Эра Гоголя / Православие.Ru

К 200-летию со дня рождения Н.В. Гоголя в доме на Никитском бульваре в Москве наконец-то создан мемориальный музей. Надеемся, он оправдает ожидания большинства москвичей и поклонников писателя. Так увенчалась и московская «эра Гоголя», которая началась во времена его первой славы.

По преданию, Гоголь дал зарок приехать в Москву знаменитым. И действительно, впервые посетил ее в конце холодного, дождливого июня 1832 года, когда вся Россия упивалась «Вечерами на хуторе близ Диканьки». В Москве он оказался проездом, направляясь из Петербурга на родину, на Полтавщину, и остановился у своего единственного в ту пору московского знакомого – историка М.П. Погодина, некогда передавшего ему в Петербурге восторги москвичей. Так первым московским адресом Гоголя стала Мясницкая улица, где тогда жил Погодин. Гоголь никогда не имел в первопрестольной даже наемной квартиры – до самой смерти он только гостил у друзей.

Настоящая Москва для Гоголя началась с Арбата. Погодин, взявший на себя роль чичероне, сразу же увлек его туда – показать душу Москвы и представить «москвитянам». Первый визит приятели нанесли С.Т. Аксакову в Большой Афанасьевский переулок, причем явились без предупреждения, чем немало смутили хозяина, оказавшегося без сюртука. Гоголь ушел быстро, но взяв слово, что Аксаков познакомит его с директором московских театров М.Н. Загоскиным.

Загоскин только что на гонорары от романа «Юрий Милославский» купил себе усадьбу в Денежном переулке. Он встретил знаменитого гостя довольно странно: хлопал его по плечу, одобрительно бил кулаком в спину, называл хомяком и сусликом и без умолку говорил о себе с большой долей вранья. Говорят, он и стал прототипом Хлестакова.

Гоголь один отправился к М.Н. Щепкину в Большой Спасский переулок и к поэту И.И. Дмитриеву на Спиридоновку, где тот жил в деревянном доме, построенном, как сказывали, по проекту самого А. Витберга, автора проекта храма Христа Спасителя на Воробьевых горах. Гоголь пробыл в Москве всего полторы недели и расставался с первопрестольной с тоскою. А в октябре снова был в Москве и сразу же отправился на 1-ю Мещанскую к профессору М.А. Максимовичу, собирателю народных песен. Тем же чрезвычайно был увлечен и славянофил П.В. Киреевский, которого Гоголь навестил в его доме у Красных ворот.

Москва очень нравилась Гоголю, но в следующий раз он приехал только в 1835 году, из Петербурга, и обставил свой визит с юмором – по сюжету «Ревизора». Гоголь ехал в Москву с двумя приятелями: один скакал впереди с известием, что скоро приедет инкогнито важная персона. «Важная персона», прибыв на постоялый двор, тут же осведомлялась у смотрителей о лошадях, за счет чего путь в Москву сократился вдвое.

Гоголя ждали в Москве с нетерпением. Он вез с собой новую пьесу «Женихи» (будущую «Женитьбу») и дал согласие ее читать. Первое авторское чтение состоялось у Погодина на Мясницкой, а потом в доме Дмитриева, где присутствовал М.Н. Щепкин, считавший Гоголя гениальнейшим комиком и несравненным актером. Гоголь посетил и Большой театр, расположившись в ложе Аксаковых, но был принужден бежать прежде конца спектакля, потому что все зрители смотрели не на сцену, а туда, где сидел знаменитый Гоголь.

В тот приезд он встретился с Белинским в доме Штюрмера у Красных ворот. Нанес визит Денису Давыдову в его Пречистенский дворец и Е.А. Баратынскому в Вознесенский переулок. Побывал и у Павла Нащокина в Воротниковском переулке, у Старого Пимена, – в том самом доме, который станет последним московским адресом Пушкина, посетившего друга в свой прощальный приезд в Москву.

В апреле 1835 года в Петербурге на сцене Александрийского театра состоялась премьера «Ревизора», на которой присутствовал император Николай I, сказавший потом, что досталось всем, а ему больше всех. По мнению большинства, постановка оказалась неудачной, и потому сам государь будто бы запретил изобразить Гоголя на грандиозной картине «Парад на Марсовом поле», где можно увидеть почти всех литературных знаменитостей той поры. Так или иначе, Гоголь был расстроен и не приехал на московскую премьеру «Ревизора» в Малом театре, которая состоялась 25 мая того же года, как ни звал его Щепкин, игравший городничего. На следующий 1836 год Гоголь уехал за границу, возможно, от неудачи премьеры в столице, но главное – работать, предчувствуя, как вспоминал он в «Авторской исповеди», что узнает цену России только вне России и добудет любовь к ней вдали от нее. Любимым городом Гоголя стал Рим, где, по его словам, человек «целой верстой ближе к Богу».

Он вернулся в Москву в конце сентября 1839 года и остановился у Погодина, который уже переселился в свою знаменитую Погодинскую избу – бывшую усадьбу князей Щербатовых на Девичьем поле, попавшую на страницы толстовского романа «Война и мир»: именно в ней Пьера Безухова допрашивал маршал Даву. Поблизости стояла церковь Саввы Освященного, ставшая для Гоголя московским домовым храмом вплоть до трагического конца его жизни. Гоголю отвели уютную мансарду, где было много солнца и тепла, которыми он избаловался в знойной Италии. Здесь он праздновал именины на Николу Вешнего и приглашал всех тех, кого хотел увидеть. Однажды сюда пришел Лермонтов и читал Гоголю поэму «Мцыри».

