Американский миссионер в Подмосковье. Часть 2

Часть 2

Кого мы представляем себе при словах «американские миссионеры»? Кого угодно, только не православных. Однако мы сами видели настоящих американцев – одновременно настоящих русских и настоящих миссионеров. Мы продолжаем беседу с прот. Алексием Котаром о том, что привело его к тому, что он есть сейчас: к священству, в Россию и в нашу поездку.

– Достаточно случайно. Поездку организовывала моя жена, матушка Наташа. Она разговаривала с отцом Максимом Козловым, она собрала маленькую группку. К сожалению, многие не смогли поехать – а ждали одного, другого… Сама матушка должна была поехать, но не смогла, и я взялся ее заменить.

– Как отличались Ваши представления о том, как будет проходить поездка, от того, как она сейчас проходит?

– Отец Максим очень актуально описал условия, в которых мы будем. Я уже также бывал в России и представлял, что мы будем не в самых хороших условиях. Одно меня очень порадовало и удивило: что молодежь может собраться и спеться в хор за такое короткое время.

– Вы ведь имеете в виду не бытовые условия. Так ли Вы представляли себе людей, которые слушают наши концерты, которые просто приходят в храм?

– Да, я бы сказал, что так и представлял себе этих людей. Я уже был в таких условиях, а в Сан-Франциско уже общался и работал в доме для престарелых, так что меня это не удивило. Зная условия в российских госпиталях, о которых много говорилось всегда, я удивился другому. Было приятно увидеть, какие условия в психоневрологическом интернате, где мы были, увидеть любовь персонала к этим людям и к своему делу.

– Вы участвуете в какой-нибудь организованной работе с молодежью за границей? Ребята, которые приехали с Вами, говорят, что они не состоят ни в какой молодежной организации. А как ведется работа с ними?

– Работа у нас ведется, хотя, конечно, недостаточная. С молодежью нужно очень много заниматься, и никогда нельзя сказать, что уже достаточно. У нас устраиваются ежегодные съезды молодежи – и на Восточном побережье, и на Западном. В этом году как раз съезд был на Западном побережье, в Сиэтле. Это было зимой, в районе праздника святого Германа, поэтому называется Германский съезд. Мы собрали молодежь и провели около четырех дней вместе: беседы, встречи, богослужение, веселье. Также у нас есть скаутские организации, в том числе и зимой они действуют. По приходам мы тоже стараемся – я думаю, каждый священник что-то делает на своем приходе. Например, как раз до того, как я уехал сюда, на нашем приходе на неделю уехал летний лагерь. Они взяли наших ребят на природу, там были беседы, экскурсии, игры, костры. Кроме того, есть приходские школы. Каждый приход старается организовать хоть маленькую, но школу, чтобы передавать детям и веру, и любовь к Родине, к языку. Все это есть, но всегда может быть и нужно больше.

– Церковь оказывается едва ли не единственным местом, где русские люди за границей чувствуют себя своими среди своих? Церковь не становится чем-то вроде национального общества, независимого от религии?

– Конечно, в Зарубежье есть национальные общества. В Сиэтле есть русский центр. Я просто не очень знаком с этой темой. Это не связано с Церковью, это связано с Русским обществом. Они устраивают спектакли, концерты. Мы тоже общаемся с ними, но они не часть Церкви. Есть и другие общества, ведь в зарубежье много русских евреев, русских баптистов. Там массы протестантов, и у них есть свои организации. Но я могу говорить только о своей Церкви.

– А когда Вы впервые попали в Россию?

– В 1990 году, мне было 35 лет.

– Сильно отличается Россия 1990-го года от той, которую Вы видите сейчас?

– Конечно, сильно отличается! В лучшую сторону. Я бы сказал, что кроме гнета советского режима, очень было неприятное чувство, когда я впервые приехал в Россию. Когда я вернулся во Франкфурт и вышел из самолета, я почувствовал облегчение, словно какое-то бремя спало с плеч. Я не замечал его, пока не вышел во Франкфурте. И люди были очень злые: ни о чем нельзя было спросить, нельзя было остановиться посмотреть на человека. Везде была ругань и злость. Правда, чувство, что кто-то сидит на тебе. И никто друг другу не прощал. А когда я приезжал в 2003 году, я увидел уже совсем-совсем другое, хотя люди по-прежнему толкались и ругались. Но это было уже совсем другое, было более простое и легкое отношение. Я вырос в Нью-Йорке, я знаю, что такое большой город, что такое ездить в метро. И тогда Россия уже не отличалась от Нью-Йорка: в 2003 году это были уже нормальные отношения большого города. А в 2007 году, когда мы приехали уже на торжества воссоединения, то уже по-другому все воспринималось. И Москва уже немного другая. Есть и негативные стороны: реклама мешает, пошлость видна там, где не нужно, – хотя ее и вообще нигде не нужно. Преобразилась и Москва, и другие места, и я бы сказал, что это меня очень радует.

