О счастливом регенте, пострадавшем десантнике и нигилистах новейших времён. Рассказы

Дар для новорожденной

Все засмеялись, вспоминая свои «подвиги» времён неофитства. И всё же задело неточное употребление слова «революционеры», столь характерное для наших дней. Ведь если слово «эволюция» в переводе на русский означает «развитие», то «революция», наоборот, – движение назад.

Что же касается пламенного характера неофитов, тут всё чистая правда. И нас обожгло тогда таким высоким огнём, когда без Бога невозможно было жить и дышать. Из церкви не выходили. День, прожитый без литургии, казался потерянным. И конечно же непрестанно молились, а один мой знакомый в первый год после крещения читал по семь акафистов в день.

Именно в ту пору свершилось то «великое переселение народов», когда люди уезжали из больших городов и селились в домах возле Оптиной пустыни. Делалось это не нарочито, но по тому свойству новорождённой во Христе души, когда она остро чувствует благодать святости и смрад мира сего. Потом это отвращение к миру прошло, вытесненное привычкой не осуждать людей, ибо все мы, к сожалению, грешники. А тогда в единодушном порыве к святости и в уверенности, что вскоре достигнут её, москвичи, ростовчане и питерцы спешно покупали дома возле Оптиной, надеясь навеки поселиться здесь. Но потом возвратились в город. Что поделаешь, если работы в деревне нет, дети учатся в институте, а бабушка, коренная горожанка, отказывается переезжать в избу без городских удобств?

Возле Оптиной пустыни есть и поныне такие дома-памятники эпохи неофитства. Хозяева годами сюда не заглядывают, но по милости Божьей здесь живут люди, остро нуждающиеся в жилье. Вот история одного такого дома. Его купила московский регент Анастасия, но ни дня в нём не жила. В доме не было мебели и требовался серьёзный ремонт, а на это не было ни денег, ни сил. Словом, приезжая в монастырь, москвичка всегда останавливалась у меня. Первым делом она шла в огород, спрашивая в свойственной ей манере:

– Как там наши маленькие зелёные друзья?

Об огурцах, кабачках и прочих «друзьях» москвичка знала так много, что я однажды спросила:

– Настя, вы агроном?

– Нет, биолог, доктор биологических наук и даже профессором одно время была.

– А как профессорша стала регентом?

– Профессорша однажды крестилась, – улыбнулась Анастасия, рассказав, как после развода она в одиночку поднимала детей и выхаживала больную маму.

Алиментов от мужа не поступало. И Настя смолоду привыкла работать на трёх работах, по ночам писала диссертацию, а утром вела детей на английский или в бассейн. Как пролетела молодость, она и не заметила, очнувшись в сорок семь лет от слов дочери-первокурсницы:

– Мам, я залетела. Дай денег на аборт.

– Никаких абортов. Будешь рожать! – жёстко отрезала мать.

– Ненавижу тебя! – крикнула дочь.

А сын, бросивший институт и не пожелавший идти работать, устроил истерику:

– Требую, чтобы она пошла на аборт, я не намерен шлюху с младенцем кормить!

– Да ты себя-то прокормить не можешь и у мамы деньги воруешь тайком, – насмешливо сказала сестрёнка, решив в пику братцу непременно рожать.

В довершение этой семейной идиллии глухая бабушка громко сказала:

– У всех семьи как семьи – все сидят вечерами дома и обсуждают сериалы. А я до сих пор не могу понять, почему Марчелло женился на Анжелике, хотя на самом деле любит Софи.

Вот этого Марчелло профессорша уже не выдержала и, засмеявшись, упала в обморок. Врачи определили гипертонический криз. А после криза что-то надломилось в душе. Возвращаться домой с работы не хотелось, и почтенная дама-профессор теперь сидела вечерами в кафе, поглощая коктейли... а потом перешла на водку. Выпивала она часто, прикуривая одну сигарету от другой.

Однажды, не зная, куда деваться от тоски, она забрела в опустевший после службы храм и с неприязнью сказала старенькому иеромонаху, с ласковой улыбкой смотревшему на неё:

– Батюшка, что вы меня разглядываете?