Слава утомляла писателя: когда к Погодину приезжали «посмотреть» на Гоголя, он тут же «свертывался, как улитка», и умолкал. Зато любил много гулять по Москве. Побывал в Коломенском, Измайлове, Филях, Кунцеве, Черкизове, Симонове, Останкине, Царицыне, у Николы в Столпах на Маросейке, у Мартина Исповедника на Таганке, у Николы на Старых Ваганьках…

Гоголя уговорили посмотреть московскую постановку «Ревизора». Загоскин даже перенес спектакль на сцену Большого театра из Малого, чтобы вместить москвичей, желавших посмотреть на автора. В зале были Белинский, Бакунин, Грановский, Аксаковы, Огарев, Панаев. Сам Гоголь укромно сидел в ложе А.Д. Черткова, владельца знаменитой библиотеки, с которым познакомился за границей. Но спрятаться ему так и не удалось: зрители столь бурно вызывали автора, что ему снова пришлось бежать до окончания спектакля. Чертковы, вернувшись из театра домой, на Мясницкую, обнаружили Гоголя мирно спящим на диване в гостиной.

В Европе Гоголь завел много хороших знакомств. В Риме он подружился с профессором Московского университета С.П. Шевыревым. Так появился еще один гоголевский адрес в Москве – Дегтярный переулок, 4, близ Тверской: здесь писатель останавливался погостить (дом снесли в советское время). Гоголь был рад Москве, говорил, что его сердце не может выдержать всего того добра и тепла, которым одарила его старая русская столица, и собирался сам одарить ее своим трудом – романом «Мертвые души». В начале октября 1841 года он встретился с цензором И.М. Снегиревым по поводу публикации первого тома. Издание «шло» нелегко: то не понравилось название, то потеряли рукопись, то запретили повесть о капитане Копейкине. Белинский взялся помочь и уладить цензурные вопросы, по поводу чего они встретились с Гоголем в Петроверигском переулке, в доме Боткиных, приютивших у себя опального критика. Один из братьев, Николай Боткин, спас Гоголя за границей во время его тяжелой болезни.

Однако к философским спорам, которые велись тогда в каждой московской гостиной, Гоголь был равнодушен. «Странное дело: среди России я почти не увидал России, – вспоминал он в «Исповеди». – Все любили говорить о Европе, и у каждого в голове была собственная Россия», что и порождало бесконечные бесплодные споры. Все хотели считать Гоголя «своим», а он, прислушиваясь, обдумывал свою «идею».

По поводу того, как формировалось мировоззрение Гоголя, существует две точки зрения, высказанные еще современниками писателя: одни, в их числе и литературный критик Павел Анненков, считали, что «поздний» Гоголь сильно отличался от «раннего», пережив сильный духовный перелом. Другие, как С.Т. Аксаков, утверждали, что Гоголь был всегда цельным и всю жизнь стремился лишь «к улучшению в себе духовного человека».

Гоголь унаследовал от набожной матери истовую религиозность и стремление приносить пользу ближнему – хоть добрым словом, хоть советом, хоть утешением. С юности он задался целью положить жизнь и труды на благо Отчизны и рано ощутил свое великое призвание. «Мне всегда казалось, что я сделаюсь человеком известным… что я сделаю даже что-то для общего добра… что в жизни моей мне предстоит какое-то большое самопожертвованье», – вспоминал он в «Исповеди». Он искал поприще, на котором призван послужить Богу, Отечеству и людям, пробуя то государственную службу, то науку, пока не обрел себя в литературе. Гоголь приписывал это влиянию Пушкина, который убеждал его, с его способностью угадывать человека и «несколькими чертами выставлять его вдруг всего, как живого», приняться за большое сочинение. Авантюрный сюжет о плуте-помещике, подсказанный Пушкиным, привел Гоголя к идее создания национальной эпопеи по образу «Божественной комедии» Данте. В ней он хотел показать не только все круги ада русской жизни и то дно, на которое способна опуститься человеческая душа, но и путь спасения России и падшего человека.

Перед Гоголем встала грандиозная духовная задача, требовавшая и философского исследования, и самопознания: «Покамест не определю себе самому ясно высокое и низкое русской природы нашей, достоинства и недостатки наши, мне нельзя приступить; а чтобы определить себе русскую природу, следует узнать получше природу человека вообще и душу человека вообще: без этого не станешь на ту точку воззрения, с которой видятся ясно недостатки и достоинства всякого народа».

Гоголь начал изучать духовную литературу и святоотеческое наследие. Его любимой книгой была «Лествица» преподобного Иоанна Лествичника. Путь познания человеческой души привел его ко Христу, раскрывшему смысл жизни. Увидев в Спасителе «ключ к душе человека», Гоголь сделал вывод, что нужно сделаться лучшим самому, прежде чем писать «о высших чувствах и движеньях человека», и честно пройти тот спасительный путь, чтобы суметь воплотить свой великий художественный замысел. В этом заключается духовный феномен Гоголя-писателя. «Почему не выставлял я до сих пор читателю явлений утешительных и не избирал в мои герои добродетельных людей? Их в голове не выдумаешь. Пока не станешь сам хотя сколько-нибудь на них походить, пока не добудешь медным лбом и не завоюешь силою в душу несколько добрых качеств – мертвечина будет все, что ни напишет перо твое, и, как земля от неба, будет далеко от правды», – писал он.

Затем Гоголь обратился к всестороннему исследованию России, изучая людей разных сословий, званий, должностей. Он решил взять для своего труда такие характеры, где полно выразились бы истинно русские, коренные свойства – от высших, которые еще не ценятся справедливо, до низших, которые еще недостаточно осмеяны и поражены. Дабы представить в эпопее собирательный, но правдивый образ русского человека и самой России со всеми богатствами и природными дарами, с преимуществами, к которым может возгореться любовью тот же русский человек, и недостатками перед другими народами, которые он может возненавидеть, узнав в этом портрете самого себя и поддавшись нравственному влиянию. Так явилась русская идея Гоголя.

