Святитель по послушанию. Часть 1

Епископ Иеремия был самым близким другом святителя Иннокентия (Борисова), духовным наставником архиепископа Макария (Миролюбова), профессора и духовного писателя. Его молитвы вошли в келейное правило, которое каждый день читал архимандирт Иоанн (Крестьянкин). С ним вели переписку митрополиты Евгений (Постников), Филарет (Дроздов), Филарет (Амфитеатров). Он постригал в монашество будущих святителя Феофана (Говорова), Затворника, и митрополита Московского Макария (Булгакова), знаменитого историка Русской Церкви. Его почитали многие иерархи, несмотря на то, что сам он в святительском сане служил недолго. Вся его жизнь, проведенная в благочестии, была пронизана проявлениями благодати Божией. И тем не менее сегодня о нем знают немногие, ибо главной чертой его личности была необыкновенная скромность и желание все свои подвиги совершать невидимо от зрителей мира сего, но только для Бога. Большинство же его работ были опубликованы только после его смерти, а многие и до сих пор остаются в рукописях.

Епископ Иеремия (в миру Иродион Иванович Соловьев) родился 10 апреля 1799 года в семье пономаря села Георгиевского Ливенского уезда Орловской губернии Иоанна Яковлевича и жены его Марии Феоктистовны. Село находилось на высоком берегу живописной реки Сосны, правого притока Дона, и называлось так по церкви во имя великомученика Георгия Победоносца. В семье царило благочестие, и особенно оно изливалось на маленького Иродиона. Позже владыка вспоминал: «Родители мои содержали и блюли меня с каким-то особенным вниманием. Для меня установлена была общая семейная молитва. Поставив меня на прилавок у святых икон, заставляли читать почасту акафист Сладчайшему Иисусу и святителю Николаю. У матери моей не было иного наставления, иной материнской слезной молитвы к дитяти, нежно любимому, как сие: молись, молись, всегда молись, молись в тайне, молись ночью, молись пред всяким уроком своим и всяким делом»[1]. Благочестивый настрой в семье проявлялся и в ежегодных поездках в Богородицкий Задонский монастырь, где с 13 августа 1783 года покоились мощи Тихона Задонского. Эти ежегодные молитвенные паломничества, рассказы о жизни светильника благочестия, слышанные с детства от лиц, хорошо знавших святителя, на всю жизнь оставили след в памяти Иродиона.

Первоначальное обучение Иродион получил в семье, а позже в городе Ливны у диакона Игнатия, который так хорошо подготовил мальчика для поступления в семинарию, что он в 1810 году поступил сразу в четвертый класс Севской семинарии. Бурса и семинария находились в Троицком Севском монастыре, где тогда был и архиерейский дом, поэтому учащиеся всегда находились перед взором правящего владыки. На благочестивого отрока обратило внимание семинарское начальство – ректор семинарии архимандрит Владимир и правящий владыка, и 21 ноября 1814 года владыка Досифей (Ильин; † 1827) посвятил юного семинариста в чтеца и книгодержца. Обратили на него внимание и его соученики, но откровенная набожность Иродиона была им неприятна: по диавольскому наущению они в ней видели ханжество и лицемерие, часто понося его, а иногда даже нанося ему побои. Но не так к нему относились мальчики, так же, как и он, устремленные всем сердцем к Богу. В старших классах семинарии он сидел за одной партой с будущим святителем Иннокентием (Борисовым; † 1857; память 25 мая / 7 июня), а тогда еще просто Ваней, дружбу с которым он сохранял всю жизнь.

