«Если хотите хорошо помолиться, идите в русскую церковь…»

Протоиерей Владимир Мальченко с паломниками в Джорданвилле. Фото: holytrinity.ws

– Изменился, конечно, и не только потому, что произошла, если можно так сказать, смена поколений. Изменилась жизнь вокруг. А в Свято-Троицком храме я уже 32 года. Сначала был вторым священником у протоиерея Матфея Андрущенко, прежнего настоятеля храма. Отец Матфей был священник старой русской традиции. И богослужение у нас всегда совершалось и сейчас, конечно же, совершается в традиционно-русском церковном стиле. Отец Матфей, будучи человеком очень музыкальным, всегда старался, чтобы было хорошее хоровое пение. И регентами в нашей церкви были люди с хорошим музыкальным образованием. Кстати, у нас все стихиры на «Господи, воззвах» поются, а так редко где бывает. Отец Матфей сам обладал прекрасным низким голосом. Он когда-то служил в Козельщанском Рождество-Богородичном женском монастыре под Полтавой. Он принял сан диакона сразу после революции. Потом большевики монастырь разорили, а его арестовали. Отец Матфей всегда говорил, что рад был тому, что его арестовали именно тогда, потому что тогда давали пять лет, а позже стали давать уже десять. Он был на дальнем русском севере на каких-то работах, потом вернулся на родину, а с Украины уехал во время Второй мировой войны.

Наш приход был организован как раз теми приехавшими в Канаду в конце 1940-х годов русскими, которые во время войны оказались в Германии и потом не захотели возвращаться в Россию, потому что знали, что их там ждут лагеря. Это были в основном люди молодые. Хотя среди прихожан были и старые эмигранты, те, кто приехал в конце 1920-х годов, люди уже пожилые. Сейчас большая часть прихода тоже молодые люди, приехавшие в Канаду после горбачевской «перестройки».

– Приехала «третья волна»?..

– Да. Торонто ведь большой иммиграционный центр, и если приезжают в Канаду, то в основном в Торонто. Наши архиереи – я говорю это без всякой гордости – при каждой встрече со мной говорят: «У вас самый большой приход за рубежом».

– А скольких человек у вас на приходе?

– У нас каждое воскресение в церкви 300 человек и 100 человек причастников. Очень много детей. В нашей приходской школе более 200 учеников. У нас старая школа, с традициями. И часто родители приводят детей к нам в школу, потому что просто хотят, чтобы дети учили русский язык, знали русские традиции, а потом сами воцерковляются и становятся прихожанами нашего храма.

– Когда приехала «третья волна» эмиграции, как принимали ваши прихожане вновь прибывших?

– Знаете, у наших прихожан очень крепкие связи с Россией. Мои две бабушки здесь жили, мои дяди и тети, мои двоюродные братья и сестры живут здесь. Я с ними переписывался, я их вижу каждый год. И так же наши прихожане. У них была живая связь с родиной. Несмотря на то, что родина принесла им очень много горя. Но все общались со своими родственниками, и родственники приезжали в Канаду. Поэтому наши прихожане в Торонто встречали новоприезжих тепло, с большим состраданием. В начале «перестройки», к примеру, было много так называемых беженцев: и болгар, и поляков, и русских. Они просили политического убежища и получали его тогда почти автоматически. Но пока они ждали оформления документов, они не имели права ни на работу, ни на государственное пособие. И наше сестричество (а при нашем храме есть сестричество) многих кормило. Мы каждое воскресение раздавали какое-то количество билетов на обед. Ощущалась большая нужда в иммиграционном совете, и вот каждое воскресение с двенадцати до трех часов в одном из помещений при церкви сидел молодой человек, который давал всем нуждающимся в этом консультации по поводу того, как получить статус в Канаде, что делать и прочее. Мы старались помочь новоприезжим, чем могли. И очень многие из них тут же вошли в сестричество, стали прихожанами. У нас преподаватели в приходской школе на 95 % – молодые люди отсюда. И секретарь церковного совета тоже из новоприезжих, и хористы наши. Конечно, не все приходы так принимали. Наверное, в маленьких приходах было по-иному.