Первый том «Мертвых душ», изданный в 1842 году, вызвал ликование одних, называвших его «новой Илиадой», и проклятия других, считавших его клеветой на Россию и унижением национального достоинства. Второй том Гоголь впервые предал огню в 1845 году как вредное произведение, потому что пути и дороги к возрождению были указаны художественно неубедительно, ибо он сам, автор, находился в переходном состоянии. Это был один из самых тяжелых годов в жизни Гоголя. В Риме он заразился малярией, которая оставила ему на всю жизнь следы в виде периодических упадков духа, лихорадки, слабости, обмороков – отсюда его известная боязнь летаргии. Есть версия, что в благодарность за спасение жизни Гоголь хотел уйти в монастырь, но его отговорил священник. Близко знавшие Гоголя считали, что литературное служение не дало ему избрать монашество, хотя оно и было его истинным призванием. Сам Гоголь так писал об этом графу А.П. Толстому в 1845 году: «Бог мне помог накопить несколько умного и душевного добра и дал некоторые способности, полезные и нужные другим, – стало быть, я должен раздать это имущество не имущим его, а потом уже идти в монастырь», признавая, что нет выше удела, чем монашеское звание. Он и прожил свои последние годы почти монахом, не давая лишь иноческих обетов.

Боясь не успеть создать дела всей жизни, Гоголь задумал на время своих поисков опубликовать важные фрагменты писем к друзьям, которые стали бы разъяснением его идей и благотворно повлияли бы на читателей. Так появилась книга «Выбранные места из переписки с друзьями», признанная одной из самых значительных в его творчестве, но духовно близкая только верующему человеку, чем и можно объяснить постигшее ее при жизни Гоголя фиаско.

Гоголь раскрыл в ней свою сокровенную идею: необходимость осуществлять христианский закон в современной жизни ради спасения человеческой души и всей России, ради нравственного преображения народа и каждого человека, в каком бы сословии он ни был рожден, то есть попытался осмыслить христианство в существующих социальных отношениях. По мысли Гоголя, закон Божий нельзя «исполнять на воздухе», и нельзя откладывать осуществление христианского учения в то прекрасное далеко, когда к нему будет готово общество. Напротив, исправить общество способно христианство. Оттого не стоит ждать, когда займешь какую-то более полномочную «для исполнения добра» должность, а следует действовать в той должности, в которой находишься сейчас, будь то губернатор, помещик, художник или светская женщина. Лишь бы эта деятельность была устремлена «к цели небесной» во спасение души и во служение Богу, России, ближнему, ибо «назначение человека – служить». Вера должна проникнуть во все круги жизни, вера призвана воцерковить Россию. Преображение народа начинается с нравственного возрождения человеческой личности.

Отсюда конкретные советы Гоголя, которые были в чем-то очень разумны и свежи, а в чем-то оказывались спорны – да он и не отказывался от ошибок! Например, нелепо выглядят рассуждения писателя о русском помещике и крепостных крестьянах, и даже Белинский был ближе к истине, считая, что, по мысли же Гоголя, помещик должен признать крестьян равными собратьями во Христе и понять ложь крепостного права. Но если вчитаться, очевидно, что Гоголь призывал помещика действовать во благо крестьян и подразумевал, что тот сам будет руководствоваться верой: творить христианский суд, не бить мужика, не наживаться на крестьянских хребтах, учить желающих грамоте, чтобы они могли читать «святые книги», чтобы слышали в храме проповеди из творений Иоанна Златоуста. Не было в том поучении рабского смысла, в чем обвиняли Гоголя: «Объяви им всю правду: что душа человека дороже всего на свете и что, прежде всего, ты будешь глядеть за тем, чтобы не погубил из них кто-нибудь своей души и не предал бы ее на вечную муку».

Он не был и «апостолом невежества», как его заклеймил Белинский. Гоголь считал искусство «незримой ступенью к христианству», и театр – «кафедрой, с которой можно принести миру много добра». Призывал не быть похожими на святош, которые хотят все уничтожить, видя во всем одно бесовское. Приветствовал перевод Жуковским «Одиссеи», в которой и простой народ может поучиться вере и нравственности, и видел в великом полотне А.А. Иванова «Явление Христа народу» изображение истинного обращения ко Христу.

Мысль Гоголя движется от частного, человеческого к общему, национальному. В «Переписке» гениально раскрывается образ России как богоизбранной державы, имеющей самобытные основы национального бытия. Первая и главная из них – Православная Церковь, которая «как бы снесена прямо с неба для русского народа», и в отрыве от нее порождаются вся неправда, все уродства и безобразия окружающей жизни. Церковь способна не только дать России и русскому человеку нравственность и просвещение. Она способна примирить всю русскую землю и устроить в России жизнь согласно христианскому закону, ибо в ней «заключено все, что нужно для жизни истинно русской», от государственности до семьи, не изменяя образа русского государства, а воцерковляя Россию. Гоголь не был и противником реформ. По этому поводу он писал лишь, что безумна мысль ввести какое-то нововведение в России, не испросив у Церкви благословения, и нелепо прививать к нашим мыслям какие-либо европейские идеи, покуда Церковь «не окрестит их светом Христовым». Церковь же способна сотворить на глазах у Европы неслыханное чудо, «заставив у нас всякое сословье, званье и должность войти в их законные границы и пределы и, не изменив ничего в государстве, дать силу России изумить весь мир согласной стройностью того же самого организма, которым она доселе пугала». Этот организм и есть русское государственное устройство, кроющее в себе огромные возможности для полноценного благотворного национального бытия, ибо вторая основа России – монархия.

Помазанник имеет высшее назначение «быть образом Того на земле, Который Сам есть любовь», и стать защитником верноподданных от жестоких несовершенств гражданского закона. Иначе «государство без полномощного монарха – автомат». Монархия созидает государственный строй с его сословиями и чиновничьим аппаратом, который вполне может работать успешно, если каждый будет исполнять свою должность с верою, как служение, и помнить, что должность следует осуществить так, как повелел Христос, а не кто другой. Тому, кто «пожелает истинно честно служить России, нужно иметь очень много любви к ней, которая бы поглотила все другие чувства».

