Письма к архиепископу Арсению (Стадницкому). Письмо 3

В издательстве Сретенского монастыря готовится к выходу в свет книга писем «Пишу от избытка скорбящего сердца» священномученика Андроника (Никольского). Предлагаем нашим читателям познакомиться с отрывками из этой работы.

Ваше Высокопреосвященство.

На журнале Консистории № 2806 о церкви на реке Сепотке я написал «согласен». А все-таки не найдете ли полезным поднять вопрос о судьбе этой достроенной церкви и, однако, остающейся частной собственностью Подгорушного. Не нажить бы тут беды; не догадались бы, например, раскольники или еще кто ею воспользоваться. На журнале № 2876 я тоже согласился. Но не признаете ли полезным обусловить, чтобы в деревянной часовне Мессарош пол был несгораемый и чтобы неугасимая лампада не угрожала опасностью часовне. Кстати: это почти малоумный человек.

Достоуважаемый Владыка. Сыновне приветствую Вас с днем Вашего Ангела. По молитвам святителя Арсения, да утешает Вас и впредь Господь тою благодатию, какую Вы уже усмотрели и ныне в достолюбезном и благочестивом дивно Новгороде, с святынями и набожностью которого и я, грешный, чем дальше, тем больше сродняюсь в чувстве возрастающего трепетного благоговения.

Сегодня служили панихиду. Певчие были, конечно, не все, как и духовенство, да и власти по грехам нашим. Завтра будем в 12 часов служить молебен святителю Арсению. Просим и о нас ему Ваших молитв.

На первой неделе я говел и, однако, смалодушничал и не осмелился сказать Вам то, что дерзаю исповедать сейчас на бумаге. Владыка, чувствую и вижу, что между нами какая-то стена трудная. Искал я вину за собой и полагаю, что не ошибусь, если такою виною своею назову мои мнения Вам по делам Консистории: они, может быть, резки, не деликатны, не осторожны, даже, может быть, как бы не почтительны. Если верно, то простите мне это, но признаюсь Вам откровенно: так я пишу с умыслом. Дело в том, что сам я не терплю выслушивать льстивые речи, как и Вы. И поэтому мне всякий особенно деликатный и изысканный тон не от посторонних, а от подчиненных, всегда кажется подозрительным, хотя, конечно, весьма часто и ошибаюсь в этом. Поэтому сам я решительно избегаю говорить высшим меня начальникам особенно изысканно и говорю то, что думаю. Рассуждаю так: пусть меня обвинят в неделикатности, нетактичности: каков есть, таков и буду; но пусть никто не заподозрит в искательстве, в лести, ибо это уже недостаток нравственный, грязный. И для дела: пусть оскорбится начальник на мой не аккуратный тон, но если я говорю правду и резонно, то он увидит ее и избежит возможности погрешности; а если заподозрит в искательстве, то и меня осудит за этот грех, да и поступит только поэтому вопреки моему мнению и, следовательно, может погрешить. Может быть, я ошибаюсь и говорю нелепость; но это мое собственное мнение, и я едва ли сумею его изменить. Иногда знаю, что, может быть, некоторою резкостью или по крайней мере упрощенностью словоизложения, почти бесцеремонностью можно и делу навредить, поэтому иногда начинаю стараться отбросить это, но буквально становится противно, прямо-таки некоторая щепетильность не позволяет быть заподозренным в ласкательстве перед высшим себя и пока не своим человеком, и я бросаю и пишу так, как считаю за самое простое.