Нельзя не вспомнить зримую помощь Господа юноше Иродиону даже в самых простых студенческих проблемах, о которых позже владыка писал в своем дневнике. Всегда хорошо учившийся, он с трудом воспринимал другие воззрения на мир, которые изучались философией. Этот предмет ему давался с трудом, и он даже вознамерился оставить семинарию. Сговорившись с двумя сотоварищами подать прошение об уходе из семинарии, он приступил к написанию его, предварительно помолившись и призвав Спасителя на помощь, как и всегда он поступал перед началом любого дела. Но при написании этого прошения он сделал ошибку, и ему пришлось переписывать. Иродион еще более усердно помолился с земными поклонами и приступил к делу. Но опять, уже в другом слове, он сделал ошибку. Так он переписывал свое прошение с молитвой и поклонами семь раз и, устав от поклонов и безнадежного переписывания, объявил товарищам, что отдаст свое прошение позже. «Не теряя времени, они подали прошения, а я остался. Но они получили резолюцию, чтоб наказать их публично за своеволие, а я спасся от сего позора, о котором, услышав, родители тяжко бы болели»[2]. В другой раз возникли у него сложности перед сдачей экзамена по церковной истории. Не надеясь его сдать, он попросил Бога, чтобы достался ему билет № 24, единственный, на который он мог хорошо ответить. С замиранием сердца вытаскивал билет юный семинарист, и чудесным образом он вытащил именно билет № 24. «Нечто подобное было с Иннокентием[3], Пензенским епископом: ему пред экзаменом было во сне приказано выучить статью, которую он не знал; он послушался, выучил – и диво! Она спрошена была на экзамене», – вспоминал в своем дневнике преосвященный Иеремия.

В 1819году он окончил курс семинарии и 10 сентября определен был учителем греческого языка и инспектором в Севское духовное училище. Ректором тогда в нем был иеромонах Иаков (Вечерков, позже архиепископ Нижегородский; † 1850), который сердечно полюбил своего юного, не по летам серьезного и вдумчивого сослуживца и всячески склонял его к принятию монашества. Чувства юноши, полного сил и здоровья, раздваивались: при всей своей склонности к уединенной жизни, он, наблюдая благочестивую жизнь своих родителей, видел привлекательность и супружеской жизни. Чувствуя такую нерешительность, он пламенно молился Господу о вразумлении. Результатом этих молитв было то, что он охладел ко всему мирскому и даже несколько раз помышлял тайно удалиться от мира. Но, еще не окрепнув в правильности понимания воли Божией, решил посоветоваться с более опытными людьми и обратился к некоему старцу Геннадию, известному своей назидательностью. Старец Геннадий благословил юношу и вручил ему свой посох с тем, чтобы последний, не заходя в свой дом, отправился в брянские леса. Но Иродиону, привыкшему слушаться и своих родителей, которые хотели видеть его священником, не хватило решимости сделать такой шаг, хотя постоянная тоска и борьба мыслей не покидали его.

Через три года Иродион все же оставил свои должности, чтобы посвятить жизнь только Богу. Но именно в это время вспомнил о нем преосвященный Гавриил (Розанов; † 1858), епископ Орловский и Севский, как о молодом неустроенном учителе и предложил ему священническое место в Болхове и дал благословение на брак. Молодой человек отправился в Болхов и, прибыв на место, все так же полный сомнений и нерешительности, направился в Болховский монастырь помолиться для вразумления. При возвращении из обители, бросив на нее последний взгляд, он был так пленен ее красотой, что узрел в нем истинную свою невесту. Простившись с земной невестой и ее родителями при общем плаче, несостоявшийся жених пустился в обратный путь. Еще ранее, по окончании семинарии, произошло одно вразумительное событие, о котором позже рассказал священник Иосиф Захарович Вуколов и даже опубликовал эту историю в журнале «Душеполезное чтение» в 1866 году[4]. Дело было в Ельце, куда приехал Иродион с намерением жениться на одной девице, но предварительно вместе со священником Иосифом Вуколовым пошли они ко всеми уважаемому отцу Иоанну Борисову († 1821) взять благословение на брак. Отец Иоанн радушно их принял, но, угощая гостей мясным блюдом, студенту указал, что ему его есть нельзя. И, между прочим, рассказал один случай из своей жизни, как тонул он на реке Сосне в перевернувшейся лодке, как все вещи у него утонули, а остались лишь два посоха и один жезл архиерейский, которые он тут же и вынес из чулана. Один посох он отдал отцу Иосифу, другой – оставил себе, а жезл вручил студенту Иродиону Соловьеву и тут же покинул гостей, ничего более не объясняя. Вот такое благословение, но не на женитьбу, получил студент Иродион, в котором указал старец не только его будущее монашеское служение, но и святительское.

Вернувшись к владыке Гавриилу, Иродион просил уже его только об одном – о поступлении в монастырь. Но не в Болховский монастырь благословил его владыка, но все в те же брянские места, на которые указывал ему старец Геннадий, – в Брянский Свенский Печерский монастырь[5].

