Литература о духовных семинариях, их учащихся и учащих до сих пор остается мало известной даже в православной читающей аудитории. Между тем художественные произведения, мемуарные записки и публицистически очерки, которые, являясь весьма специфическим историческим свидетельством, посвящены внутреннему и внешнему описанию духовных школ, позволяют узнать много интересного об учебном процессе, досуге, быте, фольклоре семинаристов.
Живые, искренние повествования, авторами которых обычно выступают люди, уже умудренные богатым жизненным опытом – прежде всего религиозным (архиереи, священники, преподаватели, выпускники семинарий и др.) дают уникальную возможность исподволь проследить этапы духовного роста, глубже понять причины, побуждающие к беззаветному, жертвенному служению Христу.
Именно поэтому вниманию читателей нашего сайта впервые предлагается «Антология семинарской жизни», в которой будет представлена – в намерено мозаичном порядке – широкая панорама семинаристского житья–бытья XVIII – начала XXI вв.
 |
| МинДС |
Во время обеда, как и положено в Духовной школе, читалось «Житие», при этом соблюдалась тишина, приличествующая моменту. Если кому требовалась соль, горчица и т.п., то он просил передать их взглядом или жестом. Порядок и дисциплина в Семинарии сложились не сразу, это был результат работы не одного года и не одного человека. В этом отношении много потрудился в свою бытность инспектором нынешний Митрополит Оренбургский Высокопреосвященнейший Леонтий (Бондарь). Это было еще до моего призыва в армию в 1954 году, тогда еще не было нового семинарского корпуса, и мы питались в братской трапезной. Было тесно, душно… Вот кто–то за столом заговорил… Отец инспектор, а он неукоснительно присутствовал за трапезой, уже тут как тут: наклонившись над «нарушителем спокойствия», ничего не говоря, напряженно слушает минуту–другую, потом, как бы не доверяя одному уху, поворачивается другим и опять слушает, наклонившись еще ниже. При этом нарушитель не то что говорить, даже жевать переставал.
В наше время так же не разрешалось ходить в спальни до отбоя, да, кстати, они закрывались на ключ после уборки. Спальни открывали только перед отбоем. Спустя годы, считаю эту меру оправданной: вместо того, чтобы валяться на кровати, учащиеся шли прогуляться на свежем воздухе, что для людей, просидевших шесть часов в закрытом помещении и занятых умственным трудом, совершенно необходимо. Должен сказать, что мы нисколько не ощущали потребности спать днем. Кроме того, в спальне делать было нечего, так как в спальнях личные вещи не хранились, а находились в специальной кладовой. Вещами в наше время семинаристы вообще не обрастали. Послеобеденные прогулки в наше время были своего рода неким ритуалом. Особой популярностью пользовалась дорога, что идет от Георгиевского храма к лесу и дальше вдоль опушки, обрамленной деревьями белой акации. В хорошую погоду наша братия группами по два–три человека, с интервалами метров так сто, двигалась по этой дороге. Затем, дойдя до места, где дорога углубляется в лес, головная группа разворачивалась и шла обратно, и так все последующие группы. На эти прогулки мы собирались по интересам, обсуждали личные, учебные, политические вопросы – главное – никаких лишних ушей, кругом поле, лес да ширь небес. В хорошую погоду весной и осенью учащиеся играли в волейбол, причем в этих играх принимали участие и преподаватели. Зимой часто ходили на лыжах. Одно время сильно увлекались хоккеем на монастырском пруду. На берегу пруда «поболеть» собирались не только учащиеся, но и преподаватели. Кое–кто из них также гонял с нами шайбу. Помню, как то наш гомилет о. Максим, увлекшись, заехал на ту часть пруда, где бьют ключи. Лед там естественно тонкий. Незадачливый хоккеист поплатился за свою невнимательность: лед треснул и о. Максим погрузился в воду пруда. Но подоспевшие игроки тут же извлекли батюшку из полыньи при торжественном пении «Во Иордане…». Школа в наше время хорошо была обеспечена спортивным инвентарем: ботинками с лыжами и коньками, волейбольными комплектами. Индивидуальные занятия начинались в 17 часов и длились 3 часа 30 минут, то есть до ужина. К занятиям относились весьма серьезно, да и нагрузки были большие. Например, первый и второй классы писали по 7 сочинений в году, третий и четвертый – 5 сочинений и одну проповедь. Учебный год делился на трети: первая треть заканчивалась 7 ноября, то есть ко дню Октябрьской революции. Вторая треть кончалась перед Новым годом, а последняя охватывала все время от Рождественских каникул до Страстной седмицы. Экзамены проводились по большинству предметов в строгой обстановке: учащиеся садились на стулья перед столом экзаменационной комиссии, в руках только вопросы билета на отдельном ярлычке. При подготовке ответа никаких записей не делали, только на экзаменах по языкам писали на доске то, что нужно было для ответа. На экзаменах, как и в году, практиковалась пятибальная система. Поэтому осенние переэкзаменовки в наше время не были редкостью. Следует заметить, что переэкзаменовки проводились c не меньшей строгостью, чем экзамены. Для иллюстрации приведем несколько архивных выписок. В 1954/55 учебном году два человека держали повторные экзамены, один экзаменующийся получил неудовлетворительную оценку и был отчислен. В 1956/57 уч. г. переэкзаменовку держали пять человек, причем успешно. А вот в 1958/59 уч. г. переэкзаменовку имели десять человек, трое из них не выдержали повторный экзамен и были отчислены.
