Как полюбить богослужение

«Я чувствую в сердце веру. Одно время ходила в храм. Смотрела, слушала, пыталась сосредоточиться. Но в конце концов устала. Не откликается моя душа на все эти обряды. Наверное, они не для меня. Больше в церковь не хожу. С Богом общаюсь сама, в сердце, в душе. Хотя и чувствую при этом, что чего-то мне недостает…» «Меня можно уже, наверное, назвать воцерковленным человеком: в храм прихожу каждое воскресенье и каждый праздник, регулярно исповедуюсь и причащаюсь Святых Христовых Таин. Отказываться от этого не собираюсь, поскольку необходимость сознаю. Но выстоять службу мне по-прежнему трудно. Устаю, скучаю, отвлекаюсь, радуюсь тому, что служба кончается, наконец. Прошу Господа помочь, но только в некоторые моменты богослужения чувствую Его помощь: душа оживает, слышит, откликается. А потом опять — усталость, рассеянность, досада…» «Задался целью — изучить православное богослужение, дабы тупо в храме не стоять. Читал книжки, пользовался православными сайтами. Прежде, чем идти в церковь, старался разобраться, что и почему в ней сегодня будут делать. В результате стал подкованным. Могу ответить на вопрос, какая сегодня читается паремия и почему именно она. Хорошо? Наверное. Но сердце остается холодным. Полюбить богослужение так, как люблю музыку, например,— не могу». Подобные монологи можно слышать очень часто. Но не реже можно наблюдать и другое: искреннюю, органичную, живую любовь к богослужению, открытость ему, радость каждой его минуте. Почему состояние людей, стоящих рядом, столь различно? От чего это зависит? Как полюбить богослужение? Об этом — наша беседа с Епископом Саратовским и Вольским Лонгином.

— Все эти причины могут иметь место. И говорить о каждой из них можно очень долго. Действительно, у Церкви есть свой язык. Язык этот архаичен, так как он формировался в период поздней античности, но он богат, гибок, разнообразен, и в нем отразилось многое: и высшие достижения античности, и литургическая практика Иерусалимского храма, и пышный византийский придворный церемониал. Яркая образность, постоянное использование символов, с трудом воспринимаемое современным человеком,— это тоже его характерная черта. Церковный язык сложен, но тот, кто думает, что его можно радикально упростить, и этим решить проблемы — ошибается. Этот язык сложился не потому, что отцы и учители Церкви были какими-то заумными эстетами. Церковь на своем языке говорит о простых, но в то же время очень глубоких вещах. Для того, чтобы сознание человека могло вместить хоть часть проповеди Церкви, это сознание необходимо расширить. Язык Церкви (надеюсь, вы понимаете, что речь в данном случае идет не о церковнославянском языке собственно) для того и предназначен, чтобы раздвинуть границы нашего сознания. Тем более, что современный человек в этом смысле действительно узок — уже, чем даже человек Средневековья. Поэтому все опыты, которые приводят к редукции языка Церкви, сводят его к сектантским слоганам типа «Бог любит тебя, аллилуйя!» — просто обкрадывают человека, обедняя и опустошая церковное благовестие. 

Незнание языка Церкви — одна из причин того, что богослужение человеком не воспринимается. Те же, кто не боится, по Евангельскому слову, «употреблять усилие», понимают происходящее в храме. Понимают, насколько язык богослужения точен и глубок, насколько он адекватен самому христианству. Проблема в том, что многие сегодня не хотят открывать для себя этот мир. Люди привыкли к поверхностному восприятию действительности и проходят мимо того, что не лежит на поверхности. Не дают себе труда вникнуть в то, что находится за границами обыденности.

— Но как вникнуть? С чего начать? Существует ли здесь какая-то методика?