Под весенним дождем, пешком, с небольшой котомкой, со слезами и с прежней нерешительностью вступил молодой человек в монашескую обитель, оставив не взращенными мечты о мирской жизни, которые по милости Божией больше не блистали для него заманчивым светом. Настоятелем монастыря игуменом Амвросием был он определен на послушание старцу Смарагду, братскому духовнику, оказавшемуся ласковым, добрым и веселым. Здесь, в этой скромной обители, и надеялся Иродион провести всю свою жизнь до смерти, но не такой жизненный путь был ему уготован.

Однажды обратился старец иеромонах Смарагд к послушнику Иродиону со словами: «Вот ты кончил уже курс послушнический. Теперь тебе предлежит иное дело, иное послушание, от которого ты уклонился… Какое? Академическое». Пререкаться со старцем Иродион не посмел, а написал своему другу Иннокентию (Борисову), тогда уже бакалавру Санкт-Петербургской академии.

8 сентября 1824 года послушник Иродион Соловьев прибыл в Санкт-Петербург, где надлежало ему продолжить свое обучение в академии по распоряжению комиссии духовных училищ и по ходатайству своего друга Иннокентия и с благословения владыки Гавриила, но для Иродиона это было послушанием, данным ему от отца Смарагда. Преосвященный митрополит Киевский Платон (Городецкий; † 1891), сокурсник, рассказывал, что Соловьев явился в академию в скромном подряснике, препоясанном усменным поясом о чреслах, и все в нем говорило, что академия для него была только поприщем, где надлежало ему усовершенствоваться в его иноческих добродетелях. При этом у скромного послушника-студента научная подготовка оказалась так высока, что он был принят сразу на второй курс академии.

21 ноября 1824 года, в день Введения во храм Пресвятой Богородицы, студент академии Иродион в академической церкви был пострижен в монашество с именем Иеремия, в честь пророка Иеремии, ректором академии преосвященным Григорием (Постниковым; † 1860), епископом Ревельским, будущим митрополитом Санкт-Петербургским. На праздник Рождества Христова в Казанском соборе им же он был рукоположен в иеродиакона.

В академии Иеремия, постигая богословские науки, не оставлял своей дружбы с Иннокентием, тогда уже архимандритом и профессором, что было взаимно полезно для обоих друзей.

14 августа 1827 года архиепископом Рязанским Филаретом (Амфитеатровым; † 1857) в церкви Псковского подворья на Васильевском острове иеродиакон Иеремия был рукоположен в иеромонаха. Все время своего обучения, которое смиренный студент выполнял как послушание, заветной мечтой его было скорейшее возвращение в родную брянскую обитель. Преосвященный Филарет, узнав об этом желание, предложил Иеремии поселиться на Псковском подворье, более соответствовавшем душевному настрою юноши. Надо заметить, что глубокая религиозность и благочестие Иеремии часто проявлялись в поступках, трудно понимаемых практическим умом. Так, неожиданно для академического начальства Иеремия, превосходивший способностями всех студентов своего курса, после трех лет занятий в академии вдруг не явился на экзамен. Правда, перед этим он обратился в совет академии с просьбой не удостаивать его никакой ученой степени, считая это не только вредным для своих душевных устремлений и способствующим взращиванию честолюбивых наклонностей, но и желая избежать назначения на духовно-учебную службу, что помешало бы его возвращению в монастырь. Высокопреосвященный Серафим (Глаголевский; † 1843), митрополит Санкт-Петербургский, поняв «уловку» отца Иеремии, обосновал отсрочку возвращения его в монастырь весьма современным аргументом: «Ты хочешь возвратиться в монастырь? Нет, за три года твоего учения должен ты отблагодарить Церковь за воспитание, по крайней мере, четырьмя годами учебной службы»[6]. Так благочестивый иеромонах Иеремия по окончании академии был рекомендован на освободившееся место законоучителя во Втором кадетском корпусе. По милости Божией это место служения было обоюдно приятно и иеромонаху, и кадетам: взаимная любовь и симпатия сохранялись во все время прохождения Иеремией этого послушания. Не обошлось, правда, и без некоторого искушения[7], в результате которого пришлось законоучителю ездить в Москву, где он познакомился с Московским митрополитом Филаретом (Дроздовым; † 1867), который подарил честному и смиренному законоучителю на память четки. В Москве, как и везде, иеромонах Иеремия произвел очень приятное впечатление, и, хотя он по скромности своей не имел честолюбивых стремлений, у начальства он вызывал прямо противоположные намерения – возвысить его: им он казался достойным более высокого звания и положения. В 1828 году он был причислен к соборным иеромонахам Александро-Невской лавры, в 1829 году из кадетского корпуса переведен бакалавром в Санкт-Петербургскую академию по богословскому классу, а 4 сентября 1830 года назначен на должность инспектора Киевской духовной академии. Перевод в Киев был связан с перемещением Иннокентия (Борисова) на должность ректора Киевской духовной академии: митрополит Серафим, зная о привязанности друзей, решил их не разлучать – они были как два родных брата.