Любовь к России – главная тема национальной проповеди Гоголя. Без любви не достичь блага, а любовь принесет дары духовные. «Поблагодарите Бога, прежде всего, за то, что вы русский», – пишет он, размышляя о божественном призвании России, таящей в себе богатырские силы для духовного подвига во Христе. Почему, задается вопросом Гоголь, ни Франция, ни Англия, ни Германия не пророчествуют о себе, а пророчествует только одна Россия? Затем, что «сильнее других слышит Божию руку на всем, что ни сбывается в ней, и чует приближенье иного Царствия». Это призвание кроется в духовных качествах русского характера, взлелеянного Церковью: «Без меча пришел к нам Христос, и приготовленная земля сердец наших призывала сама собой Его слово». В славянской природе явлены «начала братства Христова», которое у нас сильней «кровного братства». Русская душа таит в себе великие нравственные возможности осуществления христианского закона, ибо способна к любви, вере, свободе и добру, ко всепримирению людей как чад Божиих.

Гоголь во многом одобрял Петра Великого, считая, что Россия не должна оставаться изолированной от Европы и ее достижений, что европейское просвещение было огнивом, «которым следовало ударить по всей начинавшей дремать нашей массе», но ради самобытности России: «Русский народ пробудился затем, чтобы с помощью европейского света рассмотреть поглубже самого себя, а не копировать Европу» – иначе нет добра в чужеземном знании. Отрыв от Церкви и национальных корней породили на Руси одно из самых губительных зол – светское общество, не умеющее говорить на родном языке, не ведающее своей земли и развращающее души «ничтожной модой», когда ради очередного бального платья жены заставляют своих чиновных мужей разорять казну и ближнего, вместо того чтобы подавать пример честности, простоты и скромности. Отсюда такая любовь Гоголя к патриархальной русской старине: «Не умрет из нашей старины ни зерно того, что есть в ней истинно русского и что освящено Самим Христом».

Свой век Гоголь определил как время общего неудовлетворения, «исходящее, может быть, от желания быть лучшим», неустройства и пробуждения общества. Европа охвачена революциями, в России же сохраняется единство и есть еще пути к спасенью, есть желание сойтись к чему-то общему, к внутреннему строению; вопросы нравственные берут вверх над политическими; нет непримиримой ненависти между сословиями, нет вражды дворянства с государем (декабристов Гоголь называл «сорванцами»). Гоголь возлагал особые надежды на русское дворянство, которое, по его мнению, появилось в России не так, как в Европе, – с воюющими вассалами и сюзеренами, а личными выслугами «перед царем, народом и всей землей» – выслугами, основанными на нравственных достоинствах, и потому русские дворяне исполнены истинным, природным благородством. Они в первую очередь призваны помочь русской земле и встать на самые «неприманчивые» должности, как прежде вставали на защиту своей Отчизны от неприятеля. Но важно, чтобы каждый русский человек почувствовал, что и для него возможно такое великое дело.

«Выбранные места из переписки с друзьями» построены символично. Книга начинается личным завещанием Гоголя, составленным в ожидании скорой смерти, а кончается главой о светлом Христовом Воскресении, раскрывающей русскую идею: Россия может осуществить в мире христианский подвиг, который принесет спасение и благо. Хвастовство национальными добродетелями напоказ Европе пагубно: «Лучше ли мы других народов? Ближе ли жизнью ко Христу, чем они? Никого мы не лучше, а жизнь еще неустроенней и беспорядочней всех их. “Хуже мы всех прочих” – вот что мы должны всегда говорить о себе». Но Россия имеет свои преимущества христианского возрождения, ибо пока идет по пути национального созидания и еще не утратила молодости: «Мы еще растопленный металл, не отлившийся в свою национальную форму; еще нам возможно выбросить, оттолкнуть от себя нам неприличное и внести в себя все, что уже невозможно другим народам, получившим форму и закалившимся в ней». А это, вкупе с природными качествами русской души, таит великие внутренние возможности национального преображения во Христе, исполнения Его закона в жизни и нравственного возрождения человека. «И если предстанет нам всем какое-нибудь дело, решительно невозможное ни для какого другого народа, хотя бы даже, например, сбросить с себя вдруг и разом все недостатки наши, все позорящее высокую природу человека, то с болью собственного тела, не пожалев самих себя… рванется у нас все сбрасывать с себя позорящее и пятнающее нас… и в такие минуты всякие ссоры, ненависти, вражды – все бывает позабыто, брат повиснет на груди у брата, и вся Россия – один человек». Две страшные опасности стоят на этом пути: «гордость чистотой своей» и гордость ума, который на самом деле движется вперед лишь тогда, «когда идут вперед все нравственные силы в человеке». Многие идеи Гоголя потом развивал Достоевский.