– В вашей семье много поколений священников. Расскажите об этом, пожалуйста…

– Я точно не знаю, сколько, потому что, когда такие семейные истории передаются, они часто увеличиваются. Я слышал – до восемнадцати поколений. Но я не знаю точно, ничего не задокументировано. По крайней мере, поколений священства много. Конечно, я думаю, что это особая благодать и особый дар, который мы должны ценить. А еще она очень интересно действует. Когда я рос, мой отец никак не подталкивал меня к тому, чтобы я стал священником, он даже не намекал на это. Я учился в обычной школе, вопрос о священстве не стоял, я был финансистом. Я работал, был довольно хорошо устроен, но прошло какое-то время, и что-то звало в другую сторону. Я всегда был при церкви; сначала пел на клиросе, потом потянуло в алтарь. Потом я дал владыке знать об этом желании, и со временем он меня рукоположил – сначала в диаконы. Я был диаконом при двух владыках. А когда у нас открылся приход в Вашингтоне, я подумал, что можно уже пойти и дальше. Сначала, когда я обратился к владыке с этой просьбой, он мне отказал, сказал: «Нет, ты мне нужен», но потом возникла возможность обмена: диакон из Вашингтона приехал в Сан-Франциско, а меня рукоположили, и я уехал в Вашингтон.

– Расскажите о Вашем приходе и его связи с личностью свт. Иоанна Шанхайского.

– Наш приход был построен моряками императорского флота. Эти люди после Революции оказались сначала в Китае, потом, когда японцы взяли Китай, им пришлось уехать и оттуда. Часть этих моряков и офицеров оказались в Сиэтле и решили построить там храм. Покровителем они выбрали свт. Николая Чудотворца, потому что он был покровителем царя. Этот храм они уже тогда предназначали для того, чтобы он стал памятником царю-мученику Николаю (его уже тогда так называли) и его августейшей семье. И туда приезжал Владыка Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский, когда он был уже на Сан-Францисской кафедре. Он часто ездил с чудотворной иконой Божией Матери – Курской-Коренной. Когда икона приезжала в Сан-Франциско, ее возили по всей епархии и многим большим приходам. Владыка часто ее брал и сам ездил с ней. Он останавливался в маленьком городке в Северной Калифорнии, потом в Орегоне, потом заезжал в Сиэтл, потом иногда даже в Канаду. В одной из таких поездок в 1966 году, когда он у нас был, отслужив Литургию, которую он служил каждый день, он пообедал в доме одной семьи, которая живет напротив нашего храма, и собирался куда-то еще – я точно не помню, куда. Его ждали двое внизу, а он был на втором этаже. Они услышали что-то и побежали наверх, а в келье Владыка Иоанн уже лежал на полу. Они подняли его, вызвали скорую, но он вскоре скончался. Эту комнату превратили в часовню, люди много приходили туда. Сейчас там уже поставили иконостас, и архиереем был специально дан антиминс для этого храма-часовни. Мы немножко расширили комнату, вынув одну стену. И люди приезжают поклониться этому месту.

– Есть ли заметная разница в совершении богослужения за границей и здесь?

– Есть отличие в практике. Наши архипастыри придерживаются канонов о том, что никакого коленопреклонения в воскресные дни не должно быть, и мы никогда не становимся на колени в воскресные дни и господские праздники. А здесь я заметил, что становятся на колени…

– На самом деле наши священники часто напоминают, что этого не нужно делать, но у народа столько благоговения, что не переучишь…

– Это отличия только в практике. Мы также придерживаемся того, чтобы после начала Литургии исповеди не было. Я стараюсь, чтобы утром и вовсе никто не исповедовался, но это подчас невозможно, поскольку кто-то немощен, а кто-то очень далеко живет и не может прийти два раза, так что мы делаем исключения. Но мы даем понять, что это очень большое исключение, и только по немощи мы это разрешаем. Я бы сказал, два или три раза я допустил, чтобы исповедь была перед Причастием, но тогда уже делал это позади, чтобы не было соблазна.

