в другой город к одному священнику, где продолжает то же занятие. Мать находит его и здесь и уводит домой.

Начальник города слышит о необыкновенном отроке и поручает ему прислуживать в церкви. Не раз он делает ему хорошую одежду, но маленький праведник отдает ее нищим. Ему хочется страдать, изнурять свое тело, и он начинает тайно носить на теле вериги. Раз ему было поручено прислуживать на пире, который начальник города давал городской знати. Когда он переодевался, мать заметила кровь на его рубашке, догадалась, что он носит вериги, сорвала их и сильно его избила. Ему в доме было день ото дня все тяжелее.

Однажды в церкви он слышит в Евангелии слова: «Иже любит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин, иже любит сына или дщерь паче Мене, несть Мене достоин». Эти слова приводят его к бесповоротному решению. Надо оставить мать, если он желает весь отдаться Богу. Пользуясь отлучкой матери из дому, он уходит с обозом в Киев. Через три недели он в Киеве, обходит здесь все монастыри с просьбой принять его, никто не хочет дать своего согласия плохо одетому и бедному отроку. Наконец Феодосий пришел к преподобному Антонию, начавшему тогда свой подвиг в пещерах.

— Чадо, — говорит ему отец русского монашества, — ты видишь, как мрачны и тесны эти пещеры, ты, может, и не перенесешь скорбей на этом месте.

— Бог меня привел к тебе, — отвечает ему юноша, — чтобы я спасся тобою; что прикажешь, все буду делать.

И он был пострижен. Такой тяжкой борьбой доказал Богу свою привязанность преподобный Феодосий, рано вняв сердцем призывающему гласу Божию.

Представьте себе раннее, ласковое утро в окрестностях первоначальной Москвы. Тихий ветерок чуть нагибает чашечки цветов, светлеющих в свежей траве, которая блестит не высохшими еще каплями серебристой росы. Там, на Кремлевском холме, вдали сверкают главы церквей, темнеют сохранившиеся еще от прежнего бора старые рощи.

Медленно и мирно, расплываясь в нерукотворенном Божием храме, где небо — крыша и стены — эфир, несется благовест с кремлевских колоколен. И этот благовест, и радость ясного утра, и свежесть травы, и блеск цветов, и сияние солнца сливаются в одну счастливую картину, назираемую Ее Творцом...

В траве подмосковного луга притаился мальчик с блестящими глазами. Сдерживая дыхание, он следит за силками, которые только раскинул, и легким свистом приманивает в них перепелов.

Жизнь широкую и блестящую сулит судьба этому мальчику, отец которого — один из любимых бояр Московского великого князя. Он проявляет большие способности, острую смышленость, ловкость и самостоятельность. Мальчик одинаково отличится, когда его начнут обучать, как других мальчиков его сословия, в езде верхом, стрельбе из лука, метании копий, и будет предприимчивый и сильный в деяниях, опытный в воеводстве, дальновидный и сдержанный в делах государственных и посольских.

И эта гладкая жизненная дорога была нарушена, прежде чем он на нее вступил. В свежее летнее утро раздался таинственный голос:

«Что трудишься напрасно?.. Я сделаю тебя ловцом людей».

Мальчик задрожал. Сердце вдруг остановилось. Бледный, стал он оглядываться кругом. В невысокой траве не было решительно ни одного человека. Он был, как прежде, один, но звучавший голос был для него несомненен и был поглощен и воспринят навсегда его душой.

Он забыл тут же о своей охоте, о перепелах, быстро собрал свои сети и, держа их в руках, долго стоял неподвижно.

Он понял, что его зовет Бог к какому-то большому делу, и, смущенный, с некоторою грустью, что для него кончается обычная жизнь, и с трепетною радостью перед чем-то громадным, что ему открывается, он шел к Москве. И теперь он уже принадлежал высшей воле и был сам не свой. Характер его изменился. Из разговорчивого и веселого он стал молчаливым и сосредоточенным, избегал товарищей, сидел у себя в светлице один, погруженный в какие-то мысли, ловя в памяти неизъяснимые звуки небесного голоса, для него прозвучавшего тогда в приволье и тайне летнего утра.