Во время самоподготовки в классах обычно царила тишина. У нас был обычай уважать соседа и не мешать ему работать. Если кому надо было о чем–то посоветоваться, то обычно выходили в коридор для разговора, причем, и в коридоре собеседники разговаривали в полголоса. Вообще в школе царило желание работать: даже во время прогулок многие повторяли тексты или заучивали слова обязательного минимума по древним и новым языкам. Некоторые воспитанники, определившиеся уже на приходское служение, подбирали и переписывали нужный им материал по разным вопросам – ведь книга богословского содержания в наше время была дефицитом, а множительной техники не существовало. В семинарии, правда, имелось несколько пишущих машинок. Но они были зарегистрированы в органах, и все, что на них печаталось, подлежало строжайшему учету.
После ужина сразу же совершалась вечерняя молитва. На молитве каждый класс стоял отдельно рядами по три человека. Причем, у каждого раз и навсегда было определено место: если человек отсутствовал, его место никто не занимал и оно оставалось свободным, что делало обстановку прозрачной, как говорят теперь. Одно время на вечерние молитвы мы ходили в Никольский храм. Это были благодатные стояния в полумраке при свете лампад. После отпуста батюшка, благословлявший молитву, сходил с солеи и клал крест на аналой, нарочно для того поставленный. И все учащиеся один за одним, класс за классом подходили ко кресту при пении стихир «Иже крестом ограждаеми…», «Господи, оружие на диавола Крест Твой дал…» и другие. Воспоминание об этих вечерних молитвах одно из самых умилительных и радостных за время моего пребывания в Семинарии. Тогда я почувствовал сердцем то, что позже осознал: только через молитву, через богослужение мы едины во Христе. После молитвы до отбоя было личное время, которое использовалось по–разному: одни продолжали заниматься, другие в комнате отдыха читали газеты, играли в шашки, шахматы, даже в домино, правда, без традиционного стука костяшками по столу. Отход ко сну начинался в 23 часа, а в полдвенадцатого был отбой, то есть хождения прекращались, все затихало и погружалось в сон.
Чтобы засвидетельствовать нашу политическую благонадежность администрация школы подключала семинаристов к активному участию в разного рода общественных акциях: все семинаристы выписывали газеты (в советское время чтение газет было тестом на гражданскую сознательность), участвовали в «добровольном» страховании жизни, хотя отдать месячную стипендию было ощутимой потерей для многих, подписывались на государственный заем. В годовом отчете по этому поводу сказано, что «учащиеся с радостью подписали госзаем» (бедное наше священноначалие!). Нас охотно отпускали в местный клуб на киносеансы, особенно на фильмы патриотического содержания. Когда надо было голосовать, Семинария всегда первой приходила на избирательный пункт. В такие дни мы вставали в шесть часов и шли на избирательный пункт по темным улицам, когда в селении все еще спали. В Семинарии торжественно отмечали разного рода гражданские праздники: день Октябрьской революции, день Красной Армии, 1 Мая. В такие дни занятий не было. Учащиеся готовили концерты, состоявшие из пения патриотических песен и чтения стихов такого же содержания.
