Православная вера и спорт — насколько они совместимы? Вопрос такой сегодня задают часто, и это хороший показатель, наверное — показатель того, что о смысле бытия, о вере и Церкви задумывается все больше молодых, волевых, энергичных людей. Ответить на этот вопрос однозначно невозможно. С одной стороны, ясно, что достижение чемпионского титула никак не может быть смыслом земной жизни христианина, что честолюбие и агрессия суть проявления греха. С другой стороны, от некоторых священников приходилось уже слышать, что спортсмены — очень хорошие прихожане. Они дисциплинированны, приучены к ограничениям и к постоянному труду, ответственны и внимательны к словам наставника, то есть послушны.
Когда мне исполнилось десять, мама отдала меня учиться музыке, на что я со скрипом в сердце согласился; параллельно меня записали в секцию самбо, чтобы несколько утешить.
С борьбой, как и с музыкой, отношения сначала не сложились: занятия не вдохновляли, до спортивной школы было довольно далеко идти. Зачастую я прогуливал тренировки, а дома благополучно врал, что регулярно сдаю на разряды, участвую в соревнованиях. Надо сказать, что в своем вранье я продемонстрировал немалую изобретательность. Например, однажды мама заподозрила неладное и спросила, почему моя спортивная форма всегда сухая после занятий. На следующий день, возвращаясь с «тренировки», я вымочил форму в луже и с гордостью продемонстрировал ей результаты упорных «трудов». Но материнское сердце не обманешь. Около года мне успешно удавалось лгать, но затем мама встретилась с тренером. Я получил большой нагоняй и клятвенно заверил, что больше не буду прогуливать.
Наступило лето, и вместе с командой я поехал в спортивный лагерь. Это был переломный момент в моей спортивной жизни. В лагере я втянулся в тренировочный ритм, мне стало интересно и, главное, у меня стало получаться. Таким образом спорт вошел в мою жизнь. К тому моменту я забросил музыку, и борьба осталась главным занятием в жизни.
Путь в спорте у каждого свой. У кого-то все получается сразу и легко — это природная одаренность. А кому-то остается рассчитывать только на упорный труд. Кто-то феноменально работоспособен и не испытывает усталости — а кто-то от природы утомляем. Про себя могу сказать, что мне все давалось с трудом. Ни один прием не получался сразу. Если кто-то мог освоить урок за неделю, то мне требовалось две. В итоге, будучи кандидатом в мастера спорта и одним из трех спортсменов, входящих в сборную Москвы, я решил сменить самбо на дзюдо и пришел к моему второму тренеру. Он попросил меня показать, что я умею, и… отправил к новичкам, сказав: «Ты не умеешь делать броски. Ты научился не падать, но в борьбе этого мало». Иными словами, после шести лет занятий я вновь начал все сначала...
Сейчас уже неважно, почему тренер отправил меня к новичкам: сам ли я не научился бороться или меня не научили, но в тот момент мне очень помогла мама, которая постоянно уговаривала меня не бросать спорт и продолжать заниматься. Я понимал, что занятия необходимы мне как личности — чтобы не деградировать, не скатываться, не шататься по дворам; что спорт дисциплинирует, и это колоссальная для меня польза. Но психологически было очень тяжело вновь начинать с нуля. Да и лень часто брала верх... Только благодаря маме занятия борьбой продолжались.
Тренер Олег Леонидович Журавлев, отправивший, как уже сказано, меня к новичкам, сказал при этом мне в утешение: «Ты можешь достигнуть всего своей пахотой». Иными словами, объяснил, что в дзюдо я не гений, но, тренируясь и работая, могу достигнуть многого.
Передо мной стояла задача — получить звание мастера спорта. Начались по-настоящему фанатичные тренировки: три раза в день с восьми утра до поздней ночи. Кроме того, я посещал подготовительные курсы спортивного института: занимался плаванием, легкой атлетикой и гимнастикой. В этот момент спорт был смыслом жизни. Я хотел быть чемпионом мира и прекрасно осознавал, что без амбиций спортом заниматься не имеет смысла. В противном случае это был бы не спорт, а физкультура. Спортивная мотивация должна быть такой: я готов умереть, но стать чемпионом мира. Не больше и не меньше. Сегодня стать, а завтра умереть…
Я всегда верил в Живого Бога, хотя очень долго не был воцерковлен. Но то, что Иисус Христос есть Бог, что когда-нибудь все будут предстоять на суде Божием, чувствовал всегда. И, конечно, передо мной вставал вопрос о принадлежности Церкви.
Задаваясь подобным вопросом, человек нередко пытается оправдаться перед собственной совестью: «Я не худший человек на земле. Я люблю родителей, спортом занимаюсь, не пью, не курю. Если мне суждено будет умереть, то перед Тобой как-нибудь оправдаюсь, а потому нужды в Твоей Церкви не испытываю». Это гордость. Чтобы избавить человека от этой гордости, Бог оставляет его наедине с самим собой. Человек совершает проступки, после которых оправдываться все труднее и труднее. Совесть говорит человеку, что он грешен, но косность человеческая, лень, ложный стыд или заботы века сего отвращают его от покаяния. Так было и со мной.