– Синдром старшего брата из притчи?..

– Да. Нечто похожее было и тогда, когда приезжали из Советского Союза после войны. Первая эмиграция относилась к ним поначалу очень настороженно, и это понятно: сказывались большие различия в образовании, в культуре, в мировоззрении. Но это потом прошло.

– Батюшка, а как эта «третья волна» повлияла на жизнь вашего прихода?

– Большая часть новых прихожан – это довольно молодые люди, в основном в возрасте 30–40 лет, с семьями, с образованием, устроенные. Изменилась ли жизнь прихода? Очень, и в лучшую сторону. И у нас это открыто говорят теперь и на епархиальных собраниях в Нью-Йорке. Раньше, лет пятнадцать назад, можно было услышать на собраниях: «Ну, новоприезжие могут быть недостаточно воцерковленными, вы должны с ними работать, вы должны учить их, вы должны заниматься их воцерковлением…» Но сейчас на епархиальных собраниях говорят совершенно обратное: приехавшие из России принесли с собой духовность, принесли послушание, серьезность и благочестие. Ведь прожив 60 и более лет за границей, в иной культурной среде, поневоле приспосабливаешься к этой среде, к западному образу мысли, мировосприятию. Меняется и отношение к России, и отношение к русскому языку. А русский человек из России – иной. Россия есть Россия. Русский народ такой теплый народ, дружелюбный, мягкий, послушный и духовный. И приехавшие из России принесли высокую духовность и благочестие в наш приход. Сейчас есть с кем молиться во время акафиста. У нас два акафиста в неделю: в среду и в воскресение вечером. И в основном приходят новые люди. Они хотят Богу молиться. И вы знаете, они каждое воскресение исповедуются и причащаются. Нельзя сказать такого о старых прихожанах.

– Они привезли с собой новую русскую традицию, которая сложилась после «перестройки», – причащаться каждое воскресение?

– Да. И все дети в нашем приходе – это дети новоприезжих. Они подняли наши «духовные стандарты».

Интерьер Свято-Троицкого храма г. Торонто

– Большинство приехали невоцерковленными и воцерковлялись уже в Канаде, хотя, конечно, не все. Но русских характер – специфический, он очень духовный, он очень быстро воспринимает духовность и благочестие. Если на приходе нет новоприезжих, это сразу чувствуется. Помню, один прихожанин, молодой человек, канадец, мне рассказывал, как он был в небольшом приходе в одном маленьком городке, где все прихожане – из старых эмигрантов. Так вот, он заметил, что там служба холоднее, если можно так сказать, реже крестятся, нет поясных поклонов перед иконами…

– Сухость такая…

– Да, сухость, а в нашем приходе, он говорил, он видит совершенно иное: он видит, как русский народ молится Богу всем сердцем своим. И это чувствуется, как видите, не только нами, но и посторонними. И, кстати, благодаря им наши приходы пополнились. Получилось, как уже было однажды: к тому времени, как в Америку и Канаду приехала «вторая волна» эмигрантов, после войны, многие из старых эмигрантов, тех, кто приехал из Югославии, уже отошли ко Господу, так что вновь приехавшие пополнили приходы. Прошло еще 50–60 лет, и наши ряды опять поредели, а после «перестройки» опять большое количество приехало.

– А почему приходы редеют? Из-за низкой рождаемости?

– Отчасти потому, что идет ассимиляция с местным населением, много смешанных браков. К тому же усваиваются иные ценности, тяга к комфорту, материализм. Молодое поколение, родившееся и выросшее в Америке, в Канаде, совсем не такое, как их родители, и прежде всего в духовном плане. В Церкви остается, к сожалению, меньшинство, хотя, конечно, остаются. Детей много рождается, но мало их видим в храмах.

– А как общество относится к тому, что в Канаду приехало много русских? Ведь не секрет, что русских воспринимали как каких-то дикарей. Или бандитов.