Учащиеся в Семинарии в советское время находились постоянно под наблюдением спецорганов. Свою агентуру эти органы имели и в стенах школы. Это были те несчастные люди, которых чекисты, используя шантаж, угрозы или обещания, сумели завербовать для сбора информации о жизни школы. Бог им судья. Мы не будем здесь вспоминать их имена, хотя некоторые из них нам теперь известны. В конце 50–х годов усилилась атеистическая пропаганда. Особенно это было заметно в Жировицах: здесь в местном клубе часто проводились антирелигиозные лекции. Помню, однажды мы приняли решение подготовить очередному лектору вопросы позабористее. За несколько дней до приезда лектора все «заговорщики» усердно копались в книгах, подыскивая нужный для вопросов материал. К сожалению, я теперь не помню тех вопросов, которые мы подготовили. Не думаю, что для серьезного лектора они представляли особую трудность. А на деле получилось следующее. После выступления докладчика было предложено задавать вопросы. Из зала начали посылать записки. Послали и мы свои. Лектор начал отвечать на некоторые вопросы, но до наших так и не дошел: в зале вдруг погас свет. Кто–то стал чиркать спичками, кто–то сказал, что пошли выяснять причину отключения электричества. Через несколько минут объявили, что света не будет и попросили расходиться. Выбираясь из темного зала, мы торжествовали, считая, что со светом было подстроено, ибо лектор не смог дать ответы на наши вопросы. Практиковался еще один более жесткий способ «обработки» учащихся. Технология его была такова: в Жировицкий сельский совет приезжали откуда–то «сверху» из Гродно, а может быть из Минска, представители из органов и комсомольских комитетов. Семинаристов вызывали к ним на собеседование. В ходе этих бесед обычно предлагали оставить Семинарию, обещая или хорошую работу, или зачисление в любое учебное заведение Белоруссии. Здесь, вероятно, проводилась вербовка доносчиков. Однажды подробно расспрашивали о том, каково мнение учащихся об атеистических публикациях, которыми в то время пестрела пресса. Насколько я помню, их приводило в недоумение наше безразличие к антирелигиозным пасквилям и так называемым «научным разоблачениям» религиозного мировоззрения.
Наконец, необходимо уделить должное внимание и личному составу преподавательской корпорации МинДС. Приступаю к этой теме не без внутреннего трепета и смущения: первое чувство рождается из благодарности и почтения к трудам наставников наших, второе – из сознания своей немощи и трудности задачи. Действительно, обозреть эти труды во всей полноте, достойно оценить их, сохраняя беспристрастие, весьма сложно. Однако без освещения этой темы весь разговор об истории МинДС в советское время будет и неполным, и не совсем ясным. Итак, укрепляясь чувством долга перед памятью почивших и уповая на снисходительность к моим слабостям ныне здравствующих наших наставников, приступаю к этой ответственной части моих воспоминаний.
Прежде чем представить Вашему вниманию каждого члена преподавательской корпорации в отдельности, необходимо отметить, что она (корпорация) состояла из трех генераций, то есть трех групп, отличающихся и по возрасту, и по принадлежности к разным богословским учебным заведениям, из которых они вышли. Первое поколение составляли выпускники старых дореволюционных Духовных Академий, люди пожилые, прошедшие через ужасы Гражданской войны, пережившие годы воинствующего атеизма, преследования и репрессий. Вторую генерацию представляли выпускники богословского факультета Варшавского университета (ВУ) 30–х годов. Они также немало испытали на своем веку. Наконец, в третью группу входили молодые выпускники возрожденных в советское время Духовных Академий.