Перед отъездом в Киев 5 октября состоялось посвящение иеромонаха Иеремии в сан архимандрита в Александро-Невской лаврепреосвященным Никанором (Клементьевским; † 1856), епископом Ревельским, викарием Санкт-Петербургской епархии.

С 30 января 1831 года архимандрит Иеремия становится экстраординарным профессором богословия Киевской духовной академии, а 6 июня 1834 года он определен ректором Киевской духовной семинарии, членом консистории и настоятелем Киево-Выдубецкого монастыря.

Так скромный насельник Брянского Печерского монастыря, по послушанию старцу Смарагду получив знания академические и богатый опыт учительский, выдвигается ректором семинарии и становится уже не послушником, а настоятелем древнейшего монастыря, основанного, по преданию, еще при первосвятителе Михаиле на месте идола Перуна. Воистину сбывались на нем слова Спасителя о возвышении смиренных и о том, что думать надо о Царствии Небесном, а остальное все приложится.

Как инспектор Киевской духовной академии он обозревал многие семинарии с училищами: родную ему Орловскую, Воронежскую, а позже Волынскую, Херсонскую семинарию в Одессе и Кишиневскую в Бесарабии. В 1837 году по поручению Киевского митрополита Филарета архимандрит Иеремия обозревал монастыри Киевской епархии, в том же году он назначен председательствующим членом комитета по устроению Киево-Софийского духовного училища.

10 октября 1839 года архимандрит Иеремия был назначен ректором Киевской духовной академии. Это назначение не было в радость скромному, стремящемуся к уединению отцу Иеремии. Но он принял его как повеление свыше. Позже он описал необычный сон, предшествующий этому назначению: «Кстати теперь же и сие замечу о своей академической ректуре. И семинарская ректура была выше сил моих, почему я бежать хотел от нее, а паче потому, что слышал уже возглашения некоторых лиц об архиерействе моем. А меня те же лица предызбрали в ректоры академии. Помня и зная себя, мне это чудно и странно было, и неимоверно, несмотря на извещения. Меня обуяло чувство страхов и опасений. И что же? Помнится, как теперь, некто, по имени Димитрий, известное, почтенное в Церкви лицо, но не святитель Димитрий[8], взял меня в один прекрасный день и повел у подножия одной высокой горы. Иду, но, не слыша от него, к какой ведет меня высоте, я отрекаюсь, умоляю его оставить меня, плачу горько. Но Димитрий в ответ на все мое говорит одно: “Нет, нет, иди, иди, я не оставлю тебя”… Это было если не накануне, то весьма близко около памяти святителя Димитрия. Тогда сказал я себе: верно, не избежать мне высоты академической ректуры». Одновременно он был определен настоятелем Киево-Братского монастыря. Интересно, что монастырь этот был основан Константинопольским патриархом Иеремией, а в свое время в нем подвизался и святитель Димитрий Ростовский.

Не желавший возвышения и наград скромный Иеремия за понесенные труды еще в 1836 году был причислен к ордену святой Анны 2-й степени, а в 1840 году он был награжден орденом святого князя Димитрия 3-й степени.

