Больше, чем можно представить

Спас Вседержитель. Икона кисти прп. Андрея Рублева

В юности, когда я только ещё начинал приходить к вере, меня всё занимал вопрос: Ну, хорошо, Царство Небесное... А что там будут люди делать? Чем они будут заниматься, чем будет наполнена их реальная жизнь, ведь Царство Небесное – это не абстракция какая-то, а реальность, хоть и высшего, неземного порядка?..

И я всё не мог себе это представить, как не старался и загробная жизнь, даже жизнь праведников, каюсь, представлялась мне пресной и скучной. Да и не один я, подозреваю, так думал. Примерно в то же время «юношеских исканий» попались мне стихи известного поэта Серебряного века – Саши Чёрного. Есть у него такие строки, обращённые к Богу… просьба о посмертной участи:

И вот тогда, молю беззвучно,
Дай мне исчезнуть в черной мгле, –
В раю мне будет очень скучно,
А ад я видел на земле.

Думается, поэт, как это часто бывает, стал выразителем мыслей и чувств многих и многих его современников. Да и не только его современников, и не один он…

Сейчас уже маленько поутихли баталии вокруг «главного» романа Булгакова «Мастер и Маргарита», а в своё время и тоже примерно тогда же – во время юношеских моих вопросов, выдвигалось множество толкований и вариантов осмыслений этого действительно великого произведения.

Я безумно любил, да и сейчас люблю, хоть и не «безумно» уже, Булгакова. Я упивался, зачитывался им, забравшись с ногами в кресло и теряя представление о пространстве и времени. Но, вот странное дело, никогда я «Мастера и Маргариту» не воспринимал как лучший булгаковский роман. Самый «ищущий»… «мятежный»… может быть даже самый важный для писателя – да! – но не лучший, это уж точно. В личном рейтинге я несомненную фору всегда давал «Белой гвардии». Вот это в моём понимании действительно вершина булгаковской прозы.

А «Мастер и Маргарита»…

Булгаков, несомненно, был человек верующий, но не сохранивший церковность. Это очень важно понять. Он родился и вырос в семье профессора Киевской Духовной Академии, был воспитан во «внешних» традициях православия, но отец рано умер и, может быть в силу своей исключительной занятости, не успел привить Михаилу живую, искреннюю и, вместе с тем, церковную веру.

Может быть отчасти из-за этого, отчасти из-за тех многочисленных сугубо внешне-церковных соблазнов, которые мы видим и сейчас – Булгаков отошёл от Церкви. Но вера в нём осталась, только своя, особенная и он пытался эту веру оформить в какие-то индивидуальные, «самобытные» черты, в черты «личной религии». Вот эта попытка в высшей степени трагическая, но и искренняя, определяет, как мне кажется суть романа.

Так вот, красной чертой – и, кажется, именно от лица Булгакова, – прочерчена в романе всё же тема усталости, не понимания содержания, сути духовной жизни, того, что именуется Царством Небесным. Известный приговор в конце романа: «Он не заслужил свет, он заслужил покой» – Булгаков выносит себе сам, как ответ на глубинные запросы души, ответ на свою веру, на свою сокровенную просьбу.

Но просьба эта не следствие самоуничижения и осознания собственного недостоинства, а именно следствие того, что Мастер так и не познал при жизни, не уловил святую нить живой любви к Богу, живого и пламенного устремления к Нему. Мастер, как и многие его современники, не утратившие веры, но мятущиеся от собственной сложности и гордости так и не сумел довериться Богу с детской непосредственностью и простотой. Не прозрел уже здесь, в земной жизни отсветы того, что «не видело око»… Размышления Булгакова о добре и зле, о Боге и дьяволе предельно, до крайности честны и серьёзны и роман – это, несомненно, попытка самому разобраться во всём и «расставить точки над «i». Но вот в этом именно и состоит главная мука – в невозможности своим умом, пусть даже гениальным, познать истину, готовую открыться только в Церкви и только для «нищих духом».

Словом, я так понял, что не один я мучился непониманием: в чём же именно состоит суть духовной жизни, к чему нам нужно стремиться и чего ожидать «там». И как многие, и не только писатели, но и «рядовые обыватели» вроде меня, не мог, как не старался представить себе загробную участь праведников.

Между тем наступили в моей юной жизни времена столь тяжкие, что я, не в силах справиться сам с собой, бросился в объятия Божии – уехал в Оптину Пустынь.

И вот, – я очень хорошо помню этот момент, – хоть и не смогу его, конечно, описать как надо…. Я шёл из скита в монастырь через осенний лес… Купола сияли на солнце, осыпалась листва, небо сквозило в кронах дубов и вдруг… Я помню, что остановился поражённый неведомым чувством. Я вдруг стал совершенно, абсолютно счастлив… счастьем надмирным, иным, которое и сейчас не могу описать и объяснить. У меня не было ничего, что принято считать причиной или сопутствием счастья в привычном смысле. Во внешней жизни моей всё было по-прежнему тревожно и неопределённо, но в душе… Я знал, понимаете – не верил или догадывался, а именно знал! – что Бог есть и не где-нибудь «там», а здесь и сейчас, и Он любит меня, как и всех нас и никогда, никогда не оставит! Только бы мы сами искали Его, прислушивались к Нему чутко, старались исполнять то, о чём Он нас просит так кротко… Это чувство было таким потрясающе явственным, сильным, что я помню, подумал с изумлением и восторгом: вот оно – Небесное Царствие!.. Его невозможно понять и объяснить, но оно есть, оно реальнее, чем всё, что мы называем реальностью!

Я жил в тот момент жизнью настолько полной и радостной, небывалой и светлой, что ничто в этом мире не может даже приблизительно сравниться с ней. Я только понимал, что «та» иная жизнь настолько превосходит все наши представления о ней, что нет никакого смысла даже пытаться себе её понять и представить. Эта жизнь бесконечно полна и разнообразна, возвышенна и прекрасна, но мы в силу своей грубости совершенно утратили само представление об этом разнообразии и красоте.

И ещё я понял, что значит видеть Бога. Я понимаю, что это звучит дерзко, но тогда – тихим осенним днём, на монастырской тропе, в 22 года – я думал и чувствовал именно так. И хоть я никого не видел чувственным образом, но Бог был везде, и со мной тоже, и это было реальнее, чем всё, что можно видеть «своими глазами». Это был потрясающий и невероятный опыт души, опыт, который невозможно заменить никакими дефинициями и правилами. И ещё я понял, что этот опыт открыт всегда, для всех и каждого, но принимаем мы его только тогда, когда готовы по-настоящему смириться, довериться, предаться без остатка, всей душой Богу в Его Церкви...

Да, я понимаю, что мой опыт – это только частный случай. Но с тех самых пор я никогда не задавался вопросом: «Как оно будет – «там»? И если мне бывает плохо и я снова «не понимаю» что такое Небесное Царствие, я, по крайней мере, знаю, что не понимаю я именно от того, что омрачился опять, изменился сам, стал иным и никакими потугами мне прежнее понимание не вернуть…

Но когда становится совсем худо и душа вопиет о помощи – приходит Господь! И всё пропадает тогда: суета, мятежность и смута и остаётся только горькая, но и светлая боль о своих грехах… светлая, потому, что в ней всегда бывает прощение Того, Кто любит нас больше, чем можно себе представить!