Первым в числе лиц, получивших богословское образование до революции, несомненно, должен быть назван протоиерей Иоанн Сокаль, хотя в Жировицы он прибыл после шести лет существования Семинарии. Воспитанник Холмской Духовной Семинарии, он закончил Киевскую Духовную Академию в 1910 году со степенью кандидата богословия, защитив работу на тему: «Западнорусские полемические сочинения против протестантства в XVI–XVII веках (до 1640–х гг.)». В отчете о состоянии КДА за 1909–1910 учебный год говорится, что из 51 кандидатского сочинения этого года восемь сочинений были оценены баллом «пять». В числе этих сочинений значится и сочинение Иоанна Соколя. Отец Иоанн еще до революции начал работу в системе духовного образования: в 1910–1919 гг. работал в Курской Духовной Семинарии сначала помощником инспектора, а затем инспектором. В Гражданскую войну эмигрировал в Югославию, где в течение десяти лет (1921–1931 гг.) был инспектором Духовной Семинарии в Сремских Карловцах. Во время второй Мировой войны поддерживал движение сопротивления против фашистской Германии, а его сын Анатолий, как врач, лично участвовал в этом движении. Это дало возможность семейству Соколя в 1950 году спокойно возвратиться на родину. Еще до возвращения, отец Иоанн участвовал в Московском совещании глав и представителей Православных Автокефальных Церквей в 1948 году. После возвращения в СССР, отец Иоанн защитил магистерскую диссертацию в Ленинградской Духовной Академии и был назначен ректором Саратовской Духовной Семинарии, а в 1953 году переведен к нам на эту же должность. Это был глубокий знаток Священного Писания Нового Завета и замечательный проповедник. Его проповеди, в большинстве своем, представляли катехизаторские беседы, глубокие по содержанию и ясные по изложению. Отец Иоанн имел обыкновение в конце учебного года лично проводить учащихся на каникулы, посещая все классы поочередно. Во время таких встреч он обращался к отъезжающим семинаристам со словом напутствия и назидания. Потом мы все по очереди подходили к нему под благословение, при этом отец Ректор уже каждому лично давал советы или наставления, говорил слова поощрения или делал замечания. Отцу Иоанну принадлежала инициатива строительства нового учебного корпуса. Эту идею горячо поддержал архиепископ Минский и Белорусский Питирим (будущий митрополит), а в Москве – протопресвитер Николай Колчицкий, управляющий делами МП, а также Учебный комитет МП. Эти общие усилия увенчались успехом: Москва дала разрешение на строительство нового учебного корпуса МинДС. Стройка началась весной 1954 года. Проект был составлен по личным эскизам отца Иоанна. Однако местные власти пытались сорвать строительство: аннулировались заявки на стройматериалы, не выделялись специалисты и мастера. В конце концов, отец Иоанн был переведен в Одессу, может быть из расчета, что строительство без своего инициатора и энтузиаста не будет доведено до конца. Отец Иоанн Сокаль закончил свой жизненный подвиг епископом на Смоленской кафедре.
Питомцем Киевской Духовной Академии был также протоиерей Василий Волотовский. Воспитанник Могилевской Духовной Семинарии, которую он окончил в 1899 году, отец Василий сначала подвизался на приходском служении, затем поступил в Киевскую Духовную Академию, которая была закрыта большевиками в 1919 году, когда отец Василий находился на четвертом курсе. Кандидатское сочинение он защитил уже в Москве в 1949 году, будучи 70–ти лет от роду. Это был широко образованный преподаватель, владел немецким языком, был знаком с греческим и латынью, очень добрый и приветливый старец, большой любитель природы: до самых заморозков бегал с удочкой по всем окрестным водоемам, но не столько ради улова, а, как он сам говаривал, ради уединения. За время пребывания в МинДС ему довелось преподавать разные дисциплины: основное богословие, сравнительное богословие, гомилетику, древние языки. Последние годы жизни отца Василия были полны скорби – батюшку постигла личная трагедия: его сын Евгений Волотовский был отчислен из преподавателей Одесской Семинарии за несоответствие. Однако, по просьбе отца Василия и из уважения к нему, архимандрит Антоний, ректор МинДС взял Евгения Волотовского на работу. Однако Евгений Васильевич оказался ренегатом и отступником: он информировал советские органы о внутренней жизни школы, печатал под псевдонимом в местной прессе пасквили на своего благодетеля, отца Ректора, и в целом на духовную школу. После закрытия Семинарии Евгений Волотовский перешел в здешний сельхозтехникум, где преподавал «Историю атеизма и религий». В последние годы работы в МинДС о. Василий уже не мог преподавать древние языки (сам путался в спряжениях и склонениях). Однако, архимандрит Антоний и здесь проявил свое благородство: он не оставил старого человека без моральной поддержки и куска хлеба, поручив о. Василию преподавать гомилетику.