Едва достигнув отроческих лет, он просил родителей отпустить его в монастырь. Единственной уступкой, которую они могли от него добиться, было то, что он выбрал одну из московских обителей. Он стал иноком Богоявленского монастыря.

Таково было обращение отрока Елевферия, сына московского боярина, впоследствии Алексия, митрополита Московского.

Варфоломей, сынок ростовского боярина Кирилла, с трудом понимает грамоту. Как он ни бьется, как ни старается, ничего не выходит. Точно какая-то неснимаемая пелена стала между его мозгом и этими черными славянскими буквами, которые ему не даются. Он молится Богу помочь ему. Вообще много он молится. Порою забредет в чащу леса, выберет маленькую полянку, сложит крестом руки на груди, подымет голову к небу. Душа понесется туда, в высоту. Слов нет. А в маленькой груди таинственное охватившее ее безбрежное чувство. Хочется пересказать Богу всю свою нежную и робкую и восторженную любовь. Хочется вознестись к страшному и чудному престолу Господа Славы, склониться пред ним благоговейно, не смея поднять глаз на недоступный и тайный лик Зовущего, растопиться, истаять, исчезнуть в этой любви.

И он чувствует, что с ним вместе тем же восторгом объята также природа, и всякая былинка во всей вселенной чувствует Бога, покорна Ему и славословит Его. И в непонятном шепоте своем верхушки старых сосен творят Богу свою молитву. И когда в ночном небе разгорятся звезды, он всматривается в мигание их, и ему кажется, что в тихом дрожании своих лучей они тоже шепчут Богу вечную неизменную и непрерывную хвалу.

И легко ему так молиться среди молящейся природы, ничего не прося, полному только безграничного восторга, благоговения, благодарности, счастья, вспыхивая перед Богом огнем своей души. Ему как-то тяжело, когда надо у Бога чего-нибудь просить. Он только сам хотел Ему служить, все Ему отдать, ничего взамен от Него не ожидая. А между тем неспособность к учению составляла для него большое горе. Учитель кричит на него, товарищи смеются, а он, несмотря ни на какое усердие, не может осилить своих уроков.

И вот однажды произошла странная встреча в поле, куда его послал отец привести лошадь. Он встретил старца-инока, который призвал его к себе, ласково благословил, дал ему кусочек просфоры и сказал ему, что Бог посылает ему разумие грамоты. Мальчик пригласил инока к родителям; там инок велел мальчику читать книгу, и, спотыкавшийся на складах, Варфоломей тут бойко зачитал, а явившийся исчез. И понял тогда сам Варфоломей и его родители, что Бог послал к Своему сыну Ангела. Дивились и трепетали.

И мог ли он, с детства тянувшийся к Богу, искавший всюду Божественных лучей, как поворачивает к солнцу свою голову стебель подсолнечника, мог ли он, приходя в возраст, изменить той любви, которая горела в нем с первых дней и разгоралась все более и более ярким пожаром!

И сразу свойственные юности и склонность к миру, и мечты о земном счастье, и искушения тщеславия, и обольщения богатства — все изгорело в этом пожаре. Только не хотел он оставлять своих родителей и жил в миру иноческой жизнью, пока они были живы и пока он не схоронил их рядом, перед смертью посхимившись.

Свобода, свобода!.. Роздано бедным небогатое имение родителей, разоренное притеснениями московского боярина, хозяйничавшего в Ростове от имени Московского великого князя, и началась новая жизнь, взлелеянная давними мечтами.

...Заходящее солнце весны бросает мягкий отсвет. На маленькой полянке, на холме, лежат рядами свежие сильные сосны и ели. Двое молодых людей, из которых один совсем еще юный, в монашеских одеждах работают топорами. То Варфоломей и брат его Стефан строят первую келью.

Благословен этот холм, которому суждено стать одним из величайших святилищ Русской земли. Тут будут черпать силу, бодрость и веру русские люди для совершения жизненного подвига своего.

Здесь Димитрий Донской получит решимость и крепость для борьбы с лютым Мамаем и предсказание победы; здесь в дни великой русской Смуты воздвигнется несокрушимый оплот; когда все поколеблется в России, не поколеблется один монастырь, созданный преподобным Сергием, во имя Троицы Живоначальной.