Книга не утратила актуальности даже в наши дни. Однако ее высокие духовные идеалы сильно расходились с реальной жизнью. Оттого упрек в наивности был самым безобидным из тех, что современники выразили Гоголю. «Переписка» была принята в штыки даже его близкими друзьями за «реакционность», поддержку самодержавия, «мракобесие» и высокомерное поучение, то есть за излишнюю искренность личных признаний. По мнению известного гоголеведа В.А. Воропаева, «Гоголь как бы нарушил законы жанра и в светском произведении заговорил о таких вопросах, которые исконно считались привилегией духовной прозы». Сам Гоголь признавал, что писал книгу под влиянием страха скорой смерти и потому перешел «в тон, неприличный еще живущему». А главное, неосторожно заговорил в публицистическом труде о том, что намеревался показать в следующем томе «Мертвых душ», а художественное изображение убедительнее и доказательнее. Гоголь отнюдь не раболепствовал перед читателем, защищая свою книгу: «Отыщет много себе полезного всяк тот, кто уже глядит в собственную душу свою, и после чтения ее приходишь к тому же заключенью, что верховная инстанция всего есть Церковь, и разрешенье вопросов жизни в ней». Оттого «Переписка» и вызывала особенные припадки ярости. Белинский громил ее за оценку русского народа как христианского и с оптимизмом утверждал, что это глубоко атеистический народ по натуре своей, у которого нет религиозности, а есть остатки суеверий, и которому не нужны молитвы, а нужно пробуждение в самом себе чувства человеческого достоинства. Но о нем же писал и Гоголь: «Нужно вспомнить человеку, что он вовсе не материальная скотина, но высокий гражданин высокого небесного гражданства». Только понимание достоинства было разным. Для мистической экзальтации, по мнению Белинского, у русского народа «слишком много здравого смысла, ясности и положительности в уме: вот в этом-то, может быть, и заключается огромность исторических судеб его в будущем». Конфликт Белинского с Гоголем был столкновением двух полярных миров, двух вариантов исторического пути страны. Белинский мог быть прав в частностях, но не в целом. Гоголь, наоборот, угадав целое, мог ошибаться в деталях. И взгляды не Гоголя, а Белинского привели Россию к национальной катастрофе 1917 года. Не все русские люди могли внять христианскому призыву и пойти подвижнической стезей Гоголя.

После выхода «Переписки» в 1847 году начали поговаривать, что у Гоголя что-то «тронулось» в голове. Только Вяземский, Жуковский, Плетнев, Вигель встали на его защиту. А архимандрит Феодор (Бухарев) уже видел в Гоголе «мученика нравственного одиночества».

На следующий год Гоголь поехал в паломничество на Святую Землю, а вернувшись осенью в Москву, сначала остановился у Шевырева, а в ноябре перебрался к Погодину. Однако их отношения оказались сильно испорчены из-за «Переписки» – они даже старались не встречаться в доме. Вскоре хозяин затеял ремонт, и в декабре 1848 года Гоголь принял приглашение своего давнего знакомого графа Алексея Петровича Толстого и переехал к нему в дом Талызиных на Никитском бульваре. Так Гоголь стал обитателем Арбата, где ему было суждено закончить земные дни.

Как известно, в Москве два дома Талызиных, и стоят они поблизости друг от друга. Один, что на Воздвиженке, который, по преданию, Лев Толстой описал как дом Пьера Безухова, принадлежал П.Ф. Талызину. Ныне в нем находится Музей архитектуры. Другой, на Никитском бульваре, в приходе церкви Симеона Столпника, с начала XVII века принадлежал боярам Салтыковым. На рубеже XVIII–XIX столетий усадьбой владела дальняя родственница А.С.Пушкина Мария Салтыкова. Ныне существующий каменный дом был построен до Отечественной войны Д.С. Болтиным, родственником известного историка. В 1816 году он перешел к генералу Александру Ивановичу Талызину, участвовавшему в заговоре против Павла I. При нем дом принял современный вид с балконом на каменных аркадах. После смерти Талызина в августе 1847 года дом перешел его родственнице титулярной советнице Талызиной. В тот же год здесь снял квартиру граф А.П. Толстой, а через несколько месяцев и купил эту усадьбу на имя жены. Тогда-то супруги пригласили к себе Гоголя.

Граф познакомился с ним в конце 1830-х годов, когда был военным губернатором Одессы, и с тех пор они оставались друзьями. Полагают, что его Гоголь изобразил в генерал-губернаторе из второго тома «Мертвых душ», считая Толстого человеком, «который может сделать у нас много добра», ибо судит о вещах не «с европейской заносчивой высоты, а прямо с русской здравой середины». Духовным отцом графа был протоиерей Матфей Константиновский, с которым Гоголь впервые увиделся в этом доме в январе 1849 года.

Гоголь обрел здесь уголок покоя. Толстые, боголюбивые и добрые люди, жили аскетично, строго соблюдали церковные правила, посты, читали духовную литературу, прекрасно знали и светскую, любили Пушкина – все это было близко Гоголю. Ему отвели три уютные комнаты на первом этаже с отдельным входом из сеней: прихожую, гостиную и кабинет, совмещенный со спальней, окнами на бульвар и во двор. Это было первое столь просторное пристанище Гоголя. А еще в доме царила необыкновенная тишина. И тот факт, что писатель прожил здесь три с лишним года – дольше чем, у кого-либо другого, много говорит о его отношениях с хозяевами. Преклоняясь перед Гоголем, они окружили его искренней заботой, оградив от бытовых беспокойств и полностью высвободив для творчества.

На праздники писатель любил ходить в университетскую церковь. Студенты запомнили, как он зябко кутался в шинель, словно ему все время было холодно, – таким его и изобразил скульптор Н.А. Андреев. Заходил в приходской храм Симеона Столпника на Поварской. В будни работал до обеда, а затем отправлялся гулять, наносил визиты, навещал друзей. Совсем рядом, на Собачьей площадке, жил А.С. Хомяков, у которого Гоголь крестил сына, своего тезку; он очень дружил и с хозяйкой дома Екатериной Михайловной – ей одной рассказывал о впечатлениях от паломничества на Святую Землю. По дороге к Хомяковым всегда заходил в храм Николы Явленного на Арбате, где хранилась святыня, особо почитавшаяся в семье Гоголя, – список с Ахтырской иконы, от которой было явлено чудо его родителям^[1] (ныне образ находится в церкви апостола Филиппа). Да и сам храм был посвящен его небесному хранителю: по преданию, мать Гоголя, потеряв двух детей, вымолила сына перед чудотворной иконой Николая Чудотворца в Диканьке и дала обет назвать его в честь святого угодника. На Поварской жил А.И. Кошелев, считающийся прототипом Костанжогло. Аксаковы, которым Гоголь читал главы из второго тома, восторгались гоголевским талантом «показывать в человеке пошлом высокую человеческую сторону». У Аксаковых в Филипповском переулке писатель праздновал свой юбилей в 1849 году, а зимой у них были заведены «вареники» – дни приема Гоголя, названные в честь его любимого блюда.