Дореволюционную Санкт–Петербургскую Духовную Академию у нас представляли братья Котовы, Дмитрий Федорович и Петр Федорович (второй, младший, был в сане иерея). Оба одесситы. Они заканчивали в свое время местную Семинарию, а затем Санкт–Петербургскую Академию в 1913 и 1914 году соответственно. Оба кандидаты богословия. Дмитрий Федорович защитил у экстраординарного профессора Зарина С.М. сочинение на тему: «Отношение пастыря к общественно–политической жизни с принципиально–богословской и церковно–исторической точек зрения». Дмитрий Федорович одновременно с учебой в Академии прослушал курс историко–археологического института. После выхода из Академии он работал в Псковской и Иркутской Семинариях до закрытия последней в 1919 году. Отец Петр Котов в годы моего пребывания в МинДС уже не преподавал, а работал библиотекарем, да и то недолго: по состоянию здоровья он оставил Семинарию в 1954 году и скоро умер, кажется, в Одессе. Отец Петр в СПбДА учился на одном курсе с Борисом Ярушевичем, будущим митрополитом Николаем Крутицким. Петр Котов защитил кандидатское сочинение на тему: «Архиепископ Херсонский Иннокентий и его участие в деле духовного возрождения болгарского народа» <…>. Имеются сведения, что о. Петр в 30–х годах отбывал заключение в лагерях Сибири в течение 10 лет. Дмитрий Федорович был более крепок и бодр, чем его младший брат. Это был человек обширных основательных знаний. Он преподавал катехизис и догматическое богословие. На занятия Дмитрий Федорович приходил без всяких записей и конспектов. Жизнь его оборвалась трагически: летом 1958 года его сбила грузовая машина как раз на том месте, где сейчас ворота для въезда на территорию монастырского двора. Поразительно, но характерно для того времени, поведение шофера, совершившего наезд. На суде он заявил: «Да их всех вообще надо бы передавить». Видимо этой репликой он надеялся снискать симпатии партийцев–судей. Похоронен Дмитрий Федорович на Жировицком кладбище.
|
| МинДС современный вид <br>фото minds.by |
К числу преподавателей МинДС, получивших образование до революции, относился и Михаил Петрович Свиридов, родной брат Митрополита Питирима. Он закончил в 1916 году педагогический институт, а специального богословского образования не имел. В МинДС Михаил Петрович работал бухгалтером и одновременно преподавал русский и церковно–славянский языки. Это был очень добрый и чувствительный человек, способный умиляться до слез. У семинаристов о нем осталась самая светлая память, но члены преподавательской корпорации сетовали на то, что иногда Михаил Петрович пытался через своего брата корректировать решения Совета. Поступки такого рода обычно инициировались супругой Михаила Петровича Клавдией Николаевной, женщиной честолюбивой и властной. К слову сказать, эти демарши в основном успеха не имели, так как Владыка Митрополит знал их подоплеку и поддерживал линию семинарской администрации.
Невозможно обойти молчанием Цебрикова Михаила Яковлевича. Он не имел высшего богословского образования, так как окончил только Виленскую Духовную Семинарию в 1894 году и сразу же приступил к работе в Жировицком Духовном училище. В 1919 году Михаил Яковлевич сдал экстерном экзамены за учительский институт. Ему довелось работать в Жировичах в то время, когда здесь подвизался Петр Полянский, будущий Митрополит, Патриарший местоблюститель, Священномученик. Михаил Яковлевич был знаком и с Епископом Ермогеном (Долгановым), который стал жертвой интриг Григория Распутина и в 1913–1914 гг. находился в Жировичском монастыре в ссылке. Есть сведения, что архимандрит Антоний (Мельников) сделал записи об этих выдающихся деятелях РПЦ со слов Михаила Яковлевича, но где эти записки, какова их судьба – мне точно не известно. Однако вернемся к Михаилу Яковлевичу. В семинарии он работал с 1948 по 1953 гг., преподавал русский и церковнославянский языки. Мне не пришлось учиться у него, поскольку во время моего пребывания в Семинарии Михаил Яковлевич был уже на пенсии. Однако мы довольно часто встречались, и мне он запомнился как ярко выраженный человек иного века. Несмотря на преклонный возраст, лицо его всегда сохраняло приятную свежесть, свойственную обычно людям духовной жизни. В его облике отражалась особая умиротворенность, ничем не возмутимый покой. Внутренний порядок мыслей и чувств отражались и на его внешности: надо было видеть, ибо описать это трудно, его манеру держаться и двигаться, умение носить с таким достоинством старенькое, потертое, купленное, видимо, еще до войны, пальто, что убожество этого одеяния не замечалась, ибо достоинство владельца передавалось и его вещам. Под стать ему была и супруга его, Софья Титовна. В мое время она еще порой музицировала на рояле. Эта супружеская чета была истинной достопримечательностью веси Жировичской.