– А я смотрю на тебя и радуюсь – хорошая ты.

– Это я хорошая? – удивилась Анастасия. – Да я могу выжрать бутылку водки и все лёгкие прокурила уже. Что, будете ругать за пьянство?

– А что тебя ругать? – вздохнул иеромонах. – Знаешь, до монашества я учился на психолога и чемодан конспектов тогда написал. А недавно открыл чемодан и прочитал в конспекте: «Травмированные люди тянутся к травматическим способам жизни, надеясь через боль от новой травмы вытеснить главную, невыносимую боль». У тебя, похоже, так?

– Похоже, так, – согласилась Анастасия и заплакала, рассказывая о том, что главными в её жизни были всё же не успехи в науке, а дети. Нет ничего слаще и дороже детей. Ради них она работала на трёх работах и жила, не щадя себя. А дети выросли безжалостными эгоистами. Сын не хочет ни учиться, ни работать и у матери деньги таскает тайком. А дочка нагуляла ребёнка и кричит в глаза: «Ненавижу!»

– Нет, дочка тебя любит, – утешал её батюшка. – А родит и хорошей матерью будет. Ей через материнство дано спасаться. А вот с сыном беда – не заставишь работать. Ничего, проголодается – догадается.

Позже Настя узнала, что она встретилась тогда с прозорливым батюшкой Серафимом, жившим на покое по старости лет и уже не принимавшим посетителей. Но в тот вечер он долго беседовал с ней, а утром Анастасия пришла в церковь креститься. Вошла она в купель пьющей, курящей женщиной, а вышла из неё тем новорождённым младенцем, которому запах водки и табака просто противопоказан. От радости Настя запела, вторя певчим на клиросе. А после службы её окликнула старушка-регент:

– Голос у тебя, девонька, дивный. Благословись у батюшки и приходи на клирос.

Так Настя стала певчей на клиросе, а через год – регентом. Знакомые недоумевали: как так – разумная женщина, профессор, пошла работать в церковь буквально за гроши. Зарплата у регента, действительно, была маленькой – гораздо меньше профессорской... А только радовалась, оживая, душа, и Настя была счастлива, тем более что родилась красавица-внучка, а сын, недовольный оскудением семейного бюджета, не выдержал и пошёл работать.

– Самое интересное, я всю жизнь была безголосой и раньше никогда не пела, – рассказывала Настя. – Нет, нотную грамоту, конечно, знала, поскольку училась играть на скрипке. И вдруг откуда-то появился голос. Не понимаю откуда! А старец сказал, что это дар Божий: каждому новорождённому во Христе Господь кладёт в колыбель бесценный дар.

Анастасия задумчиво посмотрела на меня и спросила:

– А вам что Господь положил в «колыбельку»?

Ну, про свою «колыбельку», как выражается Настя, я умолчу. Но знаю немало случаев, когда люди преображались после крещения. Один спивающийся офицер-таможенник после крещения в Оптиной пустыни бросил пить и тут же велел своему младшему брату немедленно ехать в монастырь креститься. А вот о младшем брате расскажу подробнее.

Младший брат

Ну что сказать о такой красоте? С фотографий кокетливо смотрела толстушка-продавщица с носом картошечкой. Но десантник был влюблён в свою Олечку с пятого класса, и она была для него Единственной на всей земле. А Единственная держала жениха в ежовых рукавицах и откладывала свадьбу на неопределённый срок, потому что семья – это дети. А как можно позволить себе заводить детей, если сначала надо купить итальянскую мебель и непременно хрустальную люстру. Ну какие же дети без хрусталя?

В Бога Ольга не верила. Да и десантник приехал в монастырь креститься лишь потому, что любил своего старшего брата и с детской искренностью доверял ему. Уровень знаний о православии у него был нулевой, и иеромонах Роман (Кошелев) попросил меня помочь приезжему подготовиться ко крещению.