8 марта 1841 года архимандрит Иеремия был утвержден, 3 апреля наречен, а 6 апреля хиротонисан во епископа Чигиринского, викария Киевской митрополии, в Великой церкви Киево-Печерской Лавры митрополитом Киевским Филаретом (Амфитеатровым) в сослужении с епископами Иннокентием (Борисовым) и Иосифом (Величковским; † 1851). Вот так не желавший возвышения архимандрит Иеремия не избежал архиерейского сана, в чем осуществилось предсказание священника Иоанна молодому студенту Иродиону. И в очередной раз ему Господь Бог показал, что на то Его воля: во сне ему явился митрополит Филарет и стал уговаривать его принять архиерейский сан, говоря: «Ну, не отказывайся, не упрямься; бумага о тебе уже пошла!.. Я приехал тебе сказать…» В ответ Иеремия заплакал, так и проснулся со слезами на глазах. И точь-в-точь так и сбылось: утром явился владыка и теми же словами стал его уговаривать[9].

Было и еще одно знаменательное событие, которое запечатлел Иеремия в своем дневнике: «8 марта 1841 года. После литургии прибыл ко мне в Братский Киевский монастырь некто из собратий с вестью, что его заутра в архимандриты посвящают. Брат сей нередко мешал делу и покою моему, по недоразумениям… Но, сорадуясь ему, я снял с себя (лучший из всех) крест и отдал ему… Оказалось, что это произошло в тот самый день, а может быть и час, как вместо архимандритского креста слово царственное утверждало мне панагию… Что воздам Господеви? Что – теперь иждив уже дни мои в суете?..»[10]

В этот период служебной деятельности выпало на долю Иеремии постричь в монашество двух выдающихся студентов академии: Булгакова, будущего митрополита Московского Макария, знаменитого церковного историка, и Говорова, будущего святителя Феофана Затворника, епископа Вышинского. Позже по поводу кончины митрополита Московского Макария (Булгакова; † 1882), находясь уже на покое, владыка Иеремия 17 июня 1882 года писал его брату: «Почивший высокопреосвященнейший брат Ваш в академическом юношестве своем постоянно был на глазах моих. По должном приготовлении он от моего недостоинства принял постриг в иночество пред Киево-Братской иконою Пресвятой Богородицы и имя Киевского митрополита священномученика Макария»[11].

1 января 1843 года преосвященный Иеремия высочайшею волей был перемещен на Кавказ в новооткрытую епархию и наименован епископом Кавказским и Черноморским[12]. О таком перемещении скорбел не только Иеремия, расстававшийся с любимым Киевом, но и митрополит Филарет, который писал митрополиту Московскому Филарету (Дроздову): «Новый год принес мне болезнь тела и скорбь души, так как отнимается у меня добрый помощник – преосвященный Иеремия»[13]. И опять этот новый этап жизни владыки Иеремии был предвозвещен ему свыше: «В алтаре, у самого престола Великой лаврской церкви, в ночном видении некий первосвятитель в полном облачении (кроме его никого не было) велел мне (преосвященному Иеремии) преклонить колена, молился над моею грешною головою и в заключение своего наставления или напутствия внушил мне чаще и чаще и с любовью читать: “Помилуй мя Боже, по велицей милости Твоей и проч…” и послание Павла к евреям. Это был день, когда состоялся высочайший указ быть мне Кавказским. 11-го же января видится мне, что я священнодействую в храме, озаряемый молниеобразными осияниями – то, думаю, храм, в коем находятся святые чудотворные мощи святой великомученицы Варвары. Когда от престола исшел я вне алтаря, чтобы осенить народ, вдруг подходят ко мне два диакона и сказывают, что мне следует служить не здесь, а в ином месте. “Где?” – спрашиваю; в ответ на спрос мой они ввели меня во храм, в коем нет ни народа, ни зажженных, кроме одной, свеч. Вошед, изумляясь оплошности екклесиарха, в святой алтарь, я стал в стороне безмолвно, одинокий. “Что прикажете?” – спросил ризничный. “Я и сам не знаю”, – отвечал я и проснулся с сердцем, крепко бьющимся. В этот день получено было митрополитом самое известие о назначении меня в новую епархию Кавказскую. И когда архипастырь, позвав меня, чтобы сообщить мне эту новость, затруднялся, я предупредил его, сказав виденное во сне. “Ну, я надеюсь, – рек первосвятитель, – Благодатный Бог даст тебе зажечь там и другую, и третью свечу”»[14].

19 марта 1843 года преосвященный Иеремия отбыл из дорогого его сердцу Киева на вновь открытую кафедру Кавказскую. В Харькове повидался он в последний раз со своим другом детства преосвященным Иннокентием. Радостна была эта встреча, много было им что вспомнить о семинарской и академической жизни, о своих мечтах и их воплощении; не раз произнесли благочестивые преосвященные: «Грех юности и неведения моего не помяни, Господи!»