— Есть два основных пути в Церковь. Первый — это когда человека призывает Бог. Порой самому человеку впоследствии сложно объяснить, как это с ним произошло. Это можно сравнить с влюбленностью: мужчина не может ответить на вопрос: «Почему именно она?», женщина — на вопрос: «Почему именно он?». Сердце откликнулось именно на этого человека. Это сравнение хромает, как все сравнения, но что-то в нем есть: человек слышит голос Бога, и его сердце откликается на этот призыв. Человек может быть интеллектуалом, а может быть простецом. Он может иметь очень сложную внутреннюю организацию или не иметь таковой. Но в какой-то момент своей жизни он слышит Бога. И тогда мир Церкви открывается для него сразу, как будто пелена спадает с глаз. Он может очень многого не знать, но он видит все, происходящее в Церкви, своими духовными очами. Этот путь — дар Божий. Но есть и иной путь — когда человек приходит к Церкви через какие-то умозаключения, через рефлексию. Это чаще происходит с людьми, которые привыкли выстраивать свою жизнь, исходя из логики. Это очень хорошее качество, и таких людей, кстати, немного. Но такому человеку труднее прийти к Богу. Он хочет, он, может быть, умом понимает многие вещи, ему важны книги, важны знания, аргументы, доказательства. Но для того, чтобы та самая пелена спала с глаз, ему нужна молитва. Для того, чтобы Царство Божие увидеть, находясь еще здесь, на этой земле, и именно в Церкви его увидеть, нужно учиться молиться, причем своими словами: просить, чтобы Бог открыл Себя. Если в первом случае Бог открывает Себя не вопрошавшему, то во втором надо просить, чтоб открылись внутренние глаза, чтоб помимо разума включилось сердце. Тогда тот язык, о котором мы здесь говорили, станет понятным. 

 — Но почему вникнуть в богослужение не хочет подчас человек, привыкший именно вникать — в умные книги, в интеллектуальные фильмы, в философские системы и научные теории? Почему иного нашего интеллигента так трудно убедить в том, что вот здесь, в церкви — тоже стоит потрудиться?

— Потому, может быть, что эти люди привыкли считать себя не такими, как все — «несмь якоже прочие человецы». Человек может не осознавать этого своего высокомерия, снобизма, но внутри него это живет — потребность причислять себя к особому обществу, к интеллектуальной элите. Почему люди, о которых мы говорим, так трудны подчас для евангельской проповеди? Потому что они привыкли получать нечто взамен своих интеллектуальных усилий, хотя бы вот это чувство принадлежности к определенному кругу. А Церковь — она ведь не дает повода считать себя выше других. Она не льстит человеку. И у него нет стимула — не только влюбиться в церковную жизнь, в богослужение, а просто поинтересоваться этим. 

Вместе с тем нельзя не заметить: Православная Церковь в последние годы прирастает интеллигенцией. Интеллигенция идет именно в Православие, а не к протестантам, скажем — там интеллигенции практически нет. Люди, умеющие думать и привыкшие к внутреннему труду, находят себя в Православии. Но перед Богом надо предстать с пустыми руками. Не держаться за нажитое: жизненный опыт, интеллектуальный багаж, профессионализм. Перед тем, как войти в храм, надо сдать все это в камеру хранения. И войти с пустыми руками. Потому что, на самом деле, когда человек пытается предстать перед Богом, не упуская ничего из того, что он нажил, у него не получается ничего. То, что он скопил— это хорошо, и не надо переставать этим пользоваться, но просто, входя в храм и становясь на молитву, надо это все оставить в стороне. Потому что Богу это не нужно. И проблема наша не в том, что мы нажили, а что нет. Наша проблема в нашем сердце.

— Не знаю, всегда ли это порождено снобизмом, но подчас человек, входящий в храм, ждет какого-то яркого эмоционального впечатления и бывает разочарован, потому что не получает его.