Неделю десантник приходил ко мне домой, читал православные книги, а я объясняла ему непонятные места. Учился он с таким неподдельным интересом, что было радостно заниматься с ним. А парень при этом стыдился, что отнимает у меня время, и порывался помочь по хозяйству.

– Сиди и читай, – урезонивала я гостя. – У нас времени мало на подготовку.

И всё-таки он мне серьёзно помог. Как раз в ту пору покосился наш старенький дощатый забор. Один человек, желая подзаработать, вызвался построить новую ограду. Но за две недели работы этот абсолютно беспомощный юноша всего лишь сломал старый забор. Коровы теперь забредали в огород и с удовольствием ели капусту. А юноша азартно гонялся за коровами, но строить, как выяснилось, ничего не умел.

– Давай, брат, помогу, – подошёл к нему как-то десантник. Очень быстро и ловко он натянул на столбы сетку-рабицу, да ещё и утешил юношу:

– Ничего, брат, бывает. Я в армии тоже сначала ничего не умел, и ты, друг, со временем всему научишься.

Перед крещением десантник очень волновался. Уходил покурить в лес перед домом (при мне он курить стеснялся) и выкуривал по две пачки сигарет в день. При этом он почему-то успокаивал нас:

– Не тревожьтесь – я всё выдержу. Наш десант врагу не сдаётся.

Оказывается, у десантников была в ходу легенда о крещении, представлявшая собой сплав жития сорока мучеников с рассказами о пограничнике Евгении Родионове, которому в Чечне отрубили голову за отказ снять с себя православный крест и принять ислам. Крещение десантнику виделось так: людей загоняют в ледяную воду и мучают, угрожая отрубить голову, если не отрекутся от Христа. И всё же, несмотря на причудливость легенды, десантник по-своему точно понимал суть крещения – он готовился стать воином Христовым, способным, если надо, жизнь за Господа отдать.

Как же ликовал он после крещения! С удивлением рассказывал, что курить теперь не может – Господь отсёк эту страсть. А в храме наш новорождённый христианин стоял с таким благоговением, что, казалось, весь светился. Позже он ещё не раз приезжал в Оптину пустынь, подолгу исповедовался у иеромонаха Романа, причащался и усердно трудился на монастырских послушаниях. Он так радовался поездкам в монастырь, что, приезжая, по-мальчишески восклицал: «Глоток свободы! Да здравствует Оптина!»

В последний раз он приехал в монастырь Успенским постом и не застал отца Романа в обители – батюшка лежал тогда в больнице. А тут одна монахиня из «шаталовой пустыни», то есть живущая сама по себе в миру, попросила в монастыре помочь ей по хозяйству и прислать для работы паломника. В общем, неделю десантник работал у неё, колол дрова, клеил обои. И всю эту неделю бойкая монахиня внушала ему, что батюшки, благословляющие людей получать новые паспорта, – это оборотни-еретики. Поверить в батюшек-оборотней десантник не смог, но внял горячечным словам монахини, что он должен сжечь свой новый «сатанинский» паспорт, если не хочет предать Христа.

Переубеждала я его, переубеждала, но доверчивый богатырь лишь вздыхал:

– Нет, не могу я предать Христа.

Кажется, он всё-таки сжёг паспорт. Без документов его на работу не брали, но охотно взяли охранником в фирму, где под видом доставки товаров из Средней Азии перевозили наркотики. О них новый охранник даже не догадывался. Но в первую же поездку его арестовали и дали четыре года тюрьмы. Как же горевали мы тогда с батюшкой!

А старший брат, недолюбливавший прежде Ольгу, вдруг сказал, что его братишка выбрал себе для жизни хорошую жену. Ольга, как декабристка, ездила на свидания к своему суженому в Сибирь, молилась за него по всем церквям и потратила на адвокатов огромные деньги, добившись пересмотра дела. Через год десантника освободили. Влюблённые обвенчались, а вскоре у них родился сын. Но Ольга теперь стояла насмерть, не пуская мужа в монастырь и убеждая его, что лучше молиться в их приходской церкви, где никто не запугивает людей скорым пришествием антихриста и можно спокойно растить детей.