По приезде владыка Иеремия писал в самом благодушном настроении и с некоторой иронией своему другу, архиепископу Харьковскому Иннокентию: «Приветствуя Ваше преосвященство сим всерадостнейшим гласом святой Церкви, усерднейшую приношу Вам благодарность за странноприимство, оказанное кавказскому путешественнику. Напутственный молитвенными Вашими благожеланиями, я благополучно совершил длинный путь свой. Прибыв в Ставрополь в Великую субботу в 8 часов, в день Пасхи имел радость служить и утреню, и Божественную литургию, и вечерню – все обрелось в готовности к архиерейскому богослужению, за что не знаю, как отблагодарить доброму и преусердному Ставрополю и всей пастве.

За несколько перед сим дней получил я полное облачение от преосвященнейшего архиепископа Исидора[15] с такой припискою: “Я уверен, что в проезд Ваш чрез Харьков преосвященнейший тамошний снабдил Вас всем потребным”. Жаль, что его преосвященство в сем случае обманут… разве вслед меня преосвященнейший Харьковский отправил что-нибудь для новой кафедры, по обычной ему скромности? О, тогда бы был я очень благодарен не за себя токмо, но от лица Кавказа всего.

Кавказа я не видал еще по причине дней не ясных. Увижу, опишу Вам…

Простите. Будьте здоровы.

26 апреля 1843 года. Ставрополь.
Иеремия»[16].

Итак, 10 апреля, в Великую субботу, преосвященный Иеремия прибыл в Ставрополь и встречен был у самой заставы с хлебом-солью самыми почетными гражданами города. Необходимо заметить, что Ставрополь только в 1847 году стал губернским городом, а до этого был центром Кавказской области – крае, в то время неблагополучном и из-за продолжавшихся военных действий на Кавказе, и из-за разнородности населения, и из-за общей неблагоустроенности как еще недавно бывшей казацкой станицы. С утра до глубокой ночи город оглашали военные клики, по улицам раздавались звон оружия, конский топот казачьих сотен, стук колес военных обозов. Но город приобретал все большее и большее значение и как военный, и как экономический центр – через него осуществлялись торговые и политические связи с народами Кавказа. В это время здесь находилась штаб-квартира командующего войсками Кавказской линии и Черноморья, резиденция наказного атамана Кавказского линейного казачьего войска. В городе были лишь две церкви – Троицкий собор и Спасская церковь – да духовное училище; никаких других церковных учреждений в нем не было. Владыку временно поселили в пожертвованный купцом-меценатом Игнатием Волобуевым деревянный дом, который биограф святителя Игнатия (Брянчанинова), епископа Кавказского, Леонид Соколов называл хижиной[17]; здесь жебыла устроена временная походная церковь. Начинать преосвященному приходилось практически с нуля: снабдить приходы церковной утварью, богослужебными книгами, вещами для архиерейского служения, антиминсами, святым миро, богослужебным облачением, печатями консистории, попечительства, кафедральной и пр. Здесь в полной мере проявились незаурядные администраторские способности владыки. В период управления епархией преосвященным Иеремией был сооружен и освящен новый кафедральный собор в честь Казанской иконы Божией Матери (закладка храма 8 июля 1843 года; освящение 22 октября 1847 года). В нем осуществилось заветное желание ставропольцев – иметь храм на возвышенном месте. Интересно, что задумано было строительство этого храма задолго до открытия кафедры в Ставрополе, но по разным причинам не начиналось. С приездом владыки Иеремии вновь встал вопрос о новом кафедральном соборе, и, к неудовольствию местных властей, преосвященный потребовал освидетельствования выбранного места с составлением соответствующих актов, что несколько затягивало начало строительства, хотя уже все инстанции для разрешения его были пройдены. Только позже ставропольцы осознали полезность действий владыки Иеремии: «Дело в том, что хотя и состоялось утверждение и последовало высочайшее соизволение на постройку церкви на этом месте, но уступки этого места, как части бывшей крепости, принадлежавшей военно­му ведомству, сделано не было. Следовательно, в будущем возможны были недо­разумения относительно принадлежности места. Пре­дусмотрительный Иеремия своим требованием об освидетельствовании места достиг того, что только в это время впервые состоялась формальная передача этого места городу».