В подобный момент в моей жизни появился будущий игумен Нектарий (Морозов), тогда еще просто прихожанин московской церкви Малое Вознесение. Одно время мы вместе тренировались, затем он сменил вид спорта, и наши пути разошлись. Но иногда мы встречались в городе, и я узнавал от него, что он обрел веру, что ходит в храм, исповедуется. Он весьма настойчиво спрашивал, почему я не хожу в храм. Я отнекивался. Косность и нежелание менять свою жизнь боролись с жаждой покаяния. При этом любое слово на религиозную тему задевало совесть. И в один прекрасный день я созрел. Мы вместе пошли в храм. Меня тяготил груз грехов, неисповеданных, тяжелых. После исповеди отец Геннадий Огрызков[1], смиреннейший человек, сказал мне: «Хорошо, Сереж, тогда подходи ко Причастию как последний грешник». Эти слова задели меня. Я не считал себя последним грешником и не был готов слышать такие вещи. И у меня возникла лукавая мысль: вот, я исповедал свои грехи, теперь мне легко, и больше ничего не надо; не пойду я завтра ни на какую литургию и причащаться не буду — обойдусь. Но после исповеди мой товарищ задал мне вопрос: «Ты завтра на службу придешь?» Этот вопрос был сродни маминым наставлениям и увещаниям не бросать спорт. Я понял, что один раз исповедаться — мало, что трудиться над своей душой мне придется теперь всю мою жизнь, и это похоже на спорт, в котором нельзя забрасывать тренировки, если не хочешь безнадежно отстать. И утром я подошел к Чаше с остальными грешниками, «от них же первый есмь аз»…
С того момента мои отношения со спортом стали тяготить меня. Я увидел разницу между большим спортом и жизнью христианина и понимал, что уже не могу отдать жизнь за мировое первенство. Спортивные победы утратили смысл. Разве можно поставить знак равенства между победой на чемпионате мира и встречей с Богом?
В итоге я простился со спортом, принял монашеский постриг. Я оглядываюсь на все, что произошло в моей жизни до воцерковления, анализирую взаимоотношения спорта и веры, и мне хотелось бы обратить внимание читателей на некоторые аспекты этой темы.
Одной из главных бед современного спорта является отношение к спортсменам, особенно к молодым, как к расходному материалу. Он может стать чемпионом — значит, надо выжать из него все, на что способен. Никто не задумывается о духовной стороне вопроса, о том, что человека легко искалечить, изуродовать физически и морально. Никто не думает о будущем спортсмена, о том, кем он может и хочет стать по завершении спортивной карьеры.
В наши дни большой спорт деградирует, потому что все покупается и все продается. Исконные цели Олимпийских игр и спорта в целом давно забыты. Совсем недавно велись разговоры о том, чтобы узаконить некоторые виды допинга. На это не пошли, но путь выбрали лицемерный. С одной стороны, ужесточили допинг-контроль, а с другой — началась гонка технологий. Не секрет, что легкая и тяжелая атлетика, циклические виды спорта постепенно пропитываются допингом. Борьба включилась в эту гонку значительно позже остальных видов спорта, поскольку борцам сложнее подобрать необходимый препарат; но технологии не стоят на месте. Спортсмен, желающий состязаться честно и тренирующийся без всякого допинга, сознает, что его усилия бесплодны, противники, сидящие на препаратах, окажутся сильнее. Тогда у него два пути: закончить со спортом или быть как все.
Все это приводит к основному выводу: спорт должен знать свое место в иерархии ценностей. Например, если ко мне, священнику, придет спортсмен и спросит, грешно ли желать чемпионства — мне придется подходить к вопросу индивидуально. Как он сопоставляет то, ради чего живет — спасение души — с той целью, которой хочет достигнуть в спорте? Если чемпионат для него — проходящий этап, если победа не требует отдачи всех духовных и душевных сил, то Бог ему в помощь. Но если он готов заложить за чемпионство душу дьяволу…
…Это случилось на тренировке. Мне, мастеру спорта, выпало бороться с перворазрядником. Он был высокий, нескладный, с плохой координацией, но, как когда-то и я, умел не падать. Чтоб победить, чтоб утвердиться в собственных глазах, я должен был выполнить свой коронный бросок через бедро. Но я сознавал: если возьму соперника, так, как он по своей малоопытности позволял мне себя взять, его голова войдет в ковер вместе со мной: два тела на одну шею, а это смерть. Как профессионал я знал, что будет так и не иначе. Тут-то и прозвучал приятный голос внутри: «А ты брось его, и будешь бросать всех, и станешь чемпионом мира». Сейчас я понимаю, что это было предложение от сатаны. Я вполне мог поддаться страшному искушению. Но этого все же не произошло. Я не провел коронного захвата и броска.
Несколько месяцев спустя мой товарищ в аналогичной ситуации сделал сопернику бросок, которого не сделал я. Его соперник не смог подняться самостоятельно: у него отнялись ноги, а через несколько часов он умер в реанимации. Этот мой товарищ достиг больших спортивных высот, но как он живет с таким грехом на душе — не знаю. Воистину, тщеславие — главное и опаснейшее искушение спортсмена.
Имеет ли смысл заниматься православному христианину спортом? Если он достиг определенного уровня, и дальше ему предлагают допинг, то нет. А если он честно трудится — спорт способен в каком-то смысле приблизить его к Богу.
Записал Филипп Пономарев