«Руководящие кадры»

У блаженного Феодорита Киррского есть пронзительные слова о том, что диавол действует через тех, кто всего лишь носит личину христиан, и через них, как бы помазав мёдом край чаши, преподносит людям яд лжи.

О похожем явлении говорил однажды и архимандрит Иоанн (Крестьянкин), сказав, что некоторые приходят в монастырь из тюрьмы и сразу начинают руководить, учить, обличать. Словом, первое, с чем нередко сталкивается новичок в церкви, – это те самые «руководящие кадры», которые тут же начинают горячечно внушать, что надо сжечь новые «сатанинские» паспорта, а также выбросить из дома телевизор, компьютер и художественную литературу, ибо всё это бесовская прелесть и грех.

Помню, как вскоре после крещения я стояла в очереди на приём к старцу Адриану (Кирсанову) и слушала разговоры о том, что телевизор – это «икона зверя, рога наружу». Один человек рассказал, что продал свой телевизор и приобрёл на эти деньги богатую православную библиотеку. А другой в восторге похвастался, что он выбросил свой телевизор с девятого этажа и тот вдребезги разбился об асфальт. У меня же отношения с телевизором были такие. Однажды захотела посмотреть новости и обнаружила, что телевизор не работает.

– Слушай, – говорю сыну, – у нас телевизор почему-то не работает.

– Мам, ну ты хватилась, – ответил сын. – Он у нас уже год как сломался.

Короче, привычки смотреть телевизор в нашей семье не было, да и некогда было его смотреть. Тем не менее мы тут же сдали старый «ящик» на запчасти, а взамен приобрели супертелевизор новейшей модели. Включили его и залюбовались – отлично показывает! После чего уже не включали, но трудолюбиво вытирали с телевизора пыль. Как раз в эту пору я крестилась и «руководящие кадры» стали внушать, что от телевизора надо избавиться. А тут и повод нашёлся. Стою возле старца Адриана и слушаю его разговор с Леной, в одиночку воспитывающей пятилетнюю дочь. Надо сказать, что Леночка добрый, хороший человек, но в своё время с трудом окончила четыре класса начальной школы и теперь переживает, что она малограмотная уборщица и особых знаний ребёнку не может дать. И вот слышу, как батюшка советует Елене:

– Сейчас многие православные избавляются от телевизоров и тебе бесплатно хороший телевизор отдадут. Пускай твоя дочка смотрит передачу «В мире животных» и «Спокойной ночи, малыши».

– Батюшка, – встряла я в разговор, – у меня есть отличный телевизор. Благословите отдать его Леночке, а то он у меня как мебель стоит.

– И пусть стоит, – пресёк мою благотворительность старец.

«Руководящие кадры» тут же разгневались: да что это старец себе позволяет? И стали ему, как маленькому, объяснять, какое это зло, если в доме стоит телевизор.

– Пусть стоит! – уже жёстко сказал старец.

Вот так и получилось, что, переезжая в дом возле Оптиной пустыни, я привезла с собой телевизор. И начались искушения – заходит кто-нибудь из «руководящих» в дом и начинает обличать:

– Икона зверя, рога наружу! Да разве вы не знаете, что телевидение – источник разврата?

Не знаю, поскольку уже лет двадцать не смотрю телевизор. Но знаю о главной опасности телевизора – телеманы, как правило, перестают читать. При чтении глаза движутся вдоль строки, а на картинки в телевизоре смотрят в упор. Постепенно происходит та сложная перенастройка организма, когда атрофируется потребность в чтении. Учителя жалуются, что школьников лишь из-под палки заставишь читать. Один американский учёный даже сказал, что человечество сейчас возвращается в состояние племени «ням-ням» или в ту дописьменную эпоху, где отсутствует собранная в книгах мудрость веков. Разумеется, это преувеличение – православные, например, читающий народ. И всё же нельзя не согласиться с доводами учёного, что плата за прогресс действительно высока – без книг оскудевает язык, и многие молодые люди пишут сейчас с ужасающими орфографическими ошибками.