22 августа 1851 года праздновался день коронации Николая I. В честь торжества была устроена иллюминация, и Гоголь поднялся посмотреть ее на бельведер дома Пашкова. Любуясь восхитительной панорамой Москвы, он задумчиво сказал: «Как это зрелище напоминает мне вечный город…».

Роковую зиму 1852 года Гоголь намеревался провести в Крыму. Однако, отправившись в сентябре 1851 года на Полтавщину, на свадьбу сестры, Гоголь по дороге в последний раз посетил Оптину пустынь и неожиданно вернулся в Москву. В октябре он вновь посмотрел «Ревизора» в Малом театре, но постановка ему не понравилась. Гоголь нашел, что актеры «тон потеряли», и пригласил их в дом на Никитском, дабы самому прочесть пьесу – он редко бывал щедр на такие милости, как авторское чтение. Чтение состоялось 5 ноября, для него граф предоставил свою приемную. Среди слушателей были Аксаковы, С.П. Шевырев, И.С. Тургенев, актеры М.С. Щепкин и П.М. Садовский. Гоголь был взвинчен, но читал прекрасно, хотя и сильно утомился под конец.

А в свою последнюю новогоднюю ночь Гоголь случайно встретился у Толстых с доктором Ф.П. Гаазом. Тот пожелал Гоголю такого «нового года», который даровал бы ему «вечный год». Гоголь впал в уныние.

Трагедия, разыгравшаяся зимой 1852 года в доме на Никитском бульваре, и причина смерти писателя по сей день оставляют много загадок. Бесспорно, что впечатлительного, мнительного Гоголя подкосила кончина Екатерины Михайловны Хомяковой, случившаяся 26 января. Есть гипотеза, что от нее он заразился брюшным тифом, который через месяц свел в могилу его самого. На панихиде Гоголь молвил вдовцу: «Все для меня кончено», – и начал пост раньше положенного срока, еще на масленой неделе. Так явилась расхожая версия, особенно популярная в советские времена, а прежде поддержанная Н.Г. Чернышевским, что Гоголь из религиозных побуждений уморил себя голодом. Современные исследователи, восстанавливая на основе свидетельств очевидцев христианский образ величественной и мученической кончины Гоголя, подвергли эту версию обоснованной критике.

Известно, что в начале февраля Гоголь пожаловался на необычную слабость, расстройство желудка и слишком сильное действие прописанного лекарства. Доктор Иноземцев поставил диагноз «катар кишок». В этом была первая причина отказа от обычной пищи, которая, вероятно, доставляла писателю боль, и от лечения. Тогда-то он и решил начать поститься пораньше. Считая, что телесное исцеление возможно только от Бога и поминая дорогую покойницу, Гоголь стал проводить ночи в молитвах.

По другой версии, у Гоголя был менингит, развившийся вследствие простуды. В те морозные дни он ездил в Преображенскую больницу к почитаемому юродивому Ивану Яковлевичу Корейше (которого позже Достоевский изобразит в романе «Бесы»), но долго прогуливался на сильном ветру, не решаясь пойти к нему, да так и не решившись, уехал.

Когда у писателя начались первые недомогания, хозяева перевели его в комнатку на своей половине, самую теплую в доме. Оттого и получилось, что жил Гоголь в одной части дома, а умер в другой. В ночь на 9 февраля после коленопреклоненной молитвы Гоголь прикорнул на диване и во сне слышал голоса, вещавшие, что он скоро умрет. На следующий день он попросил графа передать рукописи святителю Филарету, митрополиту Московскому. Граф демонстративно не принял их, чтобы Гоголь не утвердился в думах о скорой смерти, а потом клял себя за то, что не забрал рукописей. В ночь на 12 февраля Гоголь велел слуге растопить печь в гостиной и сжег свои бумаги. Отец Матфей, ознакомившийся за несколько дней до того с гоголевскими рукописями, говорил, что он вовсе не побуждал писателя к сожжению, а лишь указал на те места, которые ему не понравились: на неудачный образ не вполне православного священника и на образ губернатора, каких не бывает, – за что, дескать, осмеют больше «Переписки». Существует предположение, что Гоголь расстался со своим трудом, вспомнив неудачу, постигшую «Переписку». Утром он сокрушался, что хотел сжечь только рукописи, давно к тому отобранные, а сжег все. Толстой пытался ободрить его тем, что еще можно восстановить написанное по памяти. Гоголь оживился при этой мысли, но ненадолго. 14 февраля он твердо сказал: «Надобно меня оставить, я знаю, что должен умереть». Через три дня соборовался и приобщился святых таин у отца Иоанна Никольского, священника Саввинского храма, и после того больше не вставал с постели. Толстой, стараясь спасти Гоголя, ездил за помощью к митрополиту Филарету. Расплакавшись, святитель велел передать больному, что Церковь «повелевает в недугах предаться воле врача». Гоголь, умирая в полном сознании, с радостью принимал только священников. К нему пробовали применить гипноз, чтобы заставить лечиться и питаться, а он творил молитву, просил вино и не поддавался никакому внушению.