Великолепными каменными стенами оденутся окраины холма, встанут башни с бойницами, и серебро зазвучит торжественным гулом в тяжелых колоколах. Сладкогласное пение, почти не переставая, будет раздаваться под соборными сводами, бесчисленные огни засияют у той раки, в которую ляжет на деятельный отдых начинавший тут свое деяние юный Варфоломей, и к этому месту на поклон всероссийскому игумену Сергию вышлет ходоков своих всякий русский город, всякое село, всякое жилое место.

Трудовой день кончился. Затихли птицы, спев Богу вечернюю хвалу свою. На потемневшем своде давно горят, заботливо всматриваясь в землю и в трепете лучей своих стремясь передать земле что-то неисповедимое, ясные тихие звезды.

Юноша один под этим небом и под Божиим покровом, раскинутым над всем миром и особенно ясно чувствуемым верующею душою в эти часы ночного затишья. Серебристые лучи луны озаряют юное лицо с чистыми очами, не узревшими в мире ни одной скверны, поднятыми в восторге туда, к чаемому Божию Престолу.

Торжественна и задумчива эта ночь с миганием звезд и серебристо-синим сиянием луны, и во всем мире, кажется, только и есть среди этой ночи юный отшельник и внимающий ему Бог.

«С детских дней Тебя чуял, Тебя желал, к Тебе стремился. Желал пройти через жизнь, не познав жизни, сидеть у Твоих ног, как евангельская Мария, впитывать в душу струю Твоих благодатных глаголов, служить Тебе, Младенцу Вифлеема, Глашатаю Нагорной проповеди, Возродителю душ, Исцелителю слепых и расслабленных, Воскресителю Лазаря, Молитвеннику сада Гефсиманского, Страдальцу Голгофы, трехдневно воскресшему, на небеса вознесшемуся, одесную Отца сидящему и паки в мире грядущему, ради Тебя прожить на земле, как странник в непрестанных трудах, ходит во вретище; лишать себя воды и хлеба, стоять пред Тобою на несменяемой молитве, как стоят пред Тобою кадящие Тебе своим благоуханием цветы и славящие Тебя солнце, луна и звезды, проповедовать людям Твое величие, не таить Твоих благодеяний, возглашать Твое милосердие, указывать на близость Твою и увлекать к творению воли Твоей, во плоти быть как бесплотным, покорно служить, с вожделением ждать соединения с Тобой... Благослови мое жительство здесь, и пусть будет оно первою и последнею ступенью в лестнице к светлому Царству Твоему!»

И, прежде чем лик этого пустынника нарисован на иконе, с обводящим его главу сиянием, — луна в эту тихую ночь плетет ему венец из своих лучей. И стало бы понятно, что такое святость для того, кто мог бы взглянуть теперь на этого человека, с лица которого стерто все земное и выражено все небесное. Он выше Ангелов, раб и друг Христов, начинающий свой подвиг чудотворец и Боговидец.

Слава же, слава тебе, с детских лет услышавшему зов Божий и пришедшему к Нему своими детскими стопами. Слава дням благословенного детства, и светлой юности, и годам зрелости, и честной старости твоей. Слава рождению и отшествию твоему, слава земным дням и небесному ликованию. Слава тебе, Богом избранный, благодатью осиянный, с небес на землю светящий Сергий великий!..

Перенесемся во время, много к нам ближайшее, вспомним о другой молодой душе, на которую Господь рано наложил печать свою.

Чудны Божии дела. Как в мироздании Своем Господь воздвиг недоступные для людей высокие горы и они, сверкающие белизной своей, проповедуют неизъяснимое величие Творца, устремляют мысли человека в высоту, дают ему трепетное сознание безграничного величия Божиего творчества и промыслительства, так бывает и с величайшими святыми.

Словно создавая в них Себе источник радости, Господь с детства образует их по Своему подобию, влагает в них святую ревность имени Своего, распаляет их жаждой по Себе, раздувает в них такое пламя огня Божественного, что они светят пред Ним не робко горящими светильниками, а пылают заревом, как великие костры, зажженные на холмах в ночном просторе степей.