— Нашему богослужению действительно присуща зрелищность. Но современный человек зрелищностью пресыщен. Та зрелищность, которая окружает нас со всех сторон, производит гораздо более яркое впечатление, нежели происходящее в храме. Красота богослужения подавляется самой обстановкой, можно сказать, что она не имеет нужного фона. Я когда-то прочитал у Ивана Шмелева о том, как звонили в старой Москве колокола, как весь воздух был напоен колокольным звоном. На моей памяти в начале 90-х годов вновь зазвонила колокольня Успенского собора в Кремле. И вот, во время Патриаршего богослужения я вдруг поймал себя на мысли, что ничего особенного не слышу: ну, колокола и колокола. А когда мы крестным ходом вышли из Боровицких ворот, звона вообще уже не было слышно, потому что вокруг шумела Москва. То, что в начале прошлого века воспринималось как нечто величественное и грандиозное, для описания чего даже не хватало слов в языке — теперь кажется чем-то слабым и малозаметным. Впечатление, производимое богослужением, сильно проигрывает впечатлениям обычного сегодняшнего дня. Потому современному человеку не всегда просто богослужение для себя открыть, для этого нужен труд и терпение.

— Очень многие приходят в храм с такой полусознательной установкой: послушаю и посмотрю, посмотрю именно со стороны. И совершенно не соотносят слышимое с собою. Я хорошо помню момент, когда вдруг поняла, что общеизвестное «Да избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды» — это не ритуальное произнесение определенных слов, нет, это про мою скорбь, про мои нужды, про мой гнев. И это не в пространство произносится, это нас, то есть и меня тоже, призывают помолиться Богу об избавлении. 

— Большинство из тех, кто ходит сегодня в церковь, сначала пришли именно так: посмотреть и послушать. Они сами подчас не могут сказать, что их подвигло, может быть, простое любопытство, а может быть, потребность души. В начале пути это самое «посмотрю, послушаю» нормально. Беда, если на этом человек останавливается и у него формируется установка: служба в храме — это не для меня. Обратите внимание: многие люди называют себя православными, более того, прихожанами конкретного храма — но не считают для себя обязательным участие в богослужении. В храм они предпочитают заходить тогда, когда службы нет, ставят свечки и уходят — им так проще, легче. Но если мы хотим получить от Церкви то, что она может дать, мы не должны искать легких путей.

— Но бывает так, что человек старается, искренне стремится полюбить богослужение, но никак не может… 

— Я бы не назвал это явление массовым, но проблема такая может возникнуть. Поделюсь личным опытом: я через богослужение пришел в Церковь, и для меня богослужение значило и значит очень многое. И, став уже пастырем, я старался содействовать воцерковлению человека именно таким образом: не только через беседы, хотя беседы тоже нужны, и не только через книги. Как только я видел, что у человека есть искренний интерес, я всегда ставил его на клирос — читать, петь, изучать Устав, типикон. Вы бы видели, с какими горящими глазами обычные современные ребята изучали типикон. Это же настолько интересно! На самом деле, церковная жизнь, богослужение — это необыкновенно интересное дело. Но, к сожалению, наши батюшки не всегда понимают, что это самый верный, самый основательный путь воцерковления — дать человеку возможность самому участвовать в богослужении. Человек становится церковным благодаря сознательному участию в богослужении. На моей памяти это произошло со многими людьми. 

Можно сделать еще многое — дать людям в руки богослужебные тексты, проводить беседы и занятия по литургике. Все можно сделать, но при одном условии — если священники сами живут этой жизнью, сами любят службу. А если священник сам относится к богослужению поверхностно, воспринимает его как некий досадный довесок к своей основной деятельности — тогда вряд ли он может помочь своим прихожанам.

— А может быть, это проблема веры? Знания как таковые не помогают согреться душе. Живая вера в то, что знания эти истинны,— другое дело. Чтобы полюбить Литургию, надо быть абсолютно уверенным: в Чаше — не хлеб и вино, а Тело и Кровь.