Строго говоря, и в Зарубежье проедешь на Восток или на Запад – служат немножко по-другому. В целом здесь легко служить, и чтобы произошел какой-нибудь крах во время службы – такого не было.

– Кроме Русской Православной Церкви в Америке, есть Американская Автокефальная Православная Церковь. На нашем сайте была опубликована беседа с сыном протопресвитера Александра Шмемана. Он объяснял разницу между Автокефальной и Русской Церковью в Америке так: «Зарубежная Церковь говорила: «Мы и есть Русская Церковь. Сейчас в Москве ее нету, это мы – русская Церковь. И мы бережем Русскую Церковь». И мы говорили: пожалуйста, а мы – Американская Церковь, живем в будущем. Мы ездили в Москву, встречались с Патриархом, и он к нам приезжал, навещал наши приходы. Мы всегда не очень понимали, почему там раскол. Пожалуйста, идите в Москву, считайте себя Москвой и соединяйтесь». Они хотели строить Американскую Православную Церковь, не русскую. Есть ли сейчас взаимопонимание между Русской и Американской Церквями?

– Между нашими приходами почти в каждом большом городе Американской Митрополии, или, как мы ее называем, OCA (Orthodox Church of America), после того, как они получили автокефалию, было время, конечно, когда общения не было никакого. Но сейчас, когда мы приближались к воссоединению, и после этого, наше общение стало гораздо ближе. Они приходят к нам, мы посещаем их. Но то, что сказал Сергей Шмеман, я бы сузил. Дело в том, я думаю, что все зависит от прихода. Есть чисто американские приходы (я имею в виду Американскую Митрополию), а есть приходы, которые еще придерживаются русских традиций, но это трудно. Но я чувствую, что вопрос этих двух юрисдикций тоже должен быть как-то решен. Потому что в Америке получается очень странная ситуация. Среди прочих конфессий две православные – русская и так называемая законная Автокефальная…

– Разве она незаконная?

– Это такой вопрос… может быть, я не должен отвечать. Но единственная юрисдикция, с которой наша Церковь официально порвала отношения, – это как раз Американская Митрополия. Был один Синод, но произошел раскол, они ушли и получили автокефалию (автокефалия была получена от Русской Православной Церкви в Отечестве при Святейшем Патриархе Алексии I при непосредственном участии Митрополита Никодима (Ротова). Русскую Православную Церковь в Отечестве в РПЦЗ на тот момент считали безблагодатной. – прим. ред.). У нас на Архиерейском Соборе было решено временно прервать отношения. Это решение никогда не было отменено. Но, практически говоря, если они к нам приходят, сейчас, после примирения с Москвой, мы не отказываем им в служении, и когда нас приглашают на храмовый праздник туда, мы не боимся пойти к ним. Это сейчас неофициально, поэтому, может быть, я не должен об этом говорить, но такая практика существует…

– Но ведь и воссоединение с Москвой началось, казалось бы, с того, что зарубежные священники приезжали сюда, молились здесь и видели, что благодать в Русской Церкви есть…

– Да, они приезжали и молились, но никогда не было сослужения.

– С каким чувством Вы будете уезжать обратно в Америку?

– Когда я был в 1990 году, только начинали открывать храмы, даже в Москве их было не так много. И конечно, радует, когда мы сейчас приезжаем, что храмы открыты, работа идет по воцерковлению народа… Зато сейчас, когда мы в Подмосковье, видим столько разрушенных храмов. Тяжелое чувство опять появляется, когда видишь опустошенные храмы. Но работа по восстановлению идет постепенно, и это не так легко. Ведь храм сам не встанет, это народ его должен восстановить. А если народ не воцерковленный – то как он будет восстанавливать? Поэтому Церкви предстоит большая работа, чтобы воцерковить народ, чтобы они восстанавливали свои храмы. Мы приехали сюда не в последнюю очередь для того, чтобы помочь маленькому монастырю, чтобы вложить свою лепту в эту работу. И дай Бог, чтобы эта работа развивалась. Вот с этим желанием я и буду уезжать.

Беседовала Александра Сопова