И горят они в дни земной жизни своей, и всякий приходящий к ним ясно чувствует: здесь небо действует, небо сияет, небо говорит. И когда потухнут на земле, оставляют по себе чудный негаснущий свет, и всякий приходящий к месту их подвигов, склоняющийся к их ракам, опять ощущает: тут небо шлет живую весть о себе, здесь врата вечности раскрылись.

Так взглянуло око Господне на мальчика Прохора из семьи Мошниных, живущих в Курске, и избрало его, излив на него струи благодати.

Странное, необычайное детство!

За матерью, ведшей подрядные работы по постройке церквей, взбирается он на верхний ярус колокольни без перил, падает на землю. Мать в ужасе сбегает вниз, чтобы прижаться к теплому трупу, а ребенок невредим. Воочию изобразились слова псалма: «Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою…»

Он заболел. Богоматерь является ему в видении, обещая скорое посещение Свое... Действительно, проносят чрез их усадьбу чудотворную Коренную икону Богоматери. Больного мальчика прикладывают к иконе, и он выздоравливает.

Не разгадать Божественной тайны: Господь ли первый привлекает к Себе души таких величайших из великих, избранных от избранных, которые отдаются Ему от детских лет, пламенея такою любовью к Богу, что не платят миру ни малейшей дани. Или их сердце с младенческих лет стремится с такою любовью к Богу, что Господь призирает на них и Сам берет их за руки и ведет.

И вот благословенные дни, месяцы, благословенные годы и благословенные десятилетия Серафимова подвига.

Чаща глубокого, далеко раскинувшегося, Саровского дремучего бора. Задумчивая тишина, разве сухой валежник затрещит под тяжелой стопой медведя, доверчиво идущего к отшельнику за хлебом.

Мысли его не здесь. Могучим усилием воображения он тут в этом скверном лесу создал себе Палестину и следует в этих местах по стопам Христовым. Речка Саровка у него Иордан; у него есть тут и Вифлеем, Иерусалим и Голгофа; и он ходит по этим местам за Христом, как ходили за Ним в те дни ученики по каменистым дорогам и тропам Палестины. И, быть может, выше апостолов этот отшельник, ибо те видели и не всегда верили, а он начал верить с такой исключительной полнотой и с такою осязательностью, не видев. И не помнит он того часа в своей жизни, когда бы он не стоял при своем Христе...

В конце его земного века приехавший навестить его племянник спрашивал его, передать ли его поклоны родным в Курске, а он подвел племянника к иконам и, указывая на них рукою, промолвил:

— Вот мои родные.

В этом человеке, который видел Господа Иисуса во славе, окруженного полчищами Ангелов, вступающего во время литургии в алтарь храма, к которому сходила из горних обителей Царица Небес и подолгу говорила с ним, как с близким человеком, над которым пречистые Ее уста изрекли еще во время молодости его, таинственные слова: «сей нашего рода», — для него еще в дни его земной жизни было восстановлено то непосредственное общение с Богом, которым почтен был первый человек до его грехопадения.

И на того, кто изучал жизнь этого земного человека и небесного Ангела, как только он глубоко над этой жизнью задумается, пахнет чем-то с неба и прозвучит душе с неба какое-то живое, покоряющее и влекущее слово.

Мы говорили до сих пор о таких людях, которых жизнь был одним ничем не удержимым, ничем не разделяемым порывом к Богу.

Но христианство знает много таких людей, которые приходили ко Христу после долгого равнодушия к Нему или даже вражды.

На первом месте из них стоит бывший лютым врагом Христа, ставший потом первоверховным апостолом Павел. Кто постигнет духовный мир этого глубочайшего и необыкновенного человека перед его обращением, когда, быть может, неодолимая сила влекла его уже к Христу, и это влечение он хотел затопить в ненависти, являясь тем более жестоким преследователем Христа, чем более его к Христу тянуло? И вот по дороге в Дамаск слышит он этот укор: «Савл, Савл! что ты гонишь Меня?»

И, вероятно, во всю его последующую жизнь часто-часто раздавался ему этот голос тихого укора, возбуждая в нем новый прилив ревности, ибо чем более враждовал он когда-то с Богочеловеком, тем более потом жаждал жертв для Него.