– Действительно, лет 15–20 назад в прессе много писали о русской мафии. И, вероятно, многое из того, о чем писали, было правдой. Но это все в прошлом. Престиж русских с тех пор вырос. В нашем городе русских очень много. Издаются русские газеты, устраиваются русские балы. На севере Канады даже есть русский сказочный детский парк, вроде Диснейленда, не такой, конечно, роскошный, но довольно высокого уровня. Там проводится День русской матрешки. Есть русское телевидение. Общество русских бизнесменов, Русский конгресс в Торонто, который очень много хорошего делает. Престиж русских вырос. Естественно, в этом немалая заслуга и Церкви.

– Батюшка, а канадцы ходят к вам в храм? Есть среди них православные?

– Да. И у нас есть клуб англоговорящих прихожан. И вы никогда не угадаете, что привело их к Православию. Есть у нас так называемое общество любителей русского боевого искусства. Возглавляет его Владимир Васильев. Это очень религиозный человек, очень благочестивый. Он со мной ездит каждый год на Афон. Канадцы приходят в это общество, заинтересовавшись русским боевым искусством. А пообщавшись с такой сильной православной личностью, как Владимир Васильев, почувствовав его благородство, его веру, его смирение, они начинают интересоваться и Православием. Такая личность не может не влиять на других! Я крестил столько его учеников! Крестил индуса из Индии, крестил двух девятнадцатилетних близнецов-канадцев, крестил француза, крестил немца, корейца. Так вот и образовалась у нас небольшая группа англоговорящих прихожан, человек 15. Благодаря русскому боевому искусству.

– Индусы и корейцы в Канаде?

– Жизнь в Канаде, особенно в Торонто, очень изменилась, как изменилась она во всем мире. Если вы постоите на каком-нибудь оживленном перекрестке в центре города или на станции метро, то заметите, что белых будет меньшинство. В крупных городах приезжие со всех концов света, люди разного цвета кожи, разной культуры, традиций, одежды, в конце концов.

– Маленький Вавилон?

– По их виду видно, что это не англоговорящие. Очень много китайцев, очень много корейцев, очень много филиппинцев, цейлонцев. Это заметно и на улицах, и в школах. И это очень меняет жизнь. Очень много мусульман. Строятся огромные мусульманские центры с мечетями, окруженные почти крепостными стенами. Своего рода закрытые города в городе. И обязательно на больших улицах.

Кстати, замечу, что молитва давно удалена из школ. В прессе было сообщение, что какая-то канадская женщина-судья иудейского происхождения потребовала, чтобы вынесли из здания суда ёлку, потому что ёлка – это религиозный символ, а в Канаде, мол, Церковь отделена от государства, и ёлка оскорбляет ее религиозные убеждения. О подобных случаях мы слышим все чаще и чаще. Вот в прошлом году был похожий скандал в одном американском аэропорту, там тоже один из пассажиров потребовал убрать ёлку, и опять-таки под предлогом уважения прав людей иных, нехристианских вероисповеданий. Хотя основное население Канады – христиане. Но у религиозных меньшинств сильное лобби. При этом выступают только против христианских символов и образов. Ведь если вы приедете в северную часть Торонто, где живет очень много евреев, то увидите немало огромных семисвечников…

В школах нельзя устроить рождественский утренник, или рождественский концерт, или рождественский вечер. Это должен быть обязательно «зимний» вечер. Слово «Рождество» в школе под запретом. Запрещено в школе петь рождественские песни. Хотя по радио еще передают рождественские песни, на телевидении еще есть традиционные рождественские программы. Они очень сентиментальные, их нельзя без слез слушать и смотреть, но мы очень любим эти программы: ведь мы на них выросли. И на рождественских рассказах. Я очень люблю «Рождественскую песнь» Диккенса. Это такое трогательное сочинение. И я так обрадовался (даже звонил своим друзьям, чтобы рассказать), когда узнал, что издательство Сретенского монастыря напечатало эту повесть по-русски.

Рождественские программы пока еще остались, но из общественных мест все, что говорит о христианстве, изгоняется.

– Общество готово отказаться от Бога?

– От христианского Бога! Это продуманная программа действий. Есть мощное лобби, которое добивается этого. Но есть и люди, этому противостоящие. Наш адвокат, канадец, – очень благочестивый человек, протестант. У него в конторе обязательно ставится ёлка, и он всех клиентов подчеркнуто поздравляет с Рождеством Христовым.