Не остался без внимания и старый кафедральный Троицкий собор: он был благоукрашен. Было выстроено и освящено 12 церквей, включая домовые (при архиерейском доме, в военном госпитале, в тюремном замке и при губернской гимназии). В память своих родителей, Иоанна и Марии, преосвященный Иеремия устроил Иоанно-Мариинскую женскую обитель (ставшую впоследствии второклассным монастырем) при двух каменных церквах и со всеми хозяйственными службами. Была открыта духовная консистория, заменившая прежнее духовное правление, устроен архиерейский дом. Заботами Иеремии и при содействии купца Ивана Григорьевича Гониловского, известного ставропольского мецената, был построен большой двухэтажный каменный дом для общежития бедных детей кавказского духовенства.

Одной из главных заслуг преосвященного Иеремии была его постоянная отеческая забота о духовном просвещении Кавказской епархии. Его заботами для Екатеринодарского духовного училища (открыто в 1818 году) были приобретены дома с садом, устроена бурса для бедных учащихся; для Ставропольского духовного училища (открыто в 1824 году) построен новый двухэтажный просторный каменный дом для училищного пансиона. Строился он на средства купца-мецената И.Г. Гониловского. На плане построенного дома владыка оставил надпись: «По плану сему дал Господь Бог соорудить доброе жилище для духовных сирот мальчиков. Создателю его вечная буди память и вечное от Господа спасение! В день Покрова Пресвятой Богородицы оно освящено, и под кров его дети и юноши благодарно и весело вселились»[18]. В это же время пожертвован был училищу соседний каменный дом пятигорским купцом Яковом Николаевичем Крутицким. Особой заслугой преосвященного Иеремии явилось учреждение и открытие в Ставрополе Кавказской духовной семинарии – преосвященный пожертвовал на это из своих средств до 8500 рублей[19]. Первым ректором семинарии был архимандрит Серафим (Аретинский, позже архиепископ Воронежский; † 1886), бывший профессор и инспектор Казанской духовной академии, а инспектором, а позже ректором был назначен иеромонах Герасим (Добросердов, будущий святитель; † 1880; память 10/23 июня). Большую помощь преосвященному, ходатайствующему об открытии семинарии, оказывали и гражданские власти: начальник Кавказской области генерал-лейтенант Владимир Осипович Гурко и наместник Кавказа всесильный князь Михаил Семенович Воронцов. В сентябре 1846 года святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский, направил письмо епископу Иеремии, в котором выразил горячую поддержку его начинаниям. Официальное открытие Кавказской семинарии состоялось 13 ноября 1846 года, в день памяти святителя Иоанна Златоуста. Из-за нехватки преподавателей в первый год существования семинарии преподавание Священного Писания и катехизиса преосвященный принял на себя. И, конечно, служение архиерея в небольшом городе, каким был Ставрополь, было всегда радостью для жителей. Особенно когда было что-то необычное. Одну такую службу, совместную с преосвященным Исидором, владыка Иеремия вспоминает в письме: «В неделю Закхея соборне служили мы в соборе. Чтобы видеть небывалое здесь служение двух архиереев, сограждане мои на сей раз едва не все были Закхеями – по усердию и усилию увидеть»[20].

В 1845 году преосвященный сопричислен был к ордену святой Анны 1-й степени, в 1848 году – к ордену святого Владимира 2-й степени.