— У меня не было никогда никакой рефлексии по этому поводу. Я принял это однажды и навсегда: в Чаше — Тело и Кровь Христа. И мне не хочется это анализировать. Аскетика говорит, что от помыслов хульных надо отвращаться, а не погружаться в них. Дело рассудка — сомневаться, а дело веры — верить. Рассудку надо сказать: сомневайся, а я буду верить. Периоды уныния и отчаяния бывали и у великих святых. Этим и проверяется наша вера. Конечно, если нет веры, если нет любви к Богу, если нет ощущения живой связи с Ним, связи, хотя бы, скажем так, прерывистой — этих состояний не преодолеть. Мы должны здесь сделать усилие. Святитель Феофан Затворник в своих письмах говорил примерно так: и на небе не всегда ясно. А если это состояние длится долго — значит, надо думать, значит, что-то не так в самом человеке, в его отношениях с Богом.

— А что может быть не так? 

— На этот вопрос может ответить только духовник после исповеди. Это очень индивидуально. У одного человека это может быть гордыня. У другого — разлад с совестью, внутреннее согласие с грехом. Самый страшный огонь, на котором горит человек: когда он знает, что занятие его греховно, и продолжает грешить. Бывают и более простые причины. Но, как правило, человек сам сеет и выращивает те горькие плоды, которые потом собирает.

— Мы, современные люди, разобщены. Мы ощетиненные индивидуалисты, и в храм мы приходим зачастую в том же привычном уже состоянии: я для себя сюда пришел, это мне надо, это моя потребность, и больше никого это не касается. Меж тем богослужение по определению своему соборно, это именно собрание молящихся, как и сама Церковь — собрание. Можно ли полюбить богослужение, не полюбив для начала тех, кто стоит рядом, то есть не исполнив призыва «Возлюбим друг друга да единомыслием исповемы»?

— Безусловно, но я против очередности. Все должно делаться вместе. Конечно, нельзя любить Бога, и нельзя любить Литургию, оставаясь при этом безразличным к ближнему. Каждый раз, когда я слышу такие речи: «Люблю ходить в маленький храм, где так мало народу, где вообще никого нет, где меня никто не знает, никто мне не мешает» — мне это как ножом по сердцу. Человек не хочет даже задуматься о том, что есть Церковь, он хочет только одного — чтоб никто ему там не мешал. Те, с кем он должен чувствовать себя единым целым, для него — помеха. Да, одна из функций Церкви, даже, может быть, социальных функций — дать человеку побыть одному какое-то время; иногда ведь без этого невозможно просто прийти в себя. Но побыть одному — не значит отталкивать других. Через какое-то время, возможно, Церковь останется единственным местом, где люди будут иметь не только обязанность, но и стимул быть вместе. Весь остальной мир будет миром, в котором люди будут друг другу безразличны.

— Я хорошо помню тот период своей жизни, когда я с трудом выстаивала службы, казавшиеся непомерно долгими, тяжелыми и малопонятными. И помню безвестную бабушку, сказавшую какой-то своей знакомой: «Мне сегодня надо бы пораньше домой вернуться, но служба меня так захватывает — не могу уйти». Меня это совершенно поразило! 

— Это не удивительно. Несмотря на все сложности с пониманием, люди все равно приходят в храмы и все равно остаются в них. Во вновь открытые храмы приходят люди, ранее совершенно незнакомые с языком Церкви, и остаются — ни один из этих храмов не пустует. Мы открываем новые храмы и знаем, что они тоже не будут пустовать. Значит, люди многие слышат этот язык, понимают и следуют ему. А когда человек услышал, понял — тогда к нему относятся слова Христа, сказанные самарянке: кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек (Ин. 4, 14). Посмотрите, сколько недостатков и нестроений в нашей церковной жизни, как часто люди встречают в ней совсем не такой прием, которого ждали,— мы ведь очень несовершенны с человеческой стороны. Но люди не уходят из Церкви, они попробовали живой воды Евангелия и другой уже не хотят.