Конечно, может быть, Вы и не поверите этому, но то уже будет не моя вина. Дорогой Владыка, если желаете естественности и правдивости, то поверьте мне в этом и Бога ради не обижайтесь на меня, если я и впредь буду писать Вам так, как писал доселе. Не требуйте от меня не естественного для меня, это мое нравственное предубеждение, хотя, может быть, и весьма ошибочное. Но оно мое. И поэтому Бога ради понимайте всякое мое писание так, как оно есть на деле. Снизойдите к этой моей слабости и потерпите. Надеюсь, что Вы не подозреваете меня в лености или в нежелании работать; что могу — всё делаю, а чего не могу — за то взыщите: овому — сице, а овому — сице, коемуждо противусилы его… Но как доселе я не считал полезным таить от Вас того, в чем являюсь несогласным с Вами, так надеюсь поступать и впредь. Ибо противоположное — утаивание — считаю преступлением. Если же и кроме этого есть во мне какие вины, то Бога ради укажите мне их; если это действительно вины, а не недоразумение, то, может быть, смогу и исправить их. Оставаться же в виде недоразумения и знака вопроса — считаю неудобным и не полезным. Но довольно нагородил. Простите и не осудите такую мою непосредственность. Это я хотел еще вчера высказать, за этим и приходил. Но … смалодушничал.

_{Из письма к моему викарию Преосвященному Андронику в ответ на его письмо от 1 марта 1911 года}

Ваше Преосвященство! Вторично благодарю Вас за приветствие с днем Ангела и молитвы. Первое в посту покаянное письмо Ваше получил и признаюсь, оно явилось для меня чем-то в роде Америки: какая-то подозрительность, какие-то домыслы, какие-то предполагаемые обиды, и так далее и так далее. Всё это для меня ново. Я так теперь имею мало времени, что не буду проливать свет в эту тьму, какою Вы обставили наши взаимоотношения. Тут по всей вероятности причиной является, или излишнее постное голодание, или излишний само [нрзб.], доходящий до болезненной операции. Раз основание поставлено неверно, то Вы, простите, и путаетесь в противоречиях: то Вы допускаете какую-то неделикатность в выражениях с умыслом, то она у Вас, неудобна. Вы не можете отделаться от нее, и так далее. Вот, кстати, я чего-чего, а умысла не предполагаю в тоне Ваших писаний. Оказывается, это умно сказано: отношений «подчинённый» к «начальнику», чтобы не быть заподозренным в «искательстве», «лести» и так далее. А я думал, что у нас отношения братские, в которых одним словом — доверие, любовь и взаимоуважение, причем, они не исключают и справедливости, выражающуюся в форме предостережений, и советов и так далее.

«Быть с умыслом неделикатным, простите, но это уже нечто исключительное. Простите, на какую-то Вашу неделикатность, которую Вы тут афишируете, я просто не обращаю внимания, приписывая ее если не невоспитанности, то свойству Вашего характера. И, кажется, мною очень внимательным принимаются в соображение те или иные Ваши замечания. Думать постоянно, как бы в письме ли или в личном общении выразиться, но не деликатнее, чтобы быть заподозренным в искательстве, — это уже болезнь, от которой Вам надо полечиться, а время постное для этого самое подходящее время. Я совершенно чист пред Вами. Умышленно я никогда не оскорблял Вас ни лично, ни письменно, ни пред другими людьми, особенно власть имущими. О моих отзывах о Вас сможете осведомиться в Петербургских духовных сферах, с которыми Вы, по-видимому имеете сношение. Простите, но я должен высказать всё по поводу Вашей мании подозрительности. Конечно, Вы не предполагали служить со мною, и, быть может, служение со мною есть для Вас крест. Ну что же! Несите его, быть может, он для Вас будет спасителен. А на свое служение с Вами я смотрю как на кр[ест]* волю Божию, которая всегда устраивает во благое. Довольно!

Да! Теперь у меня новый эконом, которого мне Бог указал. Он мне понравился своею деловитостью и хозяйственностью, рассудительностью. Он придет завтра или послезавтра.

Старый эконом хорош по душе, но как эконом никуда не годится , я думаю и Вы в этом согласны.

Зал для общих спевок я не благословляю. Он и так загружен, да и кроме того я опасаюсь за ценность вещей. Да притом же дело идёт к концу.

Я полагал бы вместо бабкинской агитации, с которой я отлично знаком на забракованной мною новогодней речи, лучше предложить памятные чтения, чем и закончить чтение.

*Слово «крест» рукой владыки Арсения зачеркнуто. — Прим. сост.

Купить эту книгу можно будет в розничном магазине «Сретение»   в оптовом интернет магазине