Вот вы спрашивали, сильно ли изменилась жизнь? В большом городе – очень сильно. Но когда я уезжаю на север, километров за 200–300 от Торонто, или когда я бываю у родителей, в их в маленьком городке, там чувствуется наша старая Канада. Там нет такого вавилонского столпотворения, нет новых канадцев, выходцев из нехристианских стран. Но в больших городах их много, и они свое дело делают.

– Вероятно, на эту общую дехристианизацию канадского общества как-то влияют и смешанные браки? Их много?

– Смешанных браков много, но много, слава Богу, и несмешанных браков. Новоприезжие, как правило, стараются жениться или выйти замуж за своих. Мы допускаем смешанные браки. Митрополит Виталий (Устинов), а его духовный авторитет много значил для нас, говорил, что если человек крестился во имя Святой Троицы – «во имя Отца и Сына и Святого Духа» (но он или протестант, или католик), то венчать можно, и мы практикуем такое. Конечно, с точки зрения строгого Православия, у супругов должна быть одна вера. Но нам не всегда это можно выдержать. Митрополит Виталий смотрел на смешанные браки как на своего рода миссионерство. Ведь когда неправославный встречается с православным человеком, а православные, как правило, сильны в своей вере, то со временем и супруг (или супруга) тоже принимает Православие. Хотя такое, к сожалению, бывает не всегда.

– Отец Владимир, вы второй раз за этот год приезжаете в Москву. Вы были здесь в мае, на торжествах, посвященных восстановлению канонического единства Русской Церкви. Вы ведь тогда приехали в Россию не впервые?

– Да, я с 1989 года каждый год приезжаю в Россию…

– А когда в первый раз?

– В первый раз я приехал еще юношей, в 1964 году, потом еще раз – в 1969-м. Для меня очень много значили те поездки. Церковь в России, благочестие русских людей, молитвенность в русских храмах – все это было для меня идеалом. И для меня было большим лишением, что, став священнослужителем, я не мог уже ездить в Россию.

– Не могли?

– Да, не мог. И не потому, что боялся советской власти.

Протоиерей Владимир Мальченко

– Нет, визу, может быть, и дали… Понимаете, тут срабатывал политический фактор. Если мы, зарубежные русские люди, скажем прямо, принципиально против советской власти и всего того страшного, что она сделала с русским народом и с нашей родиной, то мне, русскому священнику, который не признает богоборческий режим, поехать в Россию было бы большим соблазном и искушением в глазах наших прихожан. Я даже этот вопрос не поднимал – можно ли мне ехать в Советский Союз. Я знал, что мне дороги туда нет. И это было для меня большим лишением. И большим крестом. Но я нес этот крест. И вот однажды, в самом начале «перестройки», во время какого-то пасторского совещания у митрополита Виталия в скиту Преображения Господня я говорю ему: «Владыка, знаете, мне снится (а мне и вправду снилось), что я шагаю по Москве…». А митрополит Виталий мне в ответ: «А мне снится, что я шагаю по Севастополю…» Он эвакуировался из России через Крым чуть ли не на последнем корабле, и его последнее воспоминание о России – Севастополь. И, кажется, какое-то время он даже жил в Севастополе. Он ведь был из семьи морского офицера. Вот так мы проговорились о своих заветных желаниях. И он мне сказал тогда: «Поезжайте». Это был 1989 год. Я очень обрадовался этому. Вернулся домой и говорю матушке: «Едем». Мы никому ничего не сказали, получили бизнес-визу (такую визу легко было получить). И только накануне отъезда я сказал своему приходскому совету, что лечу в Россию. И это было как бомба. До этого никто из наших не был в России, кроме, может быть, отца Виктора Потапова, который был здесь в 1988 году в связи с праздником тысячелетия крещения Руси. И то, по-моему, он ездил, как говорится, «по работе» – от радиостанции «Голос Америки». А из наших – никто. Это было табу. Можно сказать, что тогда, в 1989 году, я первый раз уже священником, а не простым мирянином, приехал в Россию. И стоял тогда в патриаршем Богоявленском соборе, где столько лет не стоял, и все вокруг было знакомое, родное и святое. И с тех пор я каждый год приезжаю в мае месяце. «Инкогнито», как сказал когда-то о моих приездах ваш патриарх. Ведь священник должен стоять во время литургии в алтаре, а для меня важно – стоять среди народа, как я стоял когда-то в 1964, 1969 годах. Конечно, у вас в Сретенском монастыре я стою в алтаре, но это я у вас, а в других приходах – стою позади народа, стою и просто Богу молюсь, потому что для меня это воспоминание тех ярких юношеских впечатлений, очень дорогих и святых.