«А зачем нам ефто фуфло?»

Однажды, просматривая православные сайты, я наткнулась на сайт с фотографией бритоголового молодого человека, рассказывающего о себе, что прежде он был преступником и сидел в тюрьме, а недавно стал православным и теперь считает своим долгом нести свет истины людям. А далее молодой человек писал: «Я, конечно, не разбираюсь в классической музыке, но считаю, что надо её запретить. А зачем нам ефто фуфло?»

Комментировать «ефто фуфло», думается, излишне. И всё-таки нечестно свести суть этого явления всего лишь к проблеме невежества. Вот для сравнения другой пример. Один учёный муж, и опять же на православном сайте, потребовал запретить любимую детскую сказку про Карлсона, который живёт на крыше, ибо Карлсон озорничает, живёт неправедно и, вообще, зачем-то поселился на крыше, подавая детям дурной пример. Можно продолжить перечень запретов, вспомнив, как после революции малоодарённые литераторы требовали: «Сбросим Пушкина и Достоевского с парохода современности!» А потом десятилетиями сбрасывали кресты с храмов и уничтожали всё великое в нашей национальной культуре. Помню, как уже перед самой перестройкой запретили печатать повесть талантливого прозаика. И на вопрос: «Почему?» – партийный цензор ответил честно:

– Потому что это про жизнь.

Если внимательно присмотреться к этим, казалось бы, несопоставимым примерам, можно заметить их внутреннее сходство, возводящее к словам древнего искусителя рода человеческого: «Будете как боги!» Будете властвовать, повелевать, запрещать. И тут, по сути, неважно, как запрещают – именем революции, демократии или того псевдохристианства, что всего лишь носит личину православия, хотя совсем ему не родня. Здесь соединяет несоединимое всё тот же единый дух злобы с его ненавистью к красоте Божьего мира и стремлением разрушить и изуродовать её.

Век назад это стремление к разрушению называли нигилизмом. В своей работе «Этика нигилизма» религиозный мыслитель и философ С. Франк отмечает презрительное отношение нигилистов не только к культуре, но и к людям, облечённым властью, ибо «во всём виновато начальство». Любое начальство, будь то министр или приходской батюшка. «В этом распространённом стремлении успокаиваться во всех случаях на дешёвой мысли, что “виновато начальство”, – пишет С. Франк, – сказывается оскорбительная рабья психология, чуждая сознания личной ответственности». Собственно, здесь и происходит та подмена, когда человек борется уже не с собственными грехами, но с кем-то или с чем-то, будь то детская сказка или «не тот» священник. Один известный психиатр квалифицирует такие состояния как «болезнь ангелизма», ибо некоторые люди, считая себя ангелами или сугубо праведными людьми, настойчиво ищут зло вне себя и наивно полагают, что если свергнуть очередное начальство или сокрушить телевизоры, то тут же воцарится благодать. К сожалению, всё это уже не раз повторялось в истории, когда свергали и сокрушали, попадая в итоге из огня да в полымя.

«Только Господь может смирить эту гордыню»

И опять расскажу о той самой монахине, что убеждала доверчивого десантника сжечь свой паспорт. Правда, сжигать паспорта она больше не призывает, ибо уже разобралась, как и мы, в этом вопросе. И всё же это не монахиня, а ходячий митинг, и в азарте обличения она иногда так грубо, до слёз, оскорбляет людей, что один паломник, вспыхнув, воскликнул:

– Батюшка, благословите, и я порву её, как Тузик грелку!

– Как можно? – изумился священник. – Она ведь женщина, сосуд немощный.

Словом, жизнь нашей монахини напоминает сводки с линии фронта: она воюет – против неё воюют, и некоторые уже обращались в инстанции с требованием «принять меры». Да, но какие меры можно принять, если женщина живёт вне монастыря и никакие священники ей не указ? А только слаб человек, и очень хочется, чтобы кто-то поставил на место этих невыносимых в общежитии, больных, скандальных и несчастных людей. Пусть кто-то заставит их исправиться и, желательно, быстро: «Порося, порося, стань карася!» И однажды паломники отправились к старцу жаловаться на монахиню, полагая, что уж он-то «заставит» её стать иной. А мудрый батюшка сказал:

– Только Господь может смирить эту гордыню, и Он смирит её со временем скорбями и болезнями.