Я счел уместным вспомнить наших учителей поименно не только из чувства долга и признательности, не только потому, что это были яркие замечательные личности, но также и с намерением показать, из каких источников они черпали богословские знания, с которыми пришли к нам. Только что были упомянуты Одесская, Холмская, Виленская, Могилевская, Рязанская Семинарии, в которых когда–то начинали путь своего богословского образования будущие преподаватели МинДС. Этот путь для одних в дальнейшем шел через Духовную Академию Санкт–Петербурга, для других – через Киевскую и Казанскую.
Однако основную силу нашей школы составляли питомцы Виленской Духовной Семинарии. Взращенные в стенах Свято–Духова монастыря, этой древней твердыни Православия, получившие высшее богословское образование на факультете теологии Варшавского университета, они представляли группу прекрасно подготовленных православных богословов. На указанном факультете работали такие замечательные профессора, как историк М.В. Зызыкин, видный русский мыслитель Н.С.Арсеньев и другие представители дореволюционной науки, оказавшиеся в эмиграции.
В числе «варшавян», работавших в МинДС, первым следует вспомнить первого ректора возрожденной семинарии, архимандрита Митрофана (Гутовского). Свою деятельность в Жировичах он начал в 1945 году как руководитель Пастырско–богословских курсов и наместник монастыря. Архимандрит Митрофан окончил Волынскую Духовную Семинарию еще до революции. Затем со степенью магистра богословия в 1930 году закончил факультет теологии ВУ. По свидетельству преподавателей, работавших под его началом (протопресвитер В. Боровой, протоиерей В. Шишко), это был не только хороший преподаватель, но и уважающий принципы корпоративности ректор: на Педагогических советах он внимательно и терпеливо выслушивал мнение всех своих подчиненных и, учитывая их, принимал окончательное решение. Он был прекрасным организатором и хозяйственником. При нем в тяжелое время первых послевоенных лет был построен одноэтажный учебный корпус, что около Явленского храма в монастырском саду. Хозяйственные навыки отец Митрофан приобрел еще в 30–е годы, до войны, проходя послушание эконома Почаевской лавры, а затем наместника Яблочинского монастыря. Отец Митрофан умел «ладить» с местными властями. Это тоже был опыт прошлых лет: ведь в Польше 30–х годов православным приходилось бороться за свое выживание в условиях католического и националистического прессинга. С уходом отца Митрофана на Бобруйскую кафедру в 1953 году наша Семинария лишилась благоволения со стороны Райвоенкомата, где у него были личные связи, используя которые, он добивался отсрочек для призывников. С приходом на ректорскую должность о. Иоанна Сокаля, не имевшего таких связей, семинаристов стали систематически призывать в армию.
Вторым из числа бывших студентов теологии ВУ следует назвать ныне здравствующего протопресвитера Виталия Борового, профессора, доктора богословия. Он прибыл в Жировичи одновременно с архимандритом Митрофаном организовывать пастырские курсы, а затем они вместе созидали семинарию, в которой о. Виталий работал некоторое время инспектором, а затем секретарем Совета. В 1936 году отец Виталий блестяще окончил Виленскую Духовную Семинарию. При оглашении разрядного списка выпускников ректор Семинарии протоиерей Михаил Тучемский сказал тогда о Боровом то, что было когда–то сказано в подобной ситуации о Василии Васильевиче Болотове. А тогда было сказано, что в начале списка надо поставить фамилию Болотова, затем подвести черту, и лишь тогда начинать разрядный список выпускников. В связи с началом второй Мировой войны о. Виталий не успел закончить теологический факультет ВУ (окончил только 3 курса), поэтому продолжал обучение заочно в Ленинградской Духовной Академии. Эта учеба сослужила плохую службу МинДС: в Ленинграде отца Виталия сразу же «заметили» и затребовали его в 1956 году в Ленинградскую Академию. Однако деятельность о. Виталия в МинДС была ощутима до последних дней ее существования–это и составленные им конспекты по истории древней Церкви, и основной фонд библиотеки, им собранный, и отлично налаженная канцелярская служба. К сожалению, с уходом отца Виталия прекратилась традиция чтения актовых речей на выпускных торжествах.
Материал подготовлен Л.И. Маршевой