– Расскажите, пожалуйста, о них…

– Мне было 16 лет в 1964 году, я приехал в Москву с мамой. Мы все лето провели здесь. И вот в праздник Преображения Господня пошли с бабушкой на службу в церковь на Ваганьковском кладбище. Вижу, как сейчас, это море белых платков. А моя бабушка была в заграничном – синем платке, очень выделялась среди всех. Служба была очень молитвенная, очень трогательная, и я почувствовал то же, что и послы святого князя Владимира почувствовали, когда стояли и познавали веру православную в Софийском соборе Царьграда. Они не знали, и я не знал, где я: на земле или на небе. Я чувствовал необыкновенную радость, счастье.

В 1969 году я во второй раз приехал в Москву к своим родственникам. И в тот приезд я каждый день ходил на богослужение в разные храмы, но чаще всего – в патриарший Богоявленский собор. Мне тогда был 21 год. Я был студентом университета. И то каждодневное посещение московских храмов имело огромное влияние на мою жизнь. Потому что тогда, в старое советское время, каждый приходящий в храм видел эту необыкновенную веру молящихся, их духовность, их благочестие. Вера, благочестие и молитва русских всегда трогает. И я все время вспоминаю, как митрополит Виталий, даже в то советское время, всегда поощрял нашу молодежь ездить в Россию, потому что из России они возвращались совершенно другими людьми. И не только молодые люди, но и взрослые. Они становились ближе к Церкви.

– Какое у вас осталось самое яркое воспоминание о митрополите Виталии?

– Митрополит Виталий был человеком огромной духовной силы. Его беседы были живой богословской школой. И он всегда проповедовал, сеял слово Божие. Вот мы иногда думаем, что если человек далек от Церкви или сознательно отстраняется от нее, то с ним бесполезно говорить о вере. А митрополит Виталий считал, что никогда беседа о вере, о Церкви не может быть бесполезной, что слово Божие обязательно найдет отклик в любой душе. И он всегда сеял слово Божие. А когда человек много сеет, обязательно будут плоды этого христианского сеяния. Он был настоящим пастырем. Наша церковная жизнь отличается от вашей тем, что у нас принято: если архиерей служит, то архиерей и проповедует. Он был пламенным проповедником, имел дар зажечь людей своими словами. И он был проповедником монашеского духовного подвига. Он прошел духовную школу в Ладомирово, духовным наставником его был будущий архиепископ Виталий (Максименко), тогда архимандрит Почаевской лавры, который уже в Джорданвилле, будучи архиереем, картошку собирал вместе со всеми. Вот это смирение, кротость и аскетизм! И владыка Виталий (Устинов) воспринял этот образ монашества.

В Преображенском скиту первый звон – в половине пятого утра. В пять часов начало утренних молитв. Митрополит Виталий ровно в пять часов входит. Я до сих пор слышу, как ходит он по деревянному коридору быстрыми шагами, знаете, как хозяин. И каждый день он возглавляет утреннее богослужение. Это был монах, это был аскет, это был молитвенник, это был труженик. Когда братия отдыхает (полтора часа после обеда), кто звонит, будит всех на послушание? Митрополит! Первый встает после этого отдыха.