И, конечно, счастливейшими минутами в жизни первоверховного апостола были те, когда он в муке запечатлел Христу свою не сразу пришедшую, но с тех пор уже неизменную, ни разу не дрогнувшую верность.

Он был и до обращения чист жизнью, возвышен чувствами, непорочен желаниями, первоверховный апостол. Но сила христианства проявилась в полном блеске на тех людях, которые услышали Божественный призыв, валяясь во грехах, и, откликнувшись на этот призыв, стали возрождаться и достигли великой святости.

Вот потрясающая история дочери Египта, Марии, которая с двенадцати лет жила в неизглаголанной мерзости, семнадцать лет предаваясь ужаснейшему распутству, не брала даже с друзей своих денег и только насыщалась с ними в клокотавшей в ней страсти.

Однажды в летний день она увидела толпу людей, направлявшихся к морю. На ее расспросы ей ответили, что эти люди отплывают в Иерусалим на праздник Воздвижения Креста. Так как у нее не было денег на переезд, она с бесстыдством пристала к молодым людям и с ними взошла на корабль, своими ласками оплачивая свой переезд.

Так же вела она себя и в Иерусалиме. Настал праздник Воздвижения Креста. Все шли в церковь. Пошла с другими и Мария, но у дверей невидимая Божия сила отбросила ее от входа. Три или четыре раза пыталась она войти в храм и всякий раз невдимая рука не пускала ее дальше притвора.

И вдруг открылись в ней очи. Она поняла всю низость своего падения, всю свою мерзость, и стала она плакать, стонать, ударять себя в грудь и рыдать.

Наконец, рыдая, она утерла глаза. Перед нею на стене была икона Божией Матери. Долго молилась Мария Небесной Заступнице рода людского, чтобы Она смилостивилась над нею, великой грешницей, и открыла ей вход в храм. Потом с трепетом и надеждой пошла она к дверям церкви. Никакая сила ее более уже не удерживала. Она могла вместе с другими войти и поклониться Животворящему Кресту. Так убедилась она, что Бог не отвергает кающегося, как бы грешен он ни был.

От Креста Господня Мария возвратилась к образу Пресвятой Богоматери и в молитве просила указать ей путь покаяния. И словно издалека раздался ей голос: «За Иорданом найдешь полное успокоение...»

«Владычица Богородица, не оставь меня», — со слезами на глазах воскликнула Мария, и тут же решила идти за Иордан.

Кто-то ей по дороге подал три монеты. На эти деньги она купила три хлеба. Когда пришла она к Иордану, к церкви Иоанна Крестителя, то помолилась в этой церкви и затем омыла себе лицо и руки водой этой священной реки. Потом, вернувшись во храм, приобщилась Животворящих Таин Христовых. К ночи, подкрепив себя одной половиной хлеба, она заснула на земле. Наутро в небольшой лодке переправилась на другой берег Иордана и углубилась в пустыню.

Семнадцать лет прожила она в пустыне. Когда съедены были два с половиною хлеба, у нее оставшиеся, она продолжала питаться растениями. Часто страдала она от голода и жажды, и тут вспоминалась ей и соблазняла ее память мясная пища и вино, которым она наслаждалась в Египте. Часто злой дух воскрешал в ее памяти блудные песни и нечистые дела, к которым она привыкла. И, бросаясь в молитве к Престолу Божиему, находила она себе успокоение.

Ее одежда истлела от ветхости и распалась, тело терпело все перемены времен года: зимой ее терзал холод, летом в этой знойной стране жег нестерпимый жар. Не раз она падала на землю, сожженная или обледенелая, в несказанной муке тела, в неизъяснимой душевной тоске.

Не получив знания грамоты, она тем не менее в пустыне, одна, получила знание Священного Писания. Голос Божий, раздававшийся в ее сердце, был ее наставником.

История Марии известна из рассказа пустынника Зосимы, который встретился с нею за год до ее смерти. Через год по ее просьбе пришел приобщить ее, а вернувшись еще через год, нашел ее почившей. Так призвал глагол Божий, раздавшийся в сердце Марии, эту величайшую грешницу.