20 февраля Толстой созвал у себя консилиум из лучших врачей, которые сочли, что у Гоголя менингит, и приняли решение лечить его насильно как человека, не владеющего собой. Весь день, несмотря на мольбы умирающего не тревожить его ради Бога и оставить в покое, его сажали в теплую ванну и обливали голову холодной водой, ставили пиявки, мушки, горчичники, обкладывали тело горячим хлебом. Честь «спасения жизни» гения явно льстила врачам, но в какой-то степени Гоголь принял на себя грех обыкновенного человеческого неверия. «Велик Бог, и природа человека еще такая тайна, которая ускользает далеко во многом от глаза докторов», – писал он об этом Жуковскому еще в 1845 году. Доктор Тарасенков, не принимавший в этом участия, считал, что эскулапы-палачи только помогли Гоголю уйти из жизни. Врач Н.Н. Баженов тоже констатировал врачебную ошибку, считая, что при остром малокровии мозга кровопускание было противопоказано. К вечеру Гоголь впал в беспамятство. В 11-м часу закричал: «Лестницу, поскорее давай лестницу!». Ночь прошла без мучений, и утром 21 февраля Гоголь тихо отдал Богу душу.

Официально объявили, что великий писатель умер от простуды, но его таинственная смерть породила множество толков, вроде того, что он заснул летаргическим сном. Этот слух опровергают воспоминания скульптора Н.А. Рамазанова, снимавшего с Гоголя посмертную маску: помощник торопил его, потому что на лице покойного писателя появились следы разложения. Гоголь умер как христианин, в своей постели, удостоившись церковного напутствия.

По предложению Т.Н. Грановского, с Гоголем, почетным членом Московского университета, прощались в домовой Татианинской церкви университета, и во избежание беспорядков было перекрыто движение по Большой Никитской. Хоронили писателя в единственном сюртуке, который имелся в его гардеробе. Могилу Гоголя на Даниловском кладбище увенчал черный надгробный памятник с высеченной цитатой из пророка Иеремии: «Горьким словом моим посмеюся». А потом в изголовье был установлен крест на «голгофе» – большом камне, найденном Аксаковым в Крыму специально для гоголевской могилы и названном так потому, что по форме напоминал Голгофскую гору в Иерусалиме.

Смерть Гоголя потрясла Толстых. Граф послал в Оптину пустынь деньги на помин души покойного и сжег все его письма.

В 1856 году Александр II, приехав в Москву на коронацию, назначил А.П. Толстого обер-прокурором Святейшего Синода, и супруги уехали в Петербург. Этот пост граф занимал всего шесть лет, но оставил о себе благодарную память. Он пережил своего великого постояльца на 21 год и умер в 1873 году в Женеве, по пути из Иерусалима. Вдова посвятила себя благотворительности. В память о муже она основала Александровский приют для священнослужителей на Садово-Кудринской, а дом на Никитском бульваре продала дальней родственнице Лермонтова М.А. Столыпиной. В 1888 году в нем провели перестройки, когда, по всей видимости, была утрачена подлинная печь, в которой сгорели рукописи Гоголя.

Первые планы почтить этот дом должным образом появились к празднованию 100-летия со дня рождения Гоголя. Московская городская дума решила ознаменовать юбилейные торжества сооружением памятника писателю и учреждением именной гоголевской библиотеки. Место для монумента определяли в привязке к мемориальному дому, но поскольку Никитский бульвар был тесен, памятник установили на Пречистенском бульваре. А сам дом Московская городская управа предложила выкупить у частных владельцев, чтобы именно в нем разместить музей-читальню, но замыслы не осуществились.

После Октябрьской революции дом отдали под коммуналки, которые сохранялись в нем до 1964 года; потом дом определили под представительство Киргизской ССР. Только в 1971 году решением Моссовета изувеченное здание было передано городской библиотеке № 2, рожденной из передвижной библиотеки Наркомпроса. С этого времени ведет отсчет и история гоголевского музея в Москве. (Сейчас почему-то говорят, что его раньше не было.) Мемориальные комнаты Н.В. Гоголя – гостиная и спальня-кабинет – открылись в 1974 году. Оттого библиотеке и было присвоено имя Н.В. Гоголя. А в 2005 году решением Правительства Москвы ее преобразовали в Центральную городскую библиотеку – мемориальный центр «Дом Гоголя», когда стало ясно, что в этом здании необходимо создать полноценный гоголевский музей.

По словам его директора Веры Павловны Викуловой, задача такого музея – не только воссоздать историческую обстановку последнего пристанища писателя, но и помочь современному человеку глубже понять Гоголя. К этому и призваны новейшие музейные технологии, световые пушки, звуковые фонограммы, инсталляции, за которые оппоненты обвиняют руководство музея в создании «дискотеки» и «дисней-лэнда». Однако в сложном сочетании со «спецэффектами» академический стиль мемориального музея полностью сохранен, что потребовало очень кропотливого научного труда и тонкого чувства меры. «Добавите помпезности – а Гоголь скромно жил, и у нас соблюдена эта скромность убранства, – говорит Вера Павловна. – Переборщите в спецэффектах – уйдет Гоголь. Добавите современности – будет гламур. Мы пока только учимся такому музею. Ясно, что нельзя оставаться на уроне прошлого и позапрошлого столетий, иначе не будет результата от музея, рассчитанного на самый широкий круг посетителей и школьников, – он просто не будет им интересен». А современные дети, добавим, с классической книгой не дружны. Времена указки экскурсовода и сухого устного рассказа прошли. Теперь залы многофункциональны. Кроме экспозиции, соответствующей залу по его прямому назначению (прихожей, приемной), в каждом из них можно ознакомиться с биографией и творчеством Гоголя с помощью технологий, рассчитанных на визуальное восприятие. Все это преследует цель показать Гоголя в контексте его эпохи. И показать интересно.