Это был действительно отец, это был воспитатель, который мечтал только об одном – я всегда вспоминаю, как он это говорил: «Моя мечта, чтобы хотя бы один из моих монахов стал подвижником, хотя бы один». Но мы живем в Канаде, где русских не так много… Если бы мы жили в России, то монастырский храм был бы полон, было бы много молодежи, много монахов…

Я жил год у митрополита Виталия на его подворье в Монреале. И это было для меня духовной школой. Он меня венчал, он меня рукополагал.

Духовный пример владыки Виталия очень много значил для нас. Но все мы – люди. Подошла старость, память его стала сдавать, и некоторые люди воспользовались этим, и он, к сожалению, ушел из Зарубежной Церкви. Мы понимали, что это болезнь…

– Вы в первый раз оказались в храме в России сорок с лишним лет назад. С тех пор в русской церковной жизни многое изменилось, и изменилось к лучшему. Но есть ведь и то, что ушло, и о чем, может быть, стоит даже сожалеть, как вы думаете?

– В ваших храмах я вижу в основном молодежь. По крайней мере в Москве. Приходя даже на очень ранние службы в ваши храмы, я вижу очень благочестивых, хотя и довольно молодых людей, вижу, как истово они молятся. Это радует. Печалит другое: все меньше и меньше становится пожилых в храмах. Двадцать лет назад пожилых в храмах было больше, чем молодых. А ведь пожилые люди – это украшение прихода. Это смирение, это кротость, это благочестие, это доброта сплошная.

– Те бабушки в белых платочках, которые 70 лет держали Церковь, к сожалению уже отошли ко Господу…

– Известно ведь, что когда Церковь гонима, она сильна и своим благочестием, и своей молитвой. А когда Церковь свободная, в ней, может быть, нет такой крепости веры. Я все время вспоминаю 1960-е годы, эти свои два приезда – в 1964-м и в 1969-м. Какая сильная молитва была, какое благочестие! Не помню, в каком храме, я стоял около иконостаса, обернулся и вижу: у всех слезы на глазах, у всех… Я видел эти слезы не только в лавре преподобного Сергия – это понятно – такая святыня! – но и в обычной приходской церкви. И так было в любом храме России в то время. Я был этим поражен. И вот этих слез теперь я не вижу. И уже начинаю к этому привыкать, начинаю чувствовать, что так и надо – без слез. Наверное, тоже начинаю портиться.

Когда Церковь гонима, запрещена, как-то все по-другому воспринимается, а в благополучии и комфорте и вера другая. Хотя многим очень трудно в России, и говорить о благополучии и комфорте особенно не приходится. Так что многое изменилось не только в лучшую, но немножко и в худшую сторону.

– Но изменений в лучшую сторону все же больше…

– Намного больше. Да вот свежий пример. Я приехал в Москву на курсы по повышению квалификации сотрудников паломнических служб, организованные Московским Патриархатом. Нам читают лекции преподаватели Московского университета, других учебных заведений. Они не только большие профессионалы в своей области, но и глубоко православные люди. Вы знаете, я как будто прослушал курс в Московском университете! Я просто потрясен! Да и сама организация курсов прекрасная.

В России сейчас очень много делается в области церковного образования. У нас таких высоких стандартов церковного образования нет. Я видел семинаристов Сретенской духовной семинарии: очень толковые молодые люди, серьезные, воспитанные. Очень широко поставлено церковное книгоиздательство. Много делает и ваш монастырь, Сретенский.

Уже сам факт возрождения этой древней обители здесь, на Лубянке, на этом страшном месте, говорит о многом. Молитва здесь, среди братии (мало кто знает, что братия во время литургии стоит в боковом приделе, а не среди народа) особая. Это духовное напряжение очень чувствуется. Братия молится о Русской Церкви, о России. Этот молитвенный подвиг несут во всех русских монастырях.