Исчадие, гнездилище и зараза греха, она возвысилась до такого целомудрия, что Ангелы изумлялись ее чистоте. Старец Зосима видел, как на молитве она поднималась от земли на воздух более чем на локоть, так что казалась она ему привидением, и на его глазах она переходила по поверхности Иордана.

Вот история обращения к Богу злодея и душегуба Моисея Мурина, эфиопа родом. Вероятно, под эфиопами подразумевались жители Абиссинии с севера Африки. Моисей был разбойником и из разбойника стал великим подвижником.

Жизнеописатель его, приступая к жизни его, говорит: «Никто не исключен из Царствия Небесного — будь он низкого происхождения, как раб, и дик по природе, как скиф; черен, как эфиоп, или, наконец, величайший грешник — всем доступно Царствие Небесное, только бы люди были достойны его светлою своею жизнью или искренностью своего покаяния».

Вот эту «искренность покаяния» и показал Моисей. Высокий ростом, стройный, Моисей был так силен, что один справлялся с четырьмя. Его совесть была еще черней его тела. Будучи рабом одного господина, он выказывал склонность к всевозможным порокам, не исправлялся, несмотря ни на какие наказания, и наконец господин выгнал его из дома.

Тут он стал атаманом шайки воров и погряз в преступлениях и разврате. Смелость его не знала границ. Желая однажды отмстить пастуху, который не позволил ему произвести грабежа, он ночью переплыл разлившийся Нил, шириной более тысячи шагов, положив свою одежду себе на голову и взяв меч в зубы.

Пастух успел скрыться в пещеру, а Моисей убил четырех отборных баранов и опять переплыл Нил, влача свою добычу за собой.

Есть различные объяснения того, как он пришел к покаянию. Одни говорят, что на него сильно подействовало какое-то несчастье, им пережитое, хотя неизвестно, в чем это несчастье состояло. Другие говорят, что, преследуемый за одно совершенное им убийство, он укрылся в монастыре и здесь получил вкус к духовной жизни. Наконец, передают, что на него сильное впечатление произвели слышанные им слова о будущей жизни.

Как бы то ни было, Моисей пришел в монастырь в разорванной одежде, с сердцем, проникнутым скорбью, с лицом, омоченным слезами, и принес покаяние, не щадя себя. Монахи с ужасом на него смотрели, так как слух о его злодеяниях проник и в их уединение.

Несколько дней простоял он у врат монастыря, прося о приеме, и наконец настоятель облек его в иноческие одежды.

Моисей стал питаться лишь хлебом и водой, оставаясь по три или по четыре дня вовсе без пищи, целую ночь проводил он без сна, со стонами оплакивая в слезах свои былые преступления. Так как часто приходили люди смотреть на него, Моисей удалился в глубину пустыни на восемь дней пути от обитаемых мест. Здесь он вынес страшную борьбу за свою телесную чистоту.

Бог питает млеком Своей благодати людей, когда они только что приступят служить Ему, дает им вкусить сладость благочестия и ведет их, как слабых детей, которых надо приучить к отрадным сторонам духовной жизни. Тут люди как бы летят на крыльях благодати, но вскоре приходят испытания. Прежние страсти начинают яростно волновать человека. И тогда представляется душе случай явить Богу в тяжкой борьбе свою верность.

Искушения прежней телесной нечистоты были так сильны, что Моисей чуть было не отказался от своего намерения жить благочестиво. Борьба его была жестока.

От старца своего он слышал, что привычки телесной нечистоты подобны собакам, которые привыкают ходить в мясные лавки, пока им бросают там кости. Но если несколько раз ничего им оттуда не бросили, они перестают ходить. Так и демон нечистоты возвращается туда, где ему подают, и уходит оттуда, где его запирают.

Шесть лет Моисей, чувствуя особые искушения ночью, простаивал посреди кельи на ногах, не закрывая глаз, в постоянной молитве.

Мы вернемся еще впоследствии к жизни Моисея как образца великого покаяния и святости, приобретенных с величайшими усилиями. Он ждал от Бога одной величайшей милости — чтобы собственною кровью омыться от былых своих душегубств.