Но не все шло так гладко, как хотелось бы – благие дела всегда встречают противление, и, как правило, сопутствуют им скорби. Посещая церкви обширной епархии, преосвященный не мог не заметить широкое распространение старообрядчества в этом удаленном пограничном крае, особенно среди гребенских казаков. Ни в одной из станиц Гребенского полка не существовало православных храмов, хотя в них проживало православное население. В других казацких станицах православные церкви находились в запустении, зато процветали раскольничьи скиты. Налицо было явное потворство военных властей раскольникам, и это было неудивительно: атаман линейного войска Степан Степанович Николаев сам был из семьи раскольников. Многие и другие влиятельные люди были раскольниками. С другой стороны, видя расположение и доверие раскольников и магометан, преосвященный с твердой надеждой ожидал успеха миссионерской своей деятельности в казацких станицах епархии. Однако с первых же шагов преосвященного по установлению законного положения старообрядчества на него посыпались жалобы в Петербург со стороны казачества и атамана, которые возымели успех по причине благорасположения к казакам как к военной силе. По ходатайству наместника Кавказа князя М.С. Воронцова, в июле 1845 года около 100 станичных церквей было отделено от Кавказской епархии в ведение главного обер-священника войск Кавказской армии протоиерея Лаврентия Михайловского, жившего в далеком Тифлисе[21]. Позже биограф преосвященного Алексей Воскресенский, анализируя создавшуюся ситуацию, усмотрел, что владыке горькую услугу оказали полицейские чины, стараясь с буквальной точностью прилагать к раскольникам законы о них, которые в ту пору были довольно строги и суровы[22]. Полицейские чиновники действовали настолько нетактично, что своими мерами вызвали недовольство казачьего войска. Несправедливые упреки в адрес преосвященного Иеремии, поддержанные военными властями, в частности князем Воронцовым, из политических соображений, а главное – изъятие из епархиального ведения казацких приходов стали причиной многих скорбей, понесенных владыкой. Епископ Иеремия писал в Синод, объясняя причины сложившейся ситуации, указывал на отрицательные последствия, проистекающие из-за отторжения казацкого региона от епархии, на ухудшение положения православных в этих оторванных от православного владыки областях, изобилующих раскольниками и иноверцами, но все было тщетно. Даже позже, в 1857 году, когда возглавлял кафедру святитель Игнатий (Брянчанинов), ее было принято считать неблагополучной по тем же причинам. Казачьи войска, состоявшие не только из русских, многие из которых были староверы, но и из других народностей с иной верой (главным образом, мусульман), оставались отделенными от епархии. В них процветал раскол, суеверия, своеволие раскольнических служителей, а позже бурно расцвело сектантство (шалопуты, молокане, скопцы, хлысты, штундисты). Получая в 1848 году орден святого Владимира, владыка сокрушался в письме к князю Воронцову: «Эту печаль мою священнослужительскую, – писал он, – никакое чествование не возьмет от моего сердца; ее понесу я и во гроб пред судилище Христово»[23]. «Он видел светлым умом своим, что подобное отделение послужит к усилению раскола, будет причиною различных неустройств и различных прискорбных явлений в жизни казачьего духовенства, оставленного без ближайшего начальственного надзора, что действительно и случилось. “Достойно и праведно окаянству моему, – писал скорбящий архипастырь, – скорбеть и плачем пророка Иеремии, патрона моего, плакать о Церкви Кавказской, которая и прежде отличалась от всех частных Церквей России сколько опасностями и бедствиями внешними от соседних мусульманских народов, столько же и более внутренними утеснениями от раскольников и благоприятства их, а теперь, по-видимому, предана в жертву своеволию и расколу торжествующему и большему подверглась страданию. Праведно плакать о ней плачем Иеремии; и я стеню и плачу, плачу и скорблю”»[24].

В 1848 году владыка Иеремия в очередной раз подал прошение о своем увольнении на покой в Киево-Печерскую лавру, но 20 ноября 1849 года был назначен в Полтавскую епархию.

Кавказской епархии преосвященный Иеремия посвятил свои лучшие годы. Позже в «Кавказских епархиальных ведомостях» помещались некоторые работы владыки, его письма и советы по миссионерской деятельности среди татар и калмыков, по опыту, приобретенному им на Кавказской кафедре[25]. С кавказской паствой он поддерживал отношения до самой своей смерти и всегда вспоминал о ней как о своем любимом детище. Впрочем, здесь, как и в других местах своего служения, он не был популярен в обычном смысле этого слова: для своих подчиненных он всегда казался слишком строгим и суровым начальником, потому что от всех, и прежде всего от самого себя, он требовал неуклонного исполнения долга. С годами в глазах ставропольцев образ святителя, освобожденный от временных эмоций, превращался в некий возвышенный эталон, про который ставропольский священник Николай Михайлов, сотрудник «Ставропольских епархиальных ведомостей», сказал: «Это был великий подвижник, всю жизнь горевший чистым немерцающим светом христианской веры и добродетели. Образ его, полный величия и духовной красоты, был и будет путеводною звездой для “взыскающих града”, бегущих от суеты и злобы века сего…»[26].

(Окончание следует.)