Всё так и вышло. Монахиня теперь редко бывает в монастыре, кочуя из одной больницу в другую. В довершение всех бед она стала слепнуть и понадобилось срочно отвезти её на операцию в московскую клинику. И тут – ну кто меня тянул за язык? – я сказала, что сегодня мы со знакомыми едем на машине в Москву и, конечно, поможем страдалице. Более того, я зачем-то сообщила монахине, что наш водитель – профессор, долгие годы жил и преподавал в Америке. В общем, инициатива наказуема, и поездка в итоге превратилась в пытку. Всю дорогу монахиня злобно обличала Америку и самого профессора, послужившего «сатане» в самом «царстве сатаны». Слушать это было так стыдно, что, желая хоть как-то переменить разговор, я попросила профессора рассказать об Америке. Какая она?

– Очень красивая страна, – ответил он. – Знаете, в университетском городке наш дом стоял среди сосен и на рассвете к окнам приходили олени. А на крыльце, как домашние кошки, сидели зайцы. И никто не пытался содрать с них шкуру, зажарить и съесть. Американцы с особой нежностью относятся к природе и очень любят свою страну. И когда случаются какие-то бедствия – у нас в таких случаях ругают правительство, всё русское и русских, – американец поднимает над своим домом национальный флаг, провозглашая: «Мы Америка и мы выстоим!»

– Почему же вы вернулись в Россию из этого американского рая? – насмешливо спросила монахиня.

– Потому что в Америке мои дети стали бы американцами, а я хочу, чтобы они выросли русскими православными людьми. Да, жить в России труднее, а только нет ничего выше нашего православия. Вот смотрите, мы ежедневно читаем одни и те же молитвы. И будь это обыкновенные слова, они давно бы наскучили нам. А мы молимся Господу с сердечным волнением, потому что Дух дышит, где хочет, и Дух животворит.

Профессор увлечённо говорил о том, что только с Божьей помощью и при дарованной нам Господом свободе воли формируется по-настоящему интересная творческая личность, уже не подчинённая политизированной деспотии века и рабству земных страстей. Монахиня затихла, казалось, заслушавшись. И вдруг обнаружилось – ей плохо, и в больницу нашу попутчицу внесли уже на носилках. Профессор, переживая, совал медсёстрам деньги, чтобы купили больной фрукты и всё необходимое. А монахиня виновато сказала ему:

– Простите, что наговорила вам всякой ерунды. Это болезнь у меня такая – тиреотоксикоз. Он вызывает такие приступы вспыльчивости, что я, как безумная, бросаюсь на всех. Не обращайте, пожалуйста, внимания и простите меня ради Христа!

С годами монахиня заметно смягчается и уже усматривает связь своих болезней с той болью, какую она, бывало, причиняла людям. Меняемся с годами и мы. Былую счастливую уверенность неофитов, что мы неуклонно приближаемся к святости, сменило теперь чистосердечное покаяние: «Согреших, Господи, на Небо и пред Тобою». А даже Небо зовёт нас ныне к покаянию, и в огненное лето 2010 года небеса, по слову пророка Иеремии, «сделались медью» и стали епитимьей за наши грехи. «Земля, расколотая засухой и как бы окаменевшая, уничтожила труд земледельцев, – говорит в Слове о засухе святитель Иоанн Златоуст. – Таков плод греха, таковы жертвы нечестия за то, что мы не пошли по путям Бога». Праведен суд Божий, ибо, по слову святого Иоанна Златоуста, мы бесчестим Творца своей постыдной жизнью – страшимся, как трусы, пути исповедничества, не милуем бедных, не сострадаем неудачникам и в горячечном превозношении над людьми становимся «судьями неумолимыми». Не потому ли Господь посылает нам столько скорбей, что иначе нас не смирить?