Однажды он предсказал нашествие на скит, в котором жил, варваров и советовал другим монахам бежать:

«Я, — сказал он, — уже давно жду этого дня, чтобы оправдалось на мне слово, сказанное Господом Иисусом Христом: “вси бо приимшии нож ножем погибнут”».

Свидетелем смерти Моисея был один инок, спасшийся под пальмовыми циновками. Он видел оттуда, как семь венцов сошли с неба и опустились на голову Моисея и шести убитых с ним иноков, которые не хотели оставить его в опасности.

Столь же замечательна история разбойника Варвара.

Однажды после особенно удачного разбоя он позднею ночью с дикой радостью любовался своей добычей, и в эту минуту вдруг благодать Божия коснулась его сердца. Он понял всю низость своей жизни, все милосердие Господа, слезы полились из его глаз, и он решил оставить свое страшное ремесло.

Едва забрезжил день, он уже стоял пред священником на исповеди и говорил:

— Я убил до трехсот человек, и среди них двух священников, осквернил себя грабежом и другими грехами и теперь хочу покаяться. Прими меня на исповедь или этим мечом моим умертви меня.

Священник призвал его к себе в дом, и тут Варвар в тоске покаяния, наполнявшей его сердце, решил с тех пор ходить ползком, как собака, и с собаками стал жить. У священника он пробыл со псами три года, а потом двадцать лет жил в соседней роще, не вставая с земли и питаясь, как скот, травами целых двадцать лет.

Пред концом его жизни ему было откровение о прощении его грехов и о предстоящей мученической его смерти. Охотники, остановившись в той роще, где ходил блаженный Варвар, приняли его в высокой траве за зверя и застрелили его. Умирая, Варвар утешил их, рассказав им о своей жизни.

После смерти тело умершего разбойника просияло, и по его погребении на могиле его стали совершаться чудеса, а тело его оказалось нетленным, источающим благодатное миро.

Если эти люди долгим покаянием искупали свои прегрешения, то Церковь знает замечательный пример, когда душа, низко павшая, силою покаяния одной ночи была не только прощена, но и увенчана венцом святости. Правда, это была душа, раньше всеми силами послужившая Богу и впавшая было во временный грех.

Дева Таисия, жившая в Александрии, в молодости потеряла своего отца и мать, и на доставшееся ей наследство устроила в своем доме странноприимницу для скитских иноков, которые приходили в этот квартал города для продажи своих рукоделий. Но потом, склоненная лукавыми советниками, она стала тяготиться своей странноприимницей, вступила на путь широкой мирской жизни и предалась греху.

Иноки, которым она раньше благотворила, были поражены этой переменой и молили Бога спасти душу Таисии. Они выбрали из своей среды инока святой жизни, Иоанна, и послали его к Таисии.

С трудом допущенный до нее, инок спросил ее, за что она недовольна Иисусом Христом, что оставила Его, обрекая себя на печальное положение, в котором теперь находится.

Эти слова потрясли Таисию, а преподобный Иоанн залился слезами.

— Что ты плачешь, отец? — воскликнула Таисия.

— Как не плакать мне, видя, как демон тебя обманул и надругался над тобою.

— Отче, разве для меня возможно покаяние?

— Да, ручаюсь за это.

— Отведи же меня туда, где мне можно будет покаяться.

Не взяв с собою ни одного предмета, ни с кем не прощаясь, Таисия вышла с Иоанном из дома. Они стали пересекать пустыню. При наступлении ночи Иоанн насыпал возвышение из песка вроде подушки, перекрестил ее и предложил Таисии лечь и отдохнуть. Сам он после молитвы прилег на некотором расстоянии.

В полночь он проснулся. С неба над Таисией спускался луч света и образовывал как бы путь для нескольких Ангелов, которые возносили ее душу на небо.

Инок тотчас встал и, подойдя к деве, увидел, что она лежит мертвая, а в то же время — неземной голос сказал ему: «Ее краткое покаяние было Богу более угодно, чем покаяние, которому другие предаются долгое время, потому что те люди не оказываются так искренни, как она».

Купить эту книгу можно в магазине «Сретение»