Доктор Лиза: Н.

О простоте и прощении. «Потому, что ты мне веришь…»

Доктор Елизавета Глинка с пациентом

Мой больной, живущий в коммунальной квартире – признан недееспособным по психическому заболеванию.

Он незлоблив, наивен, часто говорит странные для нас, нормальных людей, вещи.

Но иногда он пронзителен в своем понимании происходящего.

Больной курит. Соседи по его просьбе покупают сигареты.

Не те, которые он просит, а те, что попадутся. Ему не из чего выбирать, он не придирчив.

– Н., тебе опять принесли эти плохие сигареты. Они вонючие, ведь ты просишь другие?

– Да, прошу другие.

– А почему приносят вот эти?

Он молчит некоторое время, потом отвечает:

– Наверное, потому что они меня не уважают.

– А почему ты не скажешь им об этом?

– Мне их жалко. Лииииз. Жалко людей.

Он прячется от «зла» под одеялом. Сидя, он накрывает себя с головой, оставляя маленький кусочек, через который он осторожно смотрит на свою комнату.

– Н, ты опять спрятался?

– Да.

– Это твоя палатка?

– Нет. Это мой дом.

– Можно я с тобой посижу рядом?

– Я должен подумать.

Некоторое время он сидит молча, потом приоткрывает одеяло и тихо говорит:

– Ладно. Садись. Чтобы тебя тоже не обижали.

– Ты меня там защитишь?

– Нет. Я не могу защитить. Я тебя спрячу.

– Потому что мы дружим?

– Нет. Потому что ты мне веришь.

«Блаженны чистые сердцем…»

Это о нём.

Мой больной Н. Которого любили все в нашей команде. Который любил всех нас, каждого – по-своему, но любил.

Его отдали мне в ноябре с прогнозом, при благоприятном течении, в две недели. Мы дожили до вчера.

Мы боролись. За ещё один месяц, потом за неделю, потом за дни. И за час боролись тоже. Он боролся вместе с нами. Сейчас я понимаю: не потому, что хотел, а потому что жалел нас. Потому что, как и сказала, любил. Я всё больше убеждаюсь в том, что эти два чувства идут рядом.

И со «злом» боролся, которое бродило где-то около. Это он в одиночку.

– Ну, Н., ну я тебя очень прошу, давай что-нибудь скажу тем …ну тем плохим, которые тебя обижают.

– Лииииз! Они не плохие – они коварные.

– Накажем?

– Нет.

– Простим?

– Не наше это дело. А потом простим. Мы всех простим.

– Это кто?

– Это Петрович, мой друг.

– Аааааа. Лиииииз! Петрович теперь мой большой друг.

– А Серега?

– Хороший друг.

– А Ленка?

– Подруга.

– А ты, Н., моя радость.

– А ты – моя радость.

Он смотрел на меня детскими ярко-голубыми глазами и смеялся в голос. До слёз. Своих и моих.

– И ты, Лииииз, бросишь работу, и мы поедем на дачу. Жить там будем.

– Да?

– Да. Я же люблю тебя.

– Поедем. А ребята из команды?

– С нами. Ленка пусть книжки читает и в саду гуляет. Шофер мясо пожарит.И говорить будем. Как сейчас говорим.

– А мы с тобой?

– А мы – любить будем.

– А как – любить?

– Сильно очень. Я стол поставлю под яблоней. Ты будешь пить чай, а я буду приносить тебе вишни. В миске.

– Вместе собирать будем?

– Нет. Я один. Ты будешь их есть.

– А потом мы будем играть косточками из вишен?

– Будем.

– Я уеду на два часа, но ты дождись меня. Мне нужно привезти лекарства. С тобой останется Петрович.

– Дождусь. Не бойся.

Я боялась и Серега гнал машину к нему, ни говоря ни слова.

Он дождался – мы так мало верим, Господи – и сказал вчера:

– Такой я счастливый. Умираю, а ты успела и все собрались друзья.

Мы держались за руки, на руках он и отошёл от нас.

– Ты на похороны приди, Лииииииз. Свечку поставишь, а я посмотрю.

Это за три месяца до смерти…

Он знал, когда мне не просто. Не задавал вопросов, которые задают все или почти все. Чувствовал всё, что происходит, и решал сам, стоит говорить об этом или нет, и умел уловить то, что я уловить не умею.

– Лиииз!

Никто никогда не звал меня так. И не позовёт больше. Пока не встретимся. С миской спелых вишен под яблоней.

У Бога все живы.