Посетитель с первого взгляда видит классический музей – кабинет, гостиная. Движение руки экскурсовода – и экспозиция оживает. Осмотр начинается с прихожей («Комната странствий»), где рассказывают о Гоголе-путешественнике. Под фонограмму раздается стук колес, на световой панели видно, как «плывет» дорога, создается живое ощущение движения путника. В гостиной – пылающий камин, где погибли гоголевские рукописи. При Гоголе здесь была печь, но не стали менять из страха, что строители окончательно все развалят. На плазменном экране появляются современники Гоголя, которые бывали у него в этом доме: Тургенев, Айвазовский, Щепкин. Кресло отбрасывает тень сидящего Гоголя, ведь должно быть в его музее что-то мистическое. На окнах – драпировка с изображением уличного пейзажа, который Гоголь видел здесь каждый день. Булыжные мостовые, извозчики, экипажи, прохожие. Слышится стук колес, шум разгружаемой повозки, лай собаки…

Новая мемориальная экспозиция открыта в левой части здания, где раньше находились библиотечные помещения. Первая комната – приемная графа Толстого, или «Зал “Ревизора”», поскольку именно здесь Гоголь читал свою пьесу актерам Малого театра. Зал оформлен в театральном стиле с применением бархатных драпировок, напоминающих убранство лож Александрийского театра, где состоялась премьера комедии. Далее следует «Комната памяти», в которой Гоголь умер. Руководство музея обвинялось в том, что в сакральном помещении прорубили стену, но в действительности это лишь воссоздание исторической анфилады, поскольку во времена Гоголя здесь была дверь, которая была заложена в советские годы. Ее и восстановили.

На втором этаже, где находилась жилая половина Толстых и театральная гостиная, пока размещаются два читальных зала, выполненные в стиле классической городской усадьбы середины XIX века и дворянской библиотеки. Здесь проходят научные конференции. Когда полностью освободится соседний флигель усадьбы (его арендатор имеет контракт сроком до 2012 года), туда переедет вся библиотека, а здесь будет устроен полноценный выставочный зал. Подлинных экспонатов пока мало, но зато можно увидеть настоящие реликвии: пуговицу с жилета Гоголя и фрагмент его захоронения.

Таким образом, «Дом Гоголя» совмещает в себе мемориальный музей, научную библиотеку и научно-исследовательский центр, занимающийся изучением гоголевского наследия. По словам В.А. Воропаева, известного исследователя творчества Гоголя, «Дом Гоголя» вполне мог бы стать московским братом петербургскому Пушкинскому дому.

^[1] Однажды полтавский помещик Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский поехал на богомолье в Харьковскую губернию к чудотворному Ахтырскому образу Божией Матери. Потом во сне он увидел в храме Царицу Небесную, Которая указала на крохотное дитя, сидящее у Ее ног, и молвила: «Вот твоя жена». Через некоторое время в доме соседей Косяровских он увидел их семимесячную дочь и тут же узнал младенца, увиденного во сне. Через 14 лет первая красавица на Полтавщине Мария Косяровская стала его женой. От этого брака 19 марта 1809 года родился Н.В. Гоголь

Комментарии

Сушко петр Николаевич15 октября 2009, 13:38

Статья хорошая, но если Вы говорите о значимой для рода Яновских иконы Пресвятой Богородицы Ахтырской, принциально важно поместить иллюстрацию с подлинного списка иконы, так как она существует в в противоположно разных изводах. А учитывая польскую линию в роде Яновских, эта икона должна быть максимально приближенна к протографу XVII века, привезенному в Ахтыркуиз Европы . Это болезнь интернетных публикаций: преобладание текстов.

Елена 10 апреля 2009, 18:24

Спасибо, Михаил! Спасибо всем за добрые слова. а на счет первого московского адреса - верное замечание. Гоголь отправился к Погодину на Мясницкую, приехав в Москву! Благодарю Вас, Николай, простите за ошибку.

Николай 6 апреля 2009, 17:27

Где был вынужден остановиться Гоголь в июне 1832 года - неизвестно [у С.Т.Аксакова в "Истории моего знакомства с Гоголем" (стр.5) - Отдать визит Гоголю не было возможности, потому что не знали, где он остановился: Гоголь не хотел этого сказать], во всяком случае, не у Погодина, хотя на Мясницкой был.
А на обратном пути, Гоголь ездил к Максимовичу, но не застал его, но тот сам к нему приехал [по сообщению П.А.Кулиша со слов М.А.Максимовича. Записки о жизни Гоголя,I, 116 - «…Гоголь не застал Максимовича дома, и Максимович, узнав, что у него был автор “Вечеров на хуторе”, поспешил к нему в гостиницу…».].
А еще по-видимому в 1832 году был визит к врачу Дядьковскому в Брюсов пер., а вот дом Елагиных в первый свой московский год Гоголь скорее не посещал, хотя с Киреевским познакомился - в других местах.
Относительно реплики С.Тесмина, относительно даты рождения; не ложь это, а проблемы пересчета дат на новый стиль - поэтому и Пушкину празнуем день рождения на 2 дня раньше, и Цветаева не в день памяти Иоанна Богослова вспоминается...

Михаил 3 апреля 2009, 16:22

Елена, не слушайте Андрея, пишите больше! Да что это я, Вы же и сами знаете... :)

С. Тесмин 1 апреля 2009, 20:31

Музей не оправдал ожидания москвичей. Кстати, я надеюсь, что авторы Православия.ру не разделяют безграмотную ложь о том, что Гоголь родился 1 апреля?

Александр31 марта 2009, 11:55

Большое спасибо, интересная статья.

N30 марта 2009, 21:30

музей открыли отвратительный, непрофессионализм вопиющий, да и не музей совсем..
а вот книгу Воропаева В.А. всем рекомендую к прочтению

Павел30 марта 2009, 21:12

Люблю Н. В. Гоголя! Когда читаешь “Тарас Бульба”, порой слезы на глаза наворачиваются. Ни про одного другого писателя такого сказать не могу. Будет интересно экранизацию этого произведения посмотреть. Достойно ли сделали или нет.

Андрей30 марта 2009, 18:43

Пишите более кратко и по сути, а то читать уж очень долго.

Эра Гоголя

Подпишитесь на рассылку Православие.Ru