Толстой

Он гениален, Лев Николаевич, кто ж спорит? Но гений, как лекарство. Его нужно правильно применить. Иначе то, что создано для врачевания, будет убивать и калечить. Быть бы ему до смерти романистом, экспериментировать бы в области социальных идей не дальше Ясной Поляны и не превращаться бы из титана-литератора в пигмея-проповедника, поминалось бы имя его на молитве до скончания века. Так нет. Чужая слава манит. Хочется влезть в область несвойственную. И подтверждаются слова Сковороды о том, что все зло мира рождается людьми, занимающимися не теми делами, для каких они созданы.

Вот Лев Николаевич отказал Христу в Божественности и чудотворстве. Сказал: «Не надо чудес! Не было чудес! Чудеса придумали!» А В.В. Розанов в недоумении спрашивает: «Неужели Толстой не чувствует, что его проза это – чудо?» Я, говорит, сколько ни пытался, ни одной художественной строчки написать не мог. А у этого – музыка. Как не стыдно отвергать чудеса и хулить Источник чудес тому, кто сам получил чудо в подарок и пользуется им как собственными пятью пальцами!

С писателя спрос особый. Как пишет Крылов в басне «Сочинитель и разбойник», в аду спрашивают строже с писателей. Что до злодея, то «он вреден был, пока лишь жил». Что же до сочинителя, то увитая змеями и вооруженная окровавленным бичом Мегера говорит ему так: «Твоих творений яд нисколько не слабеет/ Но, разливаяся, век от веку лютеет» Вообще басня эта настолько важна, сильна и отрезвительна, что ее стоит вывесить в вестибюлях всех журфаков, подобно тому, как вывешивают клятву Гиппократа на первых этажах медицинских ВУЗов. Всем же желающим связать свою жизнь с магией текста, тайной алфавита и клавиатурой компьютера ее вообще наизусть выучить бы недурно. Не удержусь, чтоб не продлить цитату:

Кто, осмеяв, как детские мечты,

Супружество, начальства, власти

Им причитал в вину людские все напасти

И связи общества рвался расторгнуть? – ты.

Не ты ли величал безверье просвещеньем?

Не ты ль в приманчивый, прелестный вид облек

И страсти и порок?

И вон, опоена твоим ученьем,

Там целая страна

Полна

Убийствами и грабежами

Раздорами и мятежами

И до погибели доведена тобой!

В ней каждой капли слез и крови – ты виной!

Толстой узнается в несчастном сочинителе, хотя басня написана тогда, когда Лев еще был львенком и в лучшем случае ходил пешком под стол. Но в своей публицистике и философском морализаторстве Толстой действительно все напасти рода людского приписывал наличию властей и начальства. Он «рвался связи общества расторгнуть». Толстой сильнее других долгие годы расшатывал трон, так что когда трон рухнул и «целая страна» наполнилась «убийствами и грабежами, раздорами и мятежами», одним из главных виновных был он.

Что ж, такова сила слова, умноженная печатным станком, закрашенная пафосом личной убежденности всемирно известного писателя. В известной степени Толстой был жертвой. Собственно и басня Крылова бичует тех, кто книгами своими «через годы, через расстоянья» соблазнит Лёвушку. Французы, салонные остряки и чердачные фантазеры, которых только по недоразумению можно было назвать «энциклопедистами». Руссо – один из них. Портрет этого человека в юности Толстой повесил на шею вместо (!) крестика.

Не только с груди Толстого под воздействием идей Руссо исчез Крест. Кресты спиливали, рушили и разбивали на территории целой Франции в годы Революции. Одной из идейных основ революционной вакханалии были работы Руссо. Уверовав в то, что человек по природе добр, а портится только от воздействия на него цивилизации, следовало ожидать дальнейших призывов к возврату в природное лоно с одной стороны и к слому существующего порядка с другой. На то, чтобы додуматься, что и первое , и второе ведет не к счастью, а к одичанию, ума не хватило.

Не хватило ума и у нашего яснополянского гения. Это какое-то проклятие. Вначале кто-то, как Некрасов, мечтает в кабаке о народном счастье. Другой, невинный и беззащитный (разумею Чернышевского), строит теорию о Хрустальном городе будущего. Третий (Толстой), умученный совестью, направляет силу ума в ложное русло. А уже потом, когда первый, второй и третий лежат в могилах, приходят практики, вооруженные их теориями и «пошла, засвистела машина…» Летят головы, воцаряется хаос, приходят к власти негодяи, и у адвокатов покойных гениев нет аргументов защиты, кроме беззубого «они ж зла не хотели»

 Думать надо заранее. Не только думать, но и додумывать до конца. Сжигать беспощадно надо иные свои творения, как делал блаженной памяти Николай Васильевич, вместо того, чтобы влюбляться в каждую свою мысль и выбрасывать этих уродцев, этих мысленных выкидышей и недоносков в мир живых людей. Так что анафему снимать нельзя. Мегера у Крылова так и говорит:

А сколько впереди еще родится

От книг твоих на свете зол!

Терпи ж; здесь по делам тебе и казни мера! –

Сказала гневная Мегера

И крышкою захлопнула котел.

Но «Анну Каренину» читать надо. И «Севастопольские рассказы», и «Войну и мир», и «Смерть Ивана Ильича». И еще многое другое, потому что анафематствованный покойник обладал Божественным даром. Этот дар он воплощал и реализовывал в правильном направлении долгие годы. Одни лишь эти могучие, правдивые, масштабные или малые, но красивые и искренние полотна могут лечь на вторую чашу весов в День Суда.

Пушкин это «наше все». Достоевский это наш пророк всемирного масштаба. А Толстой это наша трагедия. Это большое дерево, росшее на вершине горы и долго дарившее тень и защиту многим. Но потом рухнувшее и поломавшее по пути вниз сотни и тысячи маленьких деревьев.

Маленькому человеку Бог нужен, чтобы не отчаяться. Большому человеку Бог нужен, чтобы не осатанеть. Маленький человек кланяется не только Богу. Он привычно кланяется всем, кто выше и значительнее его. Бог для него – Утешитель в мире скорбей. А вот большой человек, человек никому не кланяющийся в мире людей, должен непременно Богу поклониться. Иначе омрачится, как диавол, и заразит многих дыханием своих соблазнительных идей. Ни на ком из наших писателей эта мысль так не очевидна, как на писателе, одетом в косоворотку, отказавшемся от мяса и, вместе с мясом зачем-то отказавшемся от Христа и Его Евангелия.