– Осенью делегация Московского Патриархата приезжала в Америку и Канаду. Побывал там и хор Сретенского монастыря…

– Мне трудно поверить, что с момента подписания Акта о восстановлении канонического общения не прошло и года. Кажется, так давно все это было…

Это гениальная идея Святейшего Патриарха Алексия – объездить все русские центры с такой великой святыней, как Державная икона Божией Матери. Вот мы в мае подписали Акт о восстановлении канонического общения, стали единой Русской Православной Церковью, но внешне ведь для наших прихожан ничего не изменилось: наш храм все тот же храм, богослужения те же, вот только стали поминать великого господина и отца нашего Святейшего Патриарха Алексия. Для многих, да и для меня тоже, единство Церкви было некоей абстрактной идеей. Но когда привезли чудотворную икону, приехали из России три архиерея да вдобавок прекрасный хор московского Сретенского монастыря, вот тогда мы, можно сказать, прочувствовали, что мы – одна Церковь. И первое наше сослужение… Впервые ваш священнослужитель, отец Сергий, настоятель подворья Московского Патриархата в Торонто, с нами сослужил как собрат во Христе. И служили три архиерея, и пел чудесный хор, и в храме была великая святыня – Державная икона Божией Матери, вот тогда единство наше почувствовалось в полной силе. И теперь, когда мы в храме поминаем великого господина и отца нашего Святейшего Патриарха, для нас эти слова наполнены глубоким смыслом, это живое поминовение и живое ощущение нашего единства, нашей принадлежности к единой Русской Церкви.

И мы не перестаем восхищаться подвигом патриаршества Святейшего Владыки Алексия. Ведь ему скоро будет 80 лет, мы знаем, что он человек не совсем здоровый, но Господь Бог сохраняет его, дарует ему здоровье и силы нести этот подвиг первосвятительства. Для наших прихожан Святейший Патриарх – личность весьма авторитетная. Мы имели возможность смотреть и слушать многие выступления Святейшего Патриарха: это живая энциклопедия, у него каждое слово на своем месте, каждое слово дышит жизнью, все говорится просто и по существу. Нет риторики, лишних словесных красот. Это живая истина. И мы это чувствуем.

– А были среди прихожан те, кто отрицательно отнесся к подписанию Акта о восстановлении канонического единства Русской Церкви?

– Кое-кто, конечно, отнесся и отрицательно. Но большая часть прихожан, и прежде всего старых прихожан, в курсе тех больших перемен, что произошли в России за последние годы. И отношение к России у многих изменилось к лучшему. Ее уже не воспринимают как «империю зла». Когда Акт о восстановлении канонического общения был подписан, самые недовольные – их было единицы – ушли. Это были люди очень пожилого возраста, они были «политиками», и для них подписание Акта было большим искушением.

Наши прихожане следят за тем, что делается в России. Многие слушают радио «Радонеж». Мы часто в храме показываем видеофильмы о России и о Церкви в России. Еще в начале 1990-х я привозил в Россию две группы наших прихожан. Все наши прихожане общаются со своими родственниками, живущими здесь. Мы видим, что Русская Церковь сейчас свободная. Она за 15 лет – промежуток времени не такой уж и большой – столько сделала: восстановлено множество храмов и монастырей, открыто много семинарий, издано огромное количество духовной литературы… Нужно быть слепым, чтобы не видеть всего этого. И наши прихожане радуются вашим достижениями. Мы любим родину, любим Россию, любим свою Церковь. Митрополит Лавр часто повторяет: «Мы объединились, потому что мы хотим послужить Русской Православной Церкви», – и тут же прибавляет: «И русскому народу». Это очень глубокие и важные слова.

– Батюшка, а как в Канаде представлено Православие?

– В Канаде, как и в Америке, большая и сильная греческая православная община, много греческих приходов (Константинопольского Патриархата). Есть несколько сербских приходов (и даже сербский епископ). Есть и болгарский приход, недалеко от нашего храма. Есть приходы Антиохийской Православной Церкви. И, конечно, приходы Православной Церкви в Америке.

– А сколько православных приходов в самом Торонто?

– Наш – самый большой. Потом два прихода Православной Церкви в Америке – храм Христа Спасителя и церковь во имя Серафима Саровского. Есть подворье Московского Патриархата во имя святого Патриарха Московского Тихона. Там служит протоиерей Сергий Рассказовский.

В Торонто много православных. И в наш приход ходят не только русские. Ходят и греки, и сербы. Сербы, между прочим, говорят: если хотите хорошо помолиться, идите в русскую церковь.

Специально для